- Я - Молли и только Молли, - сказала она. - Да, я всего лишь один из аспектов, но и все они, и все слои моей пелликулы - это Молли. Все это программирование, и весь этот грист, все это тоже я, Молли. Женщина, которую ты прежде любил. Но теперь я рассеяна по всей Диафании, по всему Мету. Я вплетена во внешний грист. Я созерцаю.
- А что ты созерцаешь?
- Солнце. Я созерцаю солнце. Когда-нибудь я его напишу, но пока еще не готова. Чем больше я созерцаю, тем менее готовой себя чувствую. Скорее всего, я буду созерцать еще очень долго. - Она чуть сжала его руку. - Но я как была, так и осталась Молли. А Бен не был Тадеушем. А Тадеуш - был. И Бена ела поедом ревность, но ревность к кому? Он считал, что имеет право решать свою собственную судьбу. Мы все имеем такое право. Он считал, что у него оно тоже есть. А было оно у него или не было? Я даже и не знаю.
- Трудный вопрос.
- Это никогда не стало бы вопросом, если бы не Алетея Найтшейд.
- Что случилось? - спросил Андре, все еще не открывая глаз. Теплое пожатие ее руки. Яркий свет на его затылке. - Где ты была?
- Понимаешь, Андре, Бен вонзился прямо в сердце Тадеуша. Как нож. С тем же успехом это мог бы быть настоящий нож.
- Как он смог это сделать?
- Когда это случилось, я была в Элизиуме, - пояснила Молли.
- На Марсе?
- На Марсе. Я была в составе команды, ты же знаешь. Консультант по эстетике. Меня тогда снова наняли.
Андре открыл глаза, и Молли тут же к нему повернулась. Безжалостный свет резко обозначил морщинки в уголках ее рта и на лбу. На той ее части, которая здесь. "Мы постарели, - подумал Андре. - И совсем растеряли прошлую близость".
- Все это как-то неопрятно… органика и все такое… поначалу. Там, где перестраивали Бена, рядом с одним из паровых вентилей была лаборатория. Были пульсации почти на разрыв и луч, расщепляющий на квантовом уровне, что, насколько я понимаю, крайне неприятно для процессируемого. К слову сказать, нечто подобное происходит, если ты множественный и решишь вдруг разбрестись по частям. В такие моменты мы особенно уязвимы.
- Когда перестраивали Алетею, Тадеуш тоже был там?
- Да, был. Вместе с Беном.
- И попал таким образом в интегрирующее поле, - подытожил Андре. - Как попал бы и любой, кто был рядом. И произошло слияние возможных будущих.
- Да, - кивнула Молли. - В этот момент каждый стал частью каждого.
- Бен, и Тадеуш, и Алетея.
- Бен понимал, что его любовь обречена.
- И это привело его в ярость?
- Нет. Это привело его в отчаяние. Беспросветное отчаяние. Не забывай, что я тоже была там. Я это чувствовала.
- И в тот момент, когда включили интегрирующее поле…
- Бен вонзился в сердце Тадеуша. Он протолкнул себя туда, где он просто не мог быть.
- Что ты имеешь в виду - "не мог быть"?
- Ты слышал когда-нибудь эти истории из далекого прошлого, когда эффект Мерсера был еще только-только открыт, о влюбленных или супружеских парочках, пытавшихся слиться в одно существо?
- Результаты были кошмарные. Рождались уроды, чудовища. И, к счастью, почти сразу умирали.
Андре попытался представить себе, каково это было бы, присутствуй в его пелликуле или в его конвертате некая сущность, отличная от него. Если бы ему приходилось все время терпеть неустранимое соседство этой сущности, другого. Едва ли не важнейшая особенность пелликулы состоит в том, что она ни при каких обстоятельствах не сделает ничего такого, чего не хочет вся личность. Она попросту не может - как не может взбунтоваться против тебя твой гаечный ключ.
Молли подошла к картине, окинула ее критическим взглядом и что-то смахнула с уголка холста. Затем повернулась - лицо и фигура на фоне диких Поллоковых клякс.
- Произошел взрыв, - сказала Молли. - Все аспекты погибли. Алетея не успела еще трансмутировать. Мы думаем, что не успела. Скорее всего, она погибла при взрыве. Ее тело было разрушено.
- А как насчет тебя?
- Я была в гристе. Само собой, меня разбросало, но я тут же сформировалась наново.
- А в каком виде присутствовал Тадеуш?
- Биологический грист с времяопережающими ядрами клеток. Он выглядел нормальным человеком.
- Он походил на Бена?
- Моложе, сильно моложе. Бену-то было уже под сорок. - Молли бледно улыбнулась и кивнула, словно только что что-то сообразив. - Ты знаешь, иногда мне кажется, что именно это и было причиной.
- Что - "это"?
- Что дело совсем не в том, что Тадеуш стал богом. Главное, что он выглядел лет на девятнадцать. У Алетеи всегда была слабость к молоденьким.
- Ты молодая.
- Спасибо, Андре. Ты всегда был очень галантен. Только, знаешь, даже тогда у моего аспекта было много седых волос. Я ведь решила - по глупости, может быть - никогда не растить себе новое тело.
Она стояла спиной к окну - силуэт, окантованный светом. Забыть все это. Забыть о розысках и видениях. Он положил руки ей на плечи и заглянул во фрактальные глаза.
- Ты красивая, - сказал он. - Для меня ты всегда была очень красивой.
Они не стали уходить из мастерской. Молли вырастила на полу постель. Они робко, застенчиво раздели друг друга. И он, и она почти что забыли, как это делается. За все время жизни на Тритоне у Андре не было любовницы.
Она отвернулась от него и вырастила на полу зеркало. В полный рост, точно такое же, какое было когда-то в их спальне. Не для туалетно-косметических целей. Во всяком случае - в примитивном их понимании. Она стала над зеркалом на четвереньки и бегло оглядела себя. Тронула свою грудь, волосы. Тронула лицо.
- Я не могу поместиться в раму, - пожаловалась она. - Я никогда не смогу написать свой автопортрет. Я больше не могу себя увидеть.
- А никто никогда и не мог, - сказал Андре. - Это всегда был такой фокус освещения.
Словно услышав его слова, день мгновенно выключился, и мастерская погрузилась в кромешную тьму. На Кон-ноте не бывало ни рассветов, ни закатов, ни сумерек.
- Семь часов, - констатировала Молли.
Андре почувствовал ее руку на своем плече. На своей груди. Она потянула его на себя, и вскоре они уже лежали вместе прямо на невидимом в темноте зеркале. Зеркало не сломается, не разобьется, ее грист не допустит этого.
Андре медленно, нежно вошел в нее. Молли двигалась под ним маленькими судорожными движениями.
- Я вся здесь, - сказала она через какое-то время. - Теперь я вся твоя.
В полной, хоть глаз выколи, темноте он представил себе ее тело.
А затем почувствовал легкие толчки ее пелликулы в его пелликуле, в микроскопическом расстоянии, их разделявшем.
Возьми меня, сказала она.
Он так и сделал. Он захлестнул ее пелликулу своей, и она не противилась. Он коснулся ее в самой потаенной глубине и нашел способ совокупиться, способ проникнуть в нее и здесь. Молли, живая и теплая плоть, которую он обнимал и защищал.
И на какой-то миг видение Молли Индекс в ее истинной форме.
Такая - и совсем не такая, - как абрис ее тела, виденный им на фоне окна, с ярким светом в контражуре, окружающим ее, как белый горячий нимб. Вся она, раскинувшаяся на сотню миллионов миль. Сосредоточенная здесь, под ним. То и другое и не то и не другое.
- Ты, Молли, истинное чудо, - сказал Андре. - Все в точности как всегда.
- В точности как всегда, - сказала она, и он почувствовал, как она его обволакивает, почувствовал теплую вспыш-
ку, бегущую по коже Диафании, нежданный прилив крови к лицу вселенной. И зябкую дрожь, пробежавшую по сердцу Солнечной системы.
Позднее, все так же во тьме, он сказал ей правду.
- Я знаю, что он жив. Бен не убил его, Бен только его ранил.
- И почему же ты так решил?
- Потому что Бен даже не пытался убить его. Бен пытался причинить ему боль.
- Ты не ответил на мой вопрос.
- Молли, тебе известно, где он сейчас?
Он начал уже думать, что она задремала, но в конце концов получил ответ:
- А с какой такой стати я тебе это скажу?
Андре выдохнул, выдохнул полностью, до исчерпания легких. "Я был прав", - подумал он. Он вдохнул, стараясь ни о чем не думать. Стараясь сосредоточиться на дыхании.
- Возможно, это сделает грядущую войну покороче, - сказал он. - Мы думаем, что он - главный ключ.
- Вы, священники?
- Мы, священники.
- Я не верю, что будет война. Все это просто разговоры. Другие БАЛы сумеют приструнить Амеса.
- Я хотел бы, что бы ты оказалась права, - сказал Андре. - Очень хотел бы.
- Как может Тадеуш быть ключом к войне?
- Он тесно связан со структурой нашего пространства - времени. В некотором роде он и есть структура нашего пространства - времени. Он впечатан в нее. А теперь я начинаю думать, что он завяз в ней. Он не может из нее высвободиться и стать простым нормальным Беном. Теперь уже никогда. Я думаю, что вот так Бен отомстил самому себе. За то, что увел у себя Алетею Найтшейд.
Еще одно долгое молчание. И бывает же такая полная тьма.
- Да, в общем-то, я думаю, что ты и сам уже все сообразил, - сказала Молли.
- Что - все?
- Куда он направился, где он сейчас.
Андре немного подумал, и оказалась, что Молли права. Ответ лежал на поверхности.
- Он направился туда, где оказываются в конечном итоге все беглые куски и огрызки гриста, - сказала Молли. - Он пошел искать ее. Любые куски ее, какие уж там сохранились. Искать их в гристе.
- Алетея, - сказал Андре. - Ну конечно же, Алетея.
Вдрабадан
Кость имела серийный номер, вырезанный на ней гристом, 7sxq688N. ТБ выудил кость из кучи, валявшейся на корме старой баржи, приспособленной им под жилье, взял ее конец в рот и сильно дунул. Из другого конца вылетело облачко пыли. Он случайно вдохнул, закашлялся и кашлял, пока не очистил свои трахеи от частичек сухого костного мозга. Похоже, это была берцовая кость, длинная как дудка.
- Высокий ты был, семь-эс-экс-кью, - сказал ТБ. - И как это ты только вконец не рассыпался.
Затем некая доля его усиленного гриста обволокла кость и починила в ней весь испорченный грист, после чего кость и вправду рассыпалась, измельчилась в пыль, а затем и мельче чем в пыль, чтобы потом быть использованной для лечения Джилл, для починки ее грудины и других переломанных костей.
"Но даже этого мало, - думал ТБ, - слишком уж все изувечено. Она умирает. Джилл умирает, и я не в силах ее спасти".
- Ну, подержись еще немного, маленькая, - сказал он хорихе.
Джилл лежала в складках своего мешка, раскрытого и поставленного на кухонный стол. ТБ заглянул на мгновение в ее мысли, увидел суматоху боя и кровь, а затем погрузил ее в сон, в глубочайшие его глубины" где сны неотличимы от химических процессов в мозгу, - чтобы Джилл спала и только жила, но не думала. Одновременно он направил грист чинить ее изорванное тело.
Слишком поздно. Даже тогда, когда мать-крысиха только-только завершила свое отмщение, даже тогда было слишком поздно.
Но сколь же славная была битва!
"И это я ее послал. Это я ее сделал охотницей. Все это я, а в результате она умирает". ТБ не мог на нее больше смотреть. Он встал, подошел к раздолбанному кухонному синтезатору и сделал себе чай. Как и всегда, чай получился не горячий, а чуть теплый. ТБ нагреб из очага не совсем прогоревших углей, поставил на них кружку, чтобы немного согрелась, а затем сел, закурил и подсчитал дневную добычу.
Десять живых, а еще два десятка они с Бобом перебили палками. Живые крысы скреблись и копошились в парусиновом мешке, тщетно пытаясь выбраться. Крысы - это ей, Джилл, на кормежку. Если натаскиваешь ловчего хорька на крыс - корми его крысами, и ничем больше. Магазинный хорьковый корм это полная дурь. И когда Джилл съест их, он будет знать. Он будет знать, что это были за крысы и откуда они явились. Джилл умеет вынюхивать это, как никто другой. В этом она просто изумительна.
Только она их не съест. Она умрет, потому что ты взял кусочек программы, сплошь состоявший из кусанья и царапанья, и одел его в тело, а теперь взираешь на то, что из этого получилось.
Но она же не обязательно должна умереть такой жуткой смертью. Она может угаснуть безболезненно. Она может исчезнуть как испортившийся код.
ТБ снова долго и пристально заглянул в будущее. Неужели там нет ничего, никакого способа? Сосредоточившись, он своей волей, отточенной, как щуп со стальным наконечником, перебирал нити возможных будущих. Отыскивал в ворохе грубых очесов серебряное волоконце. Отыскивал мир, в котором Джилл переживет эту битву. Отыскивал и не видел, не мог найти. "Но ведь этот мир должен там быть. Там есть каждое возможное будущее, и, если ты их разглядишь, ты можешь обратиться в прошлое и произвести в нем изменения, которые воплотят то, единственно нужное будущее. Ты - то есть я. Я могу".
"Но только я не могу. Я не вижу его, не могу отыскать. Хочу, но не могу, вот так-то, маленькая Джилл. Мне очень жаль".
Потому что будущее, где выживает Джил, было слишком невероятным, было таким микроскопически тонким волоконцем в этой груде очесок, что оно даже в принципе было почти ненаходимо, нераспознаваемо. А не умея распознать, он не мог его и воплотить.
Ну и конечно же, он видел, куда ведут почти все нити.
Джилл будет умирать долгой мучительной смертью. Это он видел ясно. И еще он видел, что у него не хватит духа убить ее быстро, избавить от мучений. Впрочем, уж это-то можно было понять и без особых провидческих способностей.
"И как это вышло, что я так озабочен судьбой какой-то там горстки шерсти и кодов, прозябающей здесь, в этой жопе мироздания?
А как я могу быть не озабочен, если я знаю Джилл?"
Пройдет еще два дня по счету дней на Чирье, прежде чем маленькая хориха умрет. Само собой, никаких таких дней тут не будет. Весь здешний свет - это гнилостная люминесценция, исходящая от завалов мусора. Значительная часть этого мусора продолжала жить. На Чирье был постоянный полумрак, которому шла уже третья сотня лет. В процессе медленного разложения органических остатков образовалось болото. А еще Гнилая река, представлявшая собою не более чем болотный ручей, бесконечно циркулировавший в такт прецессии модуля. Где находился Чирей? А кому какая разница? В конце всего, в тупике системы, где щупальца Мета змеями заползли в астероидный пояс. Да хоть так, хоть иначе - все едино. Здешнее вращение совсем не бралось обеспечивать гравитацию для людей. Никто и не почесался бы ради здешнего населения. Чирей был раскручен - до тяготения, к слову сказать, чуть превышавшего земное, - чтобы покомпактнее упрессовывать мусор, иначе людское дерьмо захлестнуло бы весь астероидный пояс.
Полвека назад был установлен огромный мусоропровод, опорожнявшийся в Чирье. Для защиты от противотоков в нем имелись односторонние клапаны. В Чирей стекались все отбросы внутренней системы; сервисный грист использовал часть этих отбросов на расширение свалки, чтобы она вмещала новые поступления. И все это оседало здесь. Из Чирья почти ничего не выходило наружу, чем остальная система была очень довольна.
Кто-то, кряхтя и ругаясь, зашлепал по мелководью к барже. Собственно говоря, не "кто-то", а вполне конкретная Глэдис - ведьма, жившая неподалеку в пересохшей дренажной трубе. Было слышно, как она нащупала сходни и стала выбираться из воды. ТБ не пошевелился. Ведьма замолотила в дверь своей всегдашней палкой, про которую она говорила, что это - заколдованная змея. Может, так оно и было. На Чирье и не такое случалось. Люди и грист образовывали здесь самые дикие комбинации, порою - непостижимые.
- ТБ, мне нужно поговорить с тобой по делу, - сказала ведьма.
ТБ заткнул уши, но это мало помогло, потому что ведьма замолотила еще громче.
- Впусти меня, ТБ. Я знаю, что ты дома. Подходя, я видела тут свет.
- Ничего ты не видела, - сказал ТБ, обращаясь к запертой двери.
- Мне нужно с тобой поговорить.
- Ну ладно.
ТБ нехотя открыл дверь. Глэдис тут же вошла и быстро, с тревожным любопытством огляделась по сторонам.
- Что ты там стряпаешь?
- Ничего.
- Приготовь мне что-нибудь.
- Глэдис, моя старая плита почти уже не работает.
- Засунь в нее одну из этих твоих крыс, и я съем, что получится.
- Глэдис, я не хочу так делать, не хочу и не буду. - ТБ открыл морозильник, покопался в нем, извлек мороженое на палочке и протянул его ведьме. - Вот, - сказал он. - Шоколадное вроде бы.
Глэдис взяла мороженое и вгрызлась в него, как в мясистую кость. Через считаные секунды от мороженого осталась только коричневая размазня на ее губах и подбородке. Глэдис облизнулась и вытерла рот драным засаленным рукавом.
- А еще есть?
- Нет, у меня больше нет, - сказал ТБ. - А если б и было, я бы тебе не дал.
- Жадина.
- В наше время такие штуки трудно достать.
- А как поживает твоя ловчая хориха?
- Сегодня она сильно пострадала, разве Боб тебе не сказал? Она умирает и скоро умрет.
- Мне очень печально слышать такое.
ТБ не хотелось говорить с Глэдис о Джилл, и он сменил предмет разговора.
- На этой свалке просто тьма крыс.
- Там, откуда они берутся, их еще больше.
- Мне ли этого не знать!
Глэдис подтащила к себе табуретку и буквально рухнула на нее. Она была европейской породы, а может, и нет, трудно сказать. На ее грязном, сто лет не мытом лице резко выделялось белое пятно, занимавшее рот и часть подбородка, где она вытирала мороженое.
- Почему ты их так ненавидишь? Про Боба-то я понимаю, он - псих. Но ведь ты-то же вроде нормальный.
- И совсем я их не ненавижу, - сказал ТБ. - Просто я так зарабатываю на жизнь.
- Правда, что ли?
- Я их совсем не ненавижу, - повторил ТБ. - Так о чем ты хотела поговорить?
- Мне нужно отлучиться на неделю.
- Да куда?
- Я хочу повидаться со своей теткой. Последнее время только о ней и думаю. У нее был когда-то котенок. И вот я решила, что мне тоже нужна кошка. Ну, знаешь, для компании. Чтобы помогала мне в колдовстве. Она же у меня знаменитая, корабли водила.
- Кошка?
- Нет, моя тетка.
- Так ты что, заберешь у тетки этого котенка?
- Нет, ты что! - оскорбилась Глэдис. Она подалась вперед и заговорила заговорщицким голосом: - Этот котенок должен был уже вырасти, и я думаю, что это была девочка. Теперь у нее должны уже быть котята, и я смогу забрать одного из них.
- Слишком уж много тут предположений, - мягко заметил ТБ.
- Я уверена, что так оно и есть. И мой ангел, Том, он тоже сказал мне ехать.
Том был одним из сверхъестественных существ, с которыми Глэдис находилась в контакте. Обитатели Чирья пускались порою в очень дальний путь, чтобы посоветоваться с Глэдис. Говорили, что она даже может точно сказать, где зарыты серебряные ключи.
- Ну, если уж Том тебе так сказал, нужно ехать, - согласился ТБ.
- Вот и я говорю, - кивнула Глэдис. - Только нужно, чтобы, пока меня не будет, ты присмотрел за моим домом.
- Глэдис, ты же живешь в дренажной трубе.
- Она уже совсем сухая. И я не хочу, чтобы, пока я отсутствую, туда вселился кто-то другой. Такое жилье еще поискать.