Когда-то это приводило его в бешенство, но теперь Имширцао спокоен; теперь и у него есть память – ведь он научился оставлять следы всего увиденного им за день. Он отмечает вещие приметы, предсказания, знамения, он может сравнивать и делать выводы, не ошибаться в вычислении разливов, помнить всех должников, упреждать мятежи…
Но о своем открытии от никому не скажет, оно так спокойнее. Ведь его хитроумные знаки опасны уже тем, что они много лучше ненадежных разноцветных узелков, которые гонцы приносят ему из столицы. А посему он и впредь будет терпеливо ждать, пока заснет прислуга, и лишь потом брать кисточку… и чашу хокки. Чудесное вино дарует стройность мыслям. А это очень важно и полезно. Подумав так, Имширцао улыбнулся, привстал, потянулся к кувшину…
И увидел в проеме раскрытой двери незнакомца. Тот был в двурогом шлеме, весь закован в панцирь, а в правой руке держал короткий меч.
– Имширцао, – негромко сказал незнакомец, – Верховный прислал за тобой.
Имширцао вскочил, уронил на пол свиток, воскликнул:
– За что?!
– А это, – незнакомец брезгливо поморщился и указал мечом на свиток, – ты возьмешь с собой.
– Нет!
Но незнакомец, обернувшись, властно выкрикнул:
– Взять!
И тотчас в кабинет вбежали двое воинов и заломили Имширцао руки за спину. Тот попытался было вырваться, но тщетно. Незнакомец с улыбкой сказал:
– Имширцао, опомнись, нас могут увидеть.
Бессмертный сразу сник. Еще одна привычка: люди даже не должны себе представить, что боги могут враждовать между собой. Все боги – единоутробные дружные братья. Перечить и сопротивляться им бессмысленно, ибо воля их всесильна и непоколебима. Их старший брат, Верховный, властвует в столице, а младшие рассеяны по всей стране. Одни из них указывают людям, что сеять, когда убирать урожай, вторые надзирают за порядком на дорогах, взимают подати, охотятся за беглыми, вершат суды, карают непокорных, а третьи стерегут границы, четвертые наводят страх на близживущие народы, пятые, шестые… Все они – боги, лишенные людских пороков как то страх, голод, нищета, болезни, зависть, смерть. И если это так…
Имширцао, неспешно шагая впереди сопровождавших его воинов, спустился во внутренний двор, сел в поджидавший его паланкин и приказал открыть ворота. Перепуганный сонный привратник, косясь на обнаженные мечи, не сразу совладал с засовом, а потом еще долго смотрел вслед удалявшейся процессии.
Задернув полог паланкина, Имширцао откинулся на мягкие подушки и закрыл глаза. Куда они его несут? Караваны с зерном поднимались на холм и скрывались в пустыне. Там, за пустыней, столица, Верховный. Верховный, сказал незнакомец, призвал Имширцао… А паланкин почему-то несут от поселка к Реке. Быть может, боги отправляются в столицу по воде? Вода поднялась на пять с четвертью му. Люди работают хорошо. Все подати уплачены, никто не голодает. Быть может…
Нет, не то. Воины резко свернули с тропы и пошли вдоль берега вниз по течению. И это хорошо, что над Рекой висит туман – видеть западный берег опасно. Можно лишь, слегка отдернув полог, посмотреть на прибрежные заросли тростника и послушать, как плещется рыба. Рыбу ловят сетями и вялят на солнце. Бунтовщиков бросают в воду. А что они сделают с ним?
Воины остановились. Имширцао вышел из паланкина и осмотрелся. Вдоль берега, сколько хватало глаз, расстилалась пустыня. Как далеко они ушли!..
– Имширцао, – окликнул незнакомец. – Я жду.
Он стоял на прибрежном камне и веслом придерживал легкую тростниковую лодку, которая слегка покачивалась на волнах. Имширцао спустился к воде, взошел на лодку и сел на корме. Незнакомец прыгнул за ним следом, оттолкнулся от берега и стал размеренно грести.
Туман над Рекой становился все гуще и гуще, и вскоре Имширцао уже не различал ни паланкина, ни воинов, ни берега, ни даже неба. У самого борта журчала вода, с негромким потаенным всплеском окуналось в Реку легкое весло и снова поднималось, окуналось, поднималось. Окуналось, поднималось. Казалось, это будет длиться бесконечно.
И вдруг незнакомец запел – однообразно, глухо, с хриплым придыханием растягивая странные, лишенные всякого смысла слова. Он перестал грести, прижал весло в груди и то шептал, то вскрикивал, а то и вовсе замолкал – и снова пел. И эхо разносилось над Рекой. И туман застилал все вокруг. Было душно и страшно. А когда незнакомец, отбросив весло, обернулся к нему, Имширцао с трудом облизал пересохшие губы и тихо, с гадкой дрожью в голосе, спросил:
– О чем ты пел? О смерти?
– Нет, – улыбнулся незнакомец и сел на дно лодки.
У него, как и у всех бессмертных, были длинные белые волосы цвета тумана и серая кожа, подобная водам Реки. Не потому ли, обращаясь к подданным, Имширцао всякий раз возглашал:
– Мы, дети Реки, говорим…
И бронзоволикие люди покорно становились на колени. Река несла им жизнь и пропитание, она спасала их от жажды и два раза в год дарила полям жирный ил, в Реке водилось много рыбы и, наконец, Река в своем чреве взрастила богов. Боги вышли на берег и милостиво согласились повелевать людьми. Власть сыновей Реки будет длиться ровно столько, сколько будет жить сама Река, а это значит – бесконечно. Богов необходимо ублажать, ибо Река может разгневаться, стремительно выйти из берегов и затопить поля, селения, пустыню, горы – всю страну, – и погубить людей. И люди, памятуя это, не противились бессмертным. Богам возводили дворцы и роскошные виллы, вокруг которых разбивались тенистые сады, в коих пели чудесные птицы, журчали ручьи, а в прохладных купальнях дно усыпалось отборным, просеянным через густое сито золотым песком. Диковинные фрукты, жареная дичь, вино, наложницы, неограниченная власть…
Но всё это осталось там, на берегу. А здесь весло отброшено и лодка медленно плывет вниз по Реке. Незнакомец молчит. Где-то плещется рыба. Вокруг непроглядный туман и, кажется, остановилось время.
– Скажи, – прошептал Имширцао, – куда мы плывем?
Но незнакомец и не подумал отвечать. Он по-прежнему сидел не шевелясь и пристально смотрел на Имширцао. А за его спиной…
Туман стал медленно редеть. И показались камни. Скалы. Берег. Высокий и отвесный западный берег, темневший в предрассветных сумерках. Так вот где умирает солнце! И, может быть, даже бессмертные на этом берегу уже никакие не боги, а становятся обычными смертными людьми. Ну что ж, пусть будет так. Имширцао вцепился руками в борта и стал ждать. Течение неумолимо влекло лодку на острые камни. Еще немного, и она…
Закружилась, вошла под нависавшую над Рекой прибрежную скалу и замерла в просторном гроте.
– Вставай! – приказал незнакомец и первым выпрыгнул из лодки.
И Имширцао не посмел ослушаться.
Вытащив лодку на камни, они по колено в воде прошли к дальней стене, поднялись по высоким, грубо выбитым в скале ступеням, потом, согнувшись в три погибели, пробрались по тесному лазу и наконец остановились возле старой истлевшей циновки, висевшей прямо на скале. Вокруг было темно, а через прорехи циновки пробивался слабый свет. Она, должно быть, прикрывала вход в какую-то пещеру.
– Что там? – с опаской спросил Имширцао.
Вместо ответа незнакомец подтолкнул его вперед. Имширцао, откинув циновку, вошел.
В небольшой полутемной пещере прямо на каменном полу сидел еще один бессмертный, всё серое тело которого было расписано желтым узором. Узор гласил о том, что власть Верховного мудра и беспощадна, а исполнитель его воли властен над всеми людьми и богами. Имширцао в дни великих праздников покрывал свое тело иными, менее могущественными знаками… Но главное не это – на коленях у бессмертного лежал тот самый свиток, который, как мечталось Имширцао, поможет ему – и только одному ему! – в предсказаниях разливов, взимании податей, розыске мятежников.
При виде Имширцао бессмертный приветливо кивнул ему и знаком предложил садиться.
Имширцао сел и осмотрелся – пустая, низкая пещера; светильник на стене да циновка, скрывавшая вход, составляли всё ее убранство.
Бессмертный, сидевший напротив, спросил:
– Ты и есть Имширцао, правитель поселка Арну?
– Да, старший брат.
– Хорошо ли работают люди?
– Хорошо, старший брат.
Бессмертный улыбнулся и сказал:
– Зови меня просто: Меджа.
И, словно забыв об Имширцао, Меджа стал внимательно рассматривать свиток. Конечно же, весьма неосторожно было прятать свиток в ларе, у всех на виду. Ведь сколько раз он говорил себе…
– Скажи мне, Имширцао, – снова заговорил Меджа, – кто научил тебя… – и вдруг запнулся, посмотрел на свиток и сказал: – А этот знак, я думаю, обозначает цифру "три".
Имширцао молчал. Ведь еще неизвестно, как здесь поступят с ним, когда поймут, что он возжелал иметь память.
– Ну конечно! – воскликнул Меджа и, указывая пальцем на рисунки, продолжал: – Вот цифра три, вот ветка, вот змея. А вместе это означает: "Сегодня, в третий день месяца лозы года сонной змеи…. я, Имширцао, повелитель поселка Арну…" – и замолчал, с улыбкой посмотрел на Имширцао.
Тот опустил глаза. Скрывать, похоже, бесполезно, но и признаваться… Да, лучше пока погодить.
А Меджа продолжал:
– Насколько я понял, ты таким образом отмечал прошедшие события. Боялся их забыть. Желал неукоснительно исполнять все приказы Верховного. Так?
Голос у него был мягкий и доброжелательный. Но Имширцао молчал. Тогда Меджа сказал:
– Два месяца тому назад я проверял один поселок. Выше по Реке. Поля там были запущены, люди жили впроголодь, а правитель только и знал, что целыми днями пил хокку. Его наказали. А у тебя, мне донесли, порядок. Похвально. Теперь я держу вот этот свиток. Он, несомненно, помогал тебе повелевать людьми, точно предсказывать разливы и в итоге собирать хороший урожай. Всё это хорошо. И даже более того: я думаю, что если все бессмертные вот так же, как и ты, начнут записывать прошедшие события, то страна сразу станет богаче. Это прекрасная выдумка, брат Имширцао! По возвращении в столицу я непременно доложу о тебе. Я покажу этот чудесный свиток самому Верховному и, если ты меня научишь, то и прочту ему всю твою память. Верховный щедро наградит тебя, он ценит ревностную службу, он заботится о младших братьях…
Меджа продолжал говорить, но Имширцао уже не слушал его. Он понял: от него хотят, чтобы он сейчас же открыл свой секрет. Так вот зачем они его пугали! Чтобы он стал сговорчивым. Но ведь как только он научит Меджу читать и записывать память, то сразу же станет ненужным. Меджа возвратится в столицу, падет перед Верховным и скажет:
– Смотри, что я придумал!
Да только зря они надеются. Он, Имширцао, не так уж и прост. Если хотят, чтобы он прочел свой свиток, то пусть возьмут его с собой в столицу. А если собрались хитрить, тогда… И он тихо, но весьма решительно сказал:
– Я ничего не знаю. Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я хочу отдохнуть.
– О! – воскликнул Меджа. – Несомненно! – и хлопнул в ладоши.
В пещеру вошел незнакомец – то самый, который переправлял Имширцао через Реку.
– Возьми его, – сказал Меджа, – он хочет отдохнуть.
Имширцао не спорил. Он встал и покорно пошел за незнакомцем. Тот долго вел его по узким темным переходам, а после, пропустив вперед, вдруг сильно толкнул в спину…
И Имширцао, оступившись, полетел куда-то вниз, ударился о камни раз, второй – и потерял сознание.
Очнувшись в полной темноте, он встал, шагнул вперед – и наткнулся на стену. Тогда он повернулся влево, вправо, отступил назад – везде были стены. Он вытянул вверх руки – пустота; нащупал под ногами камень, бросил – тот, где-то высоко ударившись о стену, свалился вниз. Так, значит, он в колодце. Имширцао сел на пол и замер; прислушался – тихо. Ну что ж, он терпелив.
Ночь, проведенная без сна, дала о себе знать, и он скоро уснул. Проснувшись, Имширцао вновь прислушался – ни звука. Они, наверное, надеются, что он не выдержит, начнет кричать. Зачем? Он не спешит. Впереди у него бесконечная жизнь. Имширцао лег на камни и закрыл глаза.
…А у себя на вилле в полуденный зной он обычно возлежал в тени возле купальни, пил хокку и в полудреме наблюдал, как перед ним танцуют юные наложницы. Юность – это прекрасно, но старость… И он всегда жалел наложниц, понимая, сколь недолговечна их красота. Год, два, от силы три – и все они вернутся в поселок, у каждой будет муж и дети, работа до изнеможения, ячменные лепешки, вяленая рыба. Одна из наложниц однажды сказала:
– Если бы ты не был богом, я родила бы тебе сына.
Он засмеялся тогда. Да, у богов не бывает детей. Дети – это бессмертие смертных.
А она, еще крепче прижавшись к нему, прошептала:
– Через год ты умрешь для меня. А так бы у меня был сын, похожий на тебя.
На этот раз он не смеялся. Он смотрел на нее и молчал. Он пытался понять – и не мог.
– Спи, – сказала она.
Он уснул.
На рассвете, с первыми лучами солнца, он проснулся, а она всё еще спала. Желая разбудить наложницу, он осторожно тронул ее за плечо – и тут же в ужасе отдернул руку: горящая на солнце бронзовая кожа была холодна! Имширцао вскочил…
И увидел возле изголовья пустую чашу из-под хокки. Значит, пока он спал…
Но ведь она прекрасно знала, что хокка – это только для богов, а для людей это смертельный яд. Зачем же она вдруг захотела умереть? И разве ей не было страшно? Такая юная, она могла бы еще долго жить. И он, возможно…
Что?!
Ничего. Шло время. Имширцао наблюдал за уровнем Реки, получал из столицы приказы, понуждал людей работать на полях… И непрестанно думал о той, так неожиданно ушедшей от него, наложнице. У нее была нежная кожа и подведенные сурьмой большие и красивые глаза, ногти крашены хной, а на запястьях – это он ей подарил – браслеты из белого золота. А когда она пела печальные песни, он, привалившись спиною к стене, наливал себе хокки…
Имширцао вскочил, закричал – надрывно и протяжно, словно он заблудился в пустыне. Закашлявшись, он замолчал и прислушался – тихо. Тогда он уткнулся лицом в стену и простоял так до тех пор, пока не успокоился. Тогда он снова лег и почти сразу же уснул.
Потом он еще много раз просыпался, вспоминал свою былую жизнь, кричал и бился головой о камни, а после снова засыпал. Должно быть, прошло много дней, прежде чем где-то далеко вверху вдруг мелькнул слабый неверный свет, а потом на дно колодца шлепнулся конец веревки. Имширцао поспешно вскочил, рванул веревку, проверяя ее на прочность и, задыхаясь от нахлынувшей надежды, полез по ней наверх…
Меджа при виде Имширцао улыбнулся и, как ни в чем ни бывало, сказал:
– Садись, я ждал тебя.
Пустая пещера, светильник… и чаша хокки на полу, возле Меджи. Чудесное вино дарует ясность мысли и легкость телу, оно снимает усталость и помогает быть уверенным в себе даже тогда, когда, казалось бы, уже нет никакой надежды на спасение. Глоток чудесного вина вернул бы Имширцао силы, и тогда он мог бы без страха…
Меджа взял чашу, пригубил вино, поморщился… и выплеснул его на камни. Имширцао, не сдержавшись, закричал:
– Ты думал, что я испугаюсь? Надеялся, что я раскрою свой секрет и научу тебя читать и писать? Никогда! Ты бросил меня в подземелье, и я рассчитаюсь с тобой!
Имширцао рванулся вперед, но его тут же схватили, сбили с ног и прижали к камням. Имширцао затих. Смотрел на лужу хокки на полу и тяжело дышал.
Меджа покачал головой и сказал:
– Глупец. У нас давно есть письменность; огромная страна немыслима без запечатленных на века законов, без посвященных братьев, которые ведут учет запасов, воинов, врагов, людей. Но я был очень удивлен, узнав, что ты, простой непосвященный брат, сам по себе, без посторонней помощи, тоже выучился этому великому искусству – записывать память. Твоя сообразительность похвальна. Но… До конца не понимая некоторых придуманных тобою знаков, я встревожился: а вдруг в них сокрыты опасные мысли? И посему, ради снятия этого, возможно, совершенно беспочвенного подозрения, ты сейчас должен слово в слово прочесть мне всю свою память. Всю. До последнего знака. Понятно?
Имширцао молчал. Меджа подумал и спросил:
– Может быть, ты хочешь хокки?
– Да!
Они сидели рядом. Имширцао, выпив черного чудесного вина, вновь почувствовал себя легко; кровь разносила по жилам тепло, душа вновь переполнялись некогда такой привычной для нее беспечностью. Вот также он не так давно сидел в тенистой беседке и слушал игру на тамбурине… А сейчас он держал в руке свиток и медленно, от знака к знаку вспоминал:
– Шестой день месяца песка года сонной змеи. Река опустилась на два му. Ветра нет. Люди работают хорошо. Приказов из столицы нет. Седьмой день месяца песка года сонной змеи. Река опустилась на два с третью му. Ветер южный, слабый. Люди работают хорошо. Приказ из столицы. Отправил на каменоломни сорок пять людей. Восьмой день месяца песка…
Меджа внимательно слушал его и согласно кивал, лишь иногда просил объяснить какой-нибудь замысловатый знак и снова слушал. Наконец он сказал:
– Хорошо. Я вижу, в твоей памяти нет ничего такого, что бы могло принести вред стране. – Немного помолчав, он спросил: – А кто еще кроме тебя умеет вот так вот записывать память?
– Никто.
– Подумай, не спеши.
Имширцао лишь пожал плечами.
– Тогда… – Меджа прищурился. – Тогда тебе придется прочитать и это, – и он достал из-за спины еще один свиток.
Этот свиток был испещрен знаками с обеих сторон. Законченный еще в прошлом году, он был надежно упрятан в саду, и всё они равно его нашли. Имширцао опустил глаза.
– Чей это свиток?
– Мой.
– Читай.
Имширцао молчал. Увидеть этот свиток он никак не ожидал. А уж читать его… Нет, ни за что! Пусть лучше они снова бросят его в каменный мешок, пусть дни слагаются в месяцы, месяцы в годы, и память как и прежде покинет его, он позабудет то, что здесь записано, и станет, как и прежде, лишенным прошлого. Да, это очень страшно, но лучше молчать.
Меджа раздраженно напомнил:
– Я жду.
Имширцао отрицательно покачал головой.
– Ну что ж, – сказал Меджа, – я вижу, ты снова устал, – и, призывая воинов, хлопнул в ладоши.
Имширцао увели.
Вновь оказавшись в темноте, на дне колодца, он лег, закрыл глаза и стал думать о той, которая была, как и множество других ей подобных, красивой, ласковой, послушной. Другие уходили от него и быстро забывались, старели, терялись в покорной толпе. А эта, выпив хокку, навсегда осталась юной. Другим в день расставания Имширцао дарил богатые подарки, и они плакали, просили сжалиться над ними и обещали снова стать желанными. А эта… Он не мог ее понять. Ему казалось – вместе с ее смертью от него ушло нечто такое, что могло бы объяснить всю его бесконечную жизнь, все его заботы и страхи, надежды, сомнения. Он вспоминал ее слова и повторял их, тщетно пытаясь уяснить их тайный смысл. И, что ужаснее всего, он стал забывать их. Шло время, и память тускнела, терялась в тумане. Как удержать ее? Еще полгода, год – он окончательно забудет. И тогда…