Жила я в то время с одной случайной знакомой, она-то, как раз, на панели подрабатывала часто, а так – случайными заработками перебивалась, где пошьет кому, где по хозяйству поможет. Одно хорошо, за мной она не следила и не интересовалась ничем в моей жизни… Так и жили – она придет, уйдет, проспится и опять на заработки свои…
Кафешка, где я работала, возле Академии Художеств располагалась. Всякие именитые к нам редко заглядывали, считай, что никогда, не того класса заведение было, а так – всякие ученики, студенты, самоучки, гении разные непризнанные. Да мне, честно, на это вроде бы и наплевать было, кто за столиками сидит и какую бредятину несет, если только не в мой адрес, но как-то раз один из гениев этих непризнанных, у кого иногда и деньги приличные водились, уговорил меня позировать. Я-то и согласилась только потому, что, во-первых, в одежде, а, во-вторых, мужик этот, все знали, и он не скрывал, педерастом был, на женщин – ноль внимания, все на мальчиков молоденьких охотился, значит, с этой стороны безопасно мне показалось.
С ним первый раз все нормально прошло, хоть и муторно это – часами в одной позе стоять, да еще в какой-нибудь странной, но – деньги получила, а почти следом и другие художники звать стали. Этот педераст, даром, что только мужиков любит, а меня перед знакомыми расхвалил за выносливость. А что тут выносить? Ну, стоишь или сидишь в одной позе, ни бегать, ни прыгать, ни клиентам улыбаться. Да еще и деньги платят такие – с кафешкой не сравнить. Когда втянулась после пары-другой сеансов, так для меня это совсем плевое дело оказалось. Ну, и сменила я работу. И не пожалела.
Через полгода ко мне уже очередь была. Я к тому времени все их художнические нравы изучила, не боялась и обнаженной позировать тем, от кого подлости ждать не приходилось. У них же узкий круг, все друг про друга знают, и очень любят гадости всякие рассказывать. Он, вроде как, работает, малюет там что-то на холсте или краски себе разводит, а сам болтает, болтает, болтает… ей-ей, похуже иных баб… А я позирую и слушаю, да на ус мотаю, кто чего стоит. А с обнаженкой просто оказалось: не видят они женщину, когда работают, ну, пишут картину когда. Видят модель, тело, пропорции, свет, а женщина у них из фокуса пропадает. Хуже импотентов, у тех хоть слюна капает. Да и лицо на картинах всегда чуток изменяют, у них называется – свой взгляд, что бы не как фотография была, реализм нынче не в моде, так они говорят, а если б даже и фотография, то кого мне бояться или стесняться? Я – девушка свободная, независимая…
Ну, пусть, что совсем не девушка, ты вожак, ты знаешь теперь, как меня называть. А у меня в то время как было? От одного отобьешься, а другому проще дать, чем доказать, что ему это не надо. Бывало у меня и с мужчинами, и с женщинами, а почему нет? Да только не за деньги, и не за работу, а так – под интерес, под настроение, да и попробовать поначалу любопытно было, а то знакомые, подружки всякие, дел не по делу в ухо жужжат: этот, мол, так умеет, а тому только вот этак подавай… Не люблю сидеть и молчать, как дурочка, а еще больше не люблю говорить о том, чего не знаю и не пробовала… ну, вот, значит, и пробовала иногда… Ну, вот перебил меня…
Значит, одному я позировала месяца четыре назад, долго, почти три недели он что-то с меня рисовал, говорил, задумка не получается, а в это время к нему и друзья заходили, и знакомцы разные, он меня и свел с одним полицейским, но не простым, как оказалось, а из какой-то секретной полиции, я и тогда и сейчас в этом не разбираюсь. Может, он и вовсе бандитом был, я же документов не спрашивала, да мне в тот момент и не важно совсем это было.
На меня мелкая шпана в квартале, где я квартирку снимать одна стала, наезжать принялась. Мол, дружить надо с нами, делиться заработками, поласковее быть, тогда никто не тронет, а даже еще и уважать будут. Знаю я это уважение через ласку. Раз-другой, а потом глядишь, он тебя уже под друзей подкладывает, клиентов ищет, сколько такое у девчонок бывало…
Вообщем, пожаловалась я тому полицейскому, что у художника встретила, мне тот полицейский и помог, даже так получилось, что и спать с ним не пришлось, вот только пришлось через него знакомиться еще с одним типчиком. То ли ученым, то ли исследователем каким-то. Мутный тип, что тут говорить. Весь из себя непонятный. Смотрел всегда на меня, как на какую-то бабочку в коллекции под стеклом. И говорил также. Пару раз просил кровь сдать для обследования. Я-то тогда подумала – брезгливый и осторожный, после анализов в постель потащит, а он – нет. Просто еще внимательнее ко мне приглядываться стал.
Виделись мы всегда у кого-нибудь из художников. Как он узнавал, кому я в это время позирую – черт не поймет, но всегда заявлялся с кем-нибудь из приятелей того художника, вроде бы, как не специально ко мне, а – с вином, с закусками, в гости, мол, зашел, на огонек. Ну, художники, конечно, пировать, любят они это дело даже больше, чем кисточками орудовать, стол накрывают, вино по стаканам, разговоры всякие про собственную гениальность и непонятость, мне тоже хорошо, часики тикают – раз, можно на халяву поесть и выпить – два, да и разговоры иной раз интересные получались у них, не только про свои краски и кисточки.
А тип этот, его всегда Мироничем звали, без имени, без отчества, без кликухи, подсаживался ко мне и расспрашивал. О детстве, о школе, о том, что в Городе делала, как приехала. Подробности пытал, но не про интим, его это мало интересовало, а все больше про то, как вижу, слышу, что чувствую…
Я даже как-то привыкла к нему, ну, к тому, что он есть и частенько поблизости. Ну, привыкают же люди к тараканам в доме, и ничего…А вчера он ко мне на квартиру приперся. Впервые, не предупреждая. Я ему никогда не говорила, где живу, но видать, что знал от того друга из полиции, что мне помогал против бандитов местных. Я себе вчера выходной устроила, дела тут эти мои, сам понимаешь, да и просто так захотелось, решила в доме прибраться, телек посмотреть. Прибраться-то успела, а потом он заявился, притащил бутылочку винца хорошего, видел, что с художниками я выпить не брезгую и не напиваюсь никогда, поболтал так – ни о чем вроде, о погоде, о новом фильме, что на неделе в киношках появиться должен, а потом попросил вот тебя встретить и сказать одну всего фразу, ну, мол, отдай, что взял. А меня при этом и к месту встречи довезут, и обратно с шиком на авто доставят…
Мне это не понравилось, пристала к нему: зачем? почему сам сказать не может или кто другой? причем тут я? Ведь сразу подстава чувствуется. Он долго так отбрыкивался, все отшучиваться пытался, вертелся, как уж под вилами, да только натужено, как на горшке, сидел-пыхтел, а потом…
Достал он удостоверение, красные корки такие, с золотым гербом, с фотографией, и мне его: начальник Департамента исследований, корпорация "Биотех". Пояснил, мол, про меня знает только он один, и если я хочу, что бы так и было, что б никто ко мне не приставал, не исследовал, не мучил, в секретных лабораториях не запирал, то придется мне его просьбу выполнить.
Да никакой он из себя, понимаешь? Тощенький, невысокий, в очечках с тонкой оправой всегда ходит. Был, наверное, в детстве шатеном, сейчас уже лысо-седой какой-то. Но – не старый, я возраст чувствую. Да, руки у него нервные такие, пальцы постоянно двигаются, будто ловит он ими кого-то.
А что такое "Биотех", кто ж в Городе не знает? Их небоскреб, как достопримечательность, показывают приезжим. И болтают про них люди разное, в основном нехорошее, мол, ведут там всякие эксперименты секретные на живых людях по заданию не только нашего правительства, но и многих других. Мол, если вот диссиденты пропадают, бомжи или беспризорники с промзоны, то искать их в "Биотехе" надо.
Да это я не сказки слушаю, я тебе передаю, что другие болтают. Ну, а я маленько испугалась, конечно. Больше всего не хотелось свободы лишаться, ну, хоть и такой, какая у меня была. Я же ведь у какого-нибудь художника часа четыре-пять попозирую – и свободна. В кино, на концерты модные, в театр на мюзиклы, а что – деньги-то есть… Или просто в баре посидеть, а вечером в клуб завалиться со знакомыми, поплясать на танцполе… Да уж не совсем же я дурочка, цену всем его словам поняла, но вот только и деваться мне некуда было. В провинцию сбегать из Города – ох как не хотелось, да и найдет этот змей и там, если захочет, в "Биотехе" денег, говорят, не считают, если им чего надо. А если и не найдет, то что же мне – всю жизнь в бегах? скрываться ото всех, сидеть взаперти, что б соседи чего не узнали, не подумали?
Мне бы, конечно, тогда надо было мозгами пораскинуть, как следует, может и сообразила бы, как вывернуться, что б и вашим, и нашим, а этот тип все сидел у меня и мешал, и ждал, когда я соглашусь. Я же чувствовала, он несогласие даже в расчет не брал, привык в жизни, что все с ним соглашаются. Тогда я и решила время потянуть, хоть на сутки, ну до утра то есть, отложить свои проблемы, вот и согласилась. Да ведь внешне-то это все так невинно выглядело: подойти, сказать фразу, уйти. Даже если б тебя под снайпера останавливали, то мне-то что предъявить можно? Что спросила у кого-то на улице, сколько времени? Ну, когда решилась, этому Мироничу сказала, он обрадовался, засиял, как медная монетка начищенная.
После согласия, он убежал от меня почти сразу, а я весь вечер сама не своя была, будто чувствовала что-то… ну, нехорошее… А утром опять этот Миронич заявился, уже на машине, глупая такая тачка американская, на нее в Городе пальцами показывают, смеются. Ну, мы и поехали… На бульвар…
А дальше ты и сам всё знаешь… Меня Миронич домой отвез и оставил, даже спасибо не сказал, хоть раньше всегда такой вежливый был, культурного из себя строил, он вообще после нашей встречи какой-то жутко напряженный был, я даже сразу не поняла, так все прошло, как он хотел, или нет… ой, ну и заболталась…"
Мишель тихонько засмеялся, обнимая девушку за плечи и подтягивая вверх, к себе на колени. Она не сопротивлялась, воспринимая ласку, как благодарность за рассказанное.
– Все знает только господь бог, а я вот пока только слышу, что по двору шастает тройка каких-то человечков, – прошептал он Саше в ушко. – А кто такие и зачем здесь появились, не пойму…
Саша, посерьезнев, напряженно прислушалась, чуть отстранившись от Мишеля. До этого момента она ничего не замечала просто потому, что увлеклась собственным рассказом и интересом к нему Мишеля.
– И я слышу, бродят туда-сюда… – отозвалась она, – ты думаешь, они нас нашли?
– Они не успели бы, – уверенно заявил Мишель. – Это, скорей всего аборигены помародерничать заявились, но встречаться с ними мне очень даже не хочется…
– Почему, Миша? – поинтересовалась Александра. – Что в этих бродяжках такого?
– Убить их тогда придется, – серьезно сказал Мишель.
– Да ты что!!!
– С такими вещами не шучу, да и трогать их придется не для собственного удовольствия… Здесь же вся промзона друг на друга в полицию стучит, народец такой собрался, сами безобразничают, сами и доносят… И если нас кто-то увидит, то и полиция об этом будет знать через пару-тройку часов. Новые люди в промзоне, неизвестные, прячутся от кого-то…
– А если этих, ну, того… – Саша не смогла произнести то слово, что у Мишеля вылетело легко и просто. – Их что же – искать никто не будет?
– Искать, может, и будут, да только не сразу, а дня через два-три, да и если не найдут, панику не подымут, здесь это нормально: ушел человек на добычу и не вернулся. Ну, придавило где-то рухнувшей стеной, или в люк открытый упал, бывает. Только и всего.
– Может, они к нам, сюда, и не полезут? – понадеялась Саша. – Что тут брать-то?
– Если они не полезут, то и мы будем сидеть тихо и смирно, – ответил Мишель. – Нам ведь не кровушки человеческой надо, а спокойно и тайно какое-то время переждать…
– А чего мы пережидаем, ты бы объяснил, Миша, – попросила Александра, – ведь я-то из огня да в полымя попала…
7
Лакка жила со стариком Жарко и его товарищем всего-то месяца три, но иногда ей в похмельном дурмане казалось, что продолжается это всю её более менее сознательную жизнь. И никогда раньше не было у нее ни веселых баров с не менее веселыми собутыльниками, ни фартовых клиентов, без счета выгребающих из карманов серебряные монетки. Хотя и такое было совсем недавно, несколько лет назад, когда приходилось девушке зарабатывать в койке на жизнь, впрочем, чего греха таить, на жизнь веселую, да и способ заработка Лакку совсем не смущал, любила она и выпить, и в койке покувыркаться, а когда за это еще и платили, то любила еще сильнее.
Эта-та любовь и подвела… вечный хмель, постоянное похмелье… все реже и реже на неё заглядывались посетители бара, в котором она ловила клиентов, все чаще и чаще попадала она в участок, поскандалив с кем-нибудь по пьянке… а потом была с трудом вспоминаемая драка, кровь, осколки стекла и чей-то громадный нож, который Лакка почему-то держала в своей руке. Дожидаться прибытия полиции она не стала и быстро свинтила туда, откуда вышла в жизни десяток лет назад, в родную промзону. А здесь – ничего не изменилось, вот и пришлось срочно подыскивать мужичка-покровителя, а когда тот с перепоя или передоза, кто ж поймет, протянул ноги, то и следующего… пока вот не набрела на Жарко.
Старик, пусть и сорока с лишком лет, но все равно – старик, был неплохим человеком, если б не его широкая душа, когда спьяну он начинал делиться со случайными собутыльниками всем, что у него было. Лаккой – тоже. Впрочем, он звал её Биксой и, кажется, особо за человека не считал. А ей уже начинали надоедать эти вялые, неоплачиваемые телодвижения в постоянно меняющихся компаниях. Сам-то Жарко первое время пользовал девушку хорошо если раз-два в неделю. И еще раздражали Лакку ночные вылазки по полуразрушенным цехам, подвалам и заброшенным складам в поисках источников утреннего портвейна, дневной паленой водки и вечернего денатурата; с недавних пор девушка пила, как и положено, всё, что пахло спиртным.
Впрочем, от мародерских дел деваться было некуда, если Лакка, конечно, хотела еще хоть немного пожить в промзоне, но вот появление у старика постоянно друга, вернувшегося после длительного отсутствия Валька вовсе девушке не понравилось. Теперь приходилось не только делиться с ним редкой добычей, но еще и обслуживать в койке за так, чего Лакка терпеть не могла. А тут еще, будто вспомнив молодость, начал все чаще и чаще присоединяться к ним сам старик, то ли заведенный просмотром, то ли испытывая финальный всплеск жизненных сил. Девушке приходилось терпеть такой круговорот всё чаще и чаще, впрочем, иной раз ей это даже и нравилось, если перепадал редкий момент сытости, легкого хмеля в голове и особой энергичности у друзей.
Сейчас, осторожно ступая по кучкам мусора, с трудом различимого в слабом свете фонарика, они втроем брели по заводскому двору в сторону металлических ворот, загораживающих вход в цех. И старик, и Бикса, Валёк были в плохом настроении, злые на себя и друг на друга, раздраженные, взвинченные.
У Валька болел желудок, и мужичок с трудом сдерживал рвотные позывы. Не впрок ему пошел вчерашний портвейн, а может и та закуска, что натащила Бикса неизвестно с какой помойки. "Может, еще и волос своих туда натрясла, ведьма", – думал со злостью Валёк, пиная кусок проржавевшей арматуры под ногами. С утра еще, начавшего у подельников после обеда, похмелившись остатками спиртного, он проблевался до глубины души, но полегчало ему тогда не надолго, и желудок закрутило уже через пару часов. Из-за этого и есть он ничего не стал, но и это не помогло. Валёк не знал, что у него открылась давно, еще в молодые годы, приобретенная язва желудка, а если бы и знал, лучше от этого не стало бы. На лечение денег не было, ограничивать себя в портвейне и поедании отбросов он не собирался, вот только боль эта мешала, делала его раздражительным и невнимательным "на деле", но боль приходилось просто терпеть.
Лакка-Бикса, пробирающаяся чуток поодаль от своих мужчин, злилась на себя и на них. Уже вторую неделю не приходили месячные, а от кого она влетела, если влетела, конечно, вряд ли бы определила и самая придирчивая экспертиза. Может, от Валька, может, от старика Жарко, ни тот, ни другой никогда не сдерживались, и о партнерше не думали, а может, от того пришлого с Проектируемого переулка, что пил с ними недельку назад и не отказал себе в удовольствии присунуть Биксе вслед за её хозяевами. А еще теперь, когда нужны деньги на синестрол или еще какие таблетки для возможного аборта, они, как последние кретины, лазают по разоренному двору, где, кроме гнилых покрышек, и взять нечего. Конечно, здесь безопаснее, чем на складах, но лучше бы получить звездюлей по полной программе, но спереть упаковку-другую контрабандного ширпотреба, загнать его скупщикам и избавиться от проблем хотя бы на ближайшую пару месяцев. А может, и на дольше, в последний год Бикса залетала всего один раз, видно перекормленный спиртным и пищевой химией организм сам сопротивлялся никому ненужному зачатью.
А старик Жарко злился на своих подельников просто так, потому что привык злиться на вечно больного Валека, на шлюху Биксу, которой все равно где и с кем, лишь бы налили стакан, хотя он и сам не забывал вставить её последнее время все чаще и чаще после выпитого портвешка или какой другой отравы. И еще его тревожил услышанный недавно вой над промзоной. Он еще, пусть и с трудом, но помнил свою бабушку, и ее жуткие сказки про упырей, в изобилии водящихся, по ее словам, в развалинах цехов и складов. И хотя за сорок с лишним лет своей жизни Брок никаких упырей ни разу не видел, за исключением скупщиков, которых упырями звали все обитатели промзоны, иррациональный страх не отпускал.
В полголоса матершиня своих спутников, Жарко первым добрел по мусорным кучам до входа в цех и остановился, поджидая Валека с фонарем.
– Ну, что, старик, полезем в нутро? – корча от желудочной боли страшные гримасы, спросил Валёк, останавливаясь рядом с товарищем.
– А что, может, мы сюда просто погулять пришли? – зло уточнил Жарко, сплевывая тягучую, горькую, как у всех подсадивших печёночку, слюну.
– Ни хрена там нету, – подгадила свои поганым языком Бикса, – отсюда даже цветмет лет десять назад весь вынесли…
– Ох, глядите на нее, – моментально оговорил подругу Жарко, – ты десять лет назад в трусы дула, зассыха, а сейчас рассуждать лезешь…
Десять лет назад Лакка уже начинала обслуживать клиентов в баре, но спорить она не стала, себе дороже, злой старик мог и по физиономии засветить, ходи потом с бланшем под глазом, пугай народ.
– Сам такой, – огрызнувшись, Бикса отступила на пару шагов, оберегая себя от нежелательных последствий, – пошли уж что ли туда… а то торчим тут…
– К упырям спешишь? – осведомился Жарко, привыкший говорить последнее слово в компании. – Так ты и упырям не нужна, в тебе же вся кровь гнилая…
– Такая ж, как у тебя, только посвежее…
– Ну, ладно, бросьте, уже слушать вас и то тошнит, – Вальку перебранка надоела, тем более, что ничего нового во взаимных претензиях старика и его Биксы он не мог услышать, всё было выговорено миллионы раз. – Я первым зайду, если там тихо, включу фонарик, на дверь посвечу, тогда и вы…