- Не двигайтесь, пожалуйста. К сожалению, процедура займет некоторое время. Необходимо ввести в вас много моего препарата. - Снова бесстрастный голос диктора. Таким тоном несколько минут назад он рассуждал об акустике, камертоне и дереве. - Здоровые биологические системы излучают сильное поле, а больные - очень слабое, или оно вообще отсутствует. С помощью довольно примитивного устройства, электроскопа, можно установить, существует или нет в организме группа переродившихся клеток, и если да, насколько далеко зашел процесс, каковы размеры поврежденного участка. - Он продолжал нажимать на поршень, передвинув другую руку таким неуловимо-мягким движением, что погруженная в ее плоть игла даже не шевельнулась. Это начинало раздражать не меньше, чем знакомая тянущая боль от обычной внутренней инъекции, после которой остается синяк.
- Вам интересно, почему на нашего металлического кровососика надет футляр с проводом? Уверен на сто процентов, совершенно не интересно. Вы не хуже меня понимаете, что я просто стараюсь вас отвлечь. Но все-таки, давайте объясню? Это просто катушка, создающая переменный ток высокой частоты, обеспечивающий магнитную и электростатическую нейтральность раствора. - Быстрым движением он извлек иглу; приложил ватку, согнул ей руку.
- Впервые после процедуры мне не объявили… - произнесла она.
- Не объявили? Что?
- Сколько будет стоить курс лечения.
Ее реплика опять вызвала одобрение. На сей раз он высказал его вслух:
- Мне нравится, как вы держитесь. Ну, как мы себя чувствуем?
- Как девушка с ужасным нервным срывом. Это чудище пока дремлет где-то внутри, но если вдруг проснется… Не будите спящую истерику!
Мужчина коротко рассмеялся. - Скоро почувствуете себя так странно, что времени и сил на истерики не останется!
Он встал, отнес шприц на стол, свернул провод, выключил источник переменного поля, а когда вновь подошел к ней, держал большую стеклянную миску и кусок фанеры. Поставил ее на пол дном вниз и накрыл фанерой.
- Ох, я вспомнила, на что эти штуки похожи! - воскликнула она. - В школе… там на уроке показывали, как создать искусственную молнию с помощью… Сейчас, сейчас… Да, такая длинная лента, которую вращают валики, потом тоненькие провода, - они вызывают трение, - а наверху большущий медный шар.
- Генератор Ван де Граафа.
- Верно! Помню, меня поставили на миску, прикрытую досочкой вроде вашей и заряжали с помощью этого самого генератора. Ничего особенного я не чувствовала, только волосы встали дыбом. Весь класс умирал со смеху, я выглядела как пугало! Потом мне сказали, что пропустили сорок тысяч вольт.
- Отлично. Очень рад, что вы все так хорошо помните. Сейчас будет примерно то же, только немного увеличим напряжение. Вдвое.
- Ой!
- Не бойтесь. До тех пор, пока вы надежно изолированы, а заземленные и не очень-то заземленные объекты, - вроде меня, например, - останутся на почтительном расстоянии, никаких фейерверков не предвидится.
- А вы хотите использовать такой же генератор?
- Нет, не такой же… Кстати, почему в будущем времени? Вы и есть генератор.
- Я - гене… Ох! - Она приподняла лежавшую на подлокотнике руку, и сразу раздался громкий треск разряда. Запахло озоном.
- Да, именно вы! Причем сильнее, чем я ожидал, и пожалуй быстрее. Встаньте, пожалуйста.
Девушка начала медленно подниматься, но потом почти слетела с сидения. Как только тело оторвалось от кресла, кожаную обивку на мгновение покрыла паутинка голубовато-белых молний. Эти шипящие разряды вытолкнули ее на полтора ярда вперед. Или просто мускулы инстинктивно отреагировали на страшное зрелище? Но девушке сейчас было не до раздумий. Потрясенная, она едва устояла на ногах. Еще немного, и хлопнется в обморок!
- Держитесь, - резко произнес он.
Девушка стряхнула с себя дурноту, порывисто дыша. Он сделал шаг назад. - Становитесь на доску. Быстрее.
Она молча повиновалась, оставив позади два огненно-белых следа. Ступила на фанеру, качнулась. Волосы зашевелились, как миниатюрные змейки.
- Что со мной происходит? - отчаянно выкрикнула она.
- Все в порядке.
Подойдя к столу, он включил акустический генератор. Прибор низко завыл в интервале сто-триста герц. Мужчина усилил звук, повернул регулятор высоты тона. Когда тот стал пронзительно-тонким, золотисто-рыжие "змейки" стали извиваться, словно каждая стремилась отделиться от головы. Звук поднялся до десяти, дошел до неслышных, заставляющих вибрировать тело, ста килогерц. На самых предельных уровнях волосы опускались, а при ста десяти вставали торчком ("…я выглядела как пугало!") Установив регулятор громкости на нужный уровень, он взял электроскоп и подошел к девушке.
- Знаете, вы сейчас в сущности вот этот прибор, только живой. А еще генератор Ван де Граафа. Ну и, конечно, пугало.
- Можно мне сойти? - пролепетала она.
- Нет, еще рано. Не двигайтесь. Разница потенциалов между вами и окружающим сейчас настолько велика, что, окажись вы рядом с любым предметом, произойдет разряд. Вас он не убьет, но ожог и нервное потрясение могу гарантировать. - Он вытянул руку с электроскопом. Даже с такого расстояния, полуослепшая от ужаса, она заметила, как широко раскрылись сверкающие лепестки. Мужчина обошел вокруг нее, следя за их движениями: подносил прибор ближе, отодвигался, словно исполнял какую-то сложную ритуальную пляску. Наконец, вернулся к генератору и немного уменьшил звук.
- От вас исходит такое сильное поле, что отклонения не фиксируются, - пояснил он и вновь подошел, на сей раз чуть ближе.
- Я больше не могу… Не могу! - шепнула она.
Но мужчина ничего не слышал, либо не пожелал услышать. Как ни в чем ни бывало, он поднес электроскоп к ее животу, передвинул выше. - Ага, вот ты где! - воскликнул он радостно, добравшись до правой груди.
- Что там? - простонала она едва слышно.
- Опухоль! Правая грудь, довольно низко. Ближе к подмышечной впадине. - Он присвистнул. - Средних размеров. Злокачественная, еще какая злокачественная!
Она пошатнулась, стала опускаться на пол. Перед глазами опустился черный занавес. Потом на мгновение его разорвала ослепительная голубовато-белая вспышка. И снова полная темнота…
Там, где тянется линия между потолком и стеной. Там… Незнакомые стены, чужой потолок. Какая разница? Какая мне разница…
Спать!
Между потолком и стеной. Чуть ниже - багровый лучик закатного солнца. Выше - золотисто-рыжие хризантемы в зеленой вазе. И опять нависло это расплывающееся пятно. Лицо.
- Вы меня слышите?
Да. Да, но отвечать не надо. Не двигаться. Не разговаривать.
Спать.
Стена. Стол. Окно. За окном - ночь. Комната. По комнате ходит мужчина. Цветы! Хризантемы совсем как живые, но их срезали, они умирают.
Кто-нибудь сказал им об этом?
- Как вы себя чувствуете? - Настойчивый, неотвязный голос.
- Пить…
Какой холодный! Еще глоток, и челюсти сводит. Грейпфрутовый сок.
Она бессильно опускает голову, опирается на его руку. В другой он держит стакан. Нет, нет, это не…
- Спасибо. Большое спасибо.
Сейчас попробую сесть. Простыня… А моя одежда?
- Прошу прощения. - Он словно читает ее мысли. - Некоторые вещи плохо смотрятся на мини и колготках. Все постирано и высушено, можете одеться в любую минуту.
Вот они лежат. Платье из коричневой шерстяной ткани, колготки и туфли на стуле. Он предупредительно отошел, поставив стакан на столик рядом с графином.
- Вещи? Какие…
- Рвота. Кое-что попало мимо судна.
Простыня скрывает наготу. Как скрыть смущение?
- Господи, мне так неудобно! Я, наверное…
Мужчина качает головой. Его фигура то расплывается, то обретает четкость.
- Вы перенесли шок и не оправились до сих пор.
Он замер в нерешительности. Впервые она видит, как он колеблется. Она может читать его мысли: "Сказать ей, или не нужно?"
Конечно, нужно! Так он и сделал.
- Вы не хотели возвращаться в реальность.
- Ничего не понимаю.
- Сад, груша, электроскоп. Укол, генератор, разряды тока.
- Нет, ничего не помню. - Потом словно кто-то повернул рычажок в мозгу. - О Господи!
- Возьмите себя в руки, - резко произнес он.
Мужчина стоял совсем близко, возвышался над ней, она почувствовала его горячие ладони на лице.
- Не вздумайте снова терять сознание, уходить в себя, вы справитесь, слышите! Справитесь, потому что у вас уже все в порядке. Ясно? Все хорошо.
- Вы сказали, что у меня рак.
Она словно обвиняла его в жестокости.
- Вы сами сказали мне это.
- Да, я так думала, но не…
Он словно скинул с себя тяжкий груз. - Тогда все ясно. Сама процедура не могла вызвать такого шока. Трое суток без сознания! Я знал, тут кроется что-то личное, все дело в психике.
- Трое суток?
- Я иногда бываю немного напыщенным и самодовольным, потому что слишком часто оказываюсь прав. Я переоценил свою проницательность, верно? Когда предположил, что вы ходили к врачу и даже прошли обследование? Вы ведь ничего этого не сделали, так?
Она подняла голову: их взгляды встретились. - Я боялась. От рака умерли мама и тетя, а сестре пришлось ампутировать грудь. Я была на пределе! Поэтому, когда вы…
- Когда я точно установил то, что вы в глубине души знали, но смертельно боялись услышать, нервная система просто не выдержала. Вы побледнели как мел и рухнули без сознания. Такая реакция никак не связана с тем, что в данный момент через вас пропускали семьдесят с лишним тысяч вольт постоянного тока. Я все-таки успел тогда подхватить вас. - Он развел руки. Короткие рукава на скрывали красные пятна ожогов. - Так что меня тоже хорошенько стукнуло, я сам чуть было не отключился. Но по крайней мере вы не разбили голову, так что все закончилось благополучно.
- Спасибо. - Она не могла сдержать слез. - Что мне теперь делать?
- Как что? Возвращайтесь к себе, соберите осколки разбитой жизни, начните все заново, так сказать.
- Но вы ведь сами говорили…
- Когда до вас наконец дойдет, что я не только поставил диагноз?
- Вы… вы хотите сказать, что вылечили меня?
- Я хочу сказать, что вы сами себя лечите. До сих пор. Я ведь вам рассказывал, помните?
- Помню, но не все. - Она украдкой (но он конечно заметил) ощупала грудь.
- Она не исчезла.
- Если я сейчас стукну вас палкой по голове, - сказал он нарочито грубо, - на ней вырастет шишка. Завтра и послезавтра она продолжит украшать голову, а спустя два дня начнет потихоньку рассасываться. Через неделю еще будет заметно, а потом она исчезнет бесследно. То же самое произойдет с вашей опухолью.
Только сейчас до нее дошло все значение услышанного и испытанного.
- Один-единственный сеанс лечения, полностью избавляющий от рака!
- О Господи! - он тяжело вздохнул. - Неужели снова придется выслушивать эти душеспасительные напыщенные речи? Ну нет!
- Какие речи?
- О моем долге перед людьми. Обычно они бывают двух типов, впрочем, возможны вариации. Первые начинаются с призывов послужить во благо человечества, что в итоге сводится к подсчету вероятных доходов от этой бескорыстной службы. Вторые, - их я слышу очень редко, - ограничиваются страстными призывами; к сожалению, в них напрочь игнорируется такая проблема, как парадоксальное нежелание людей принимать полезные советы, если они не исходят от так называемых "заслуживающих доверия источников". Те, кто выдает поучения первого типа, прекрасно все понимает и придумывает недостойные способы обойти препятствия.
- Я не… - начала девушка, но он перебил ее.
- Такие речи могут быть украшены доморощенными откровениями мистического или религиозного характера, либо, по вкусу оратора, этическо-философскими рассуждениями. Это должно вызвать чувство вины, обогащенное жалостью к страдающим больным, и заставить меня согласиться с требованиями наших доброхотов.
- Но я просто…
- Вы, - он наставил на нее палец, словно дуло револьвера, - упустили прекрасный шанс убедиться в справедливости моих слов. Если не ошибаюсь, вы пошли к какому-то эскулапу, он определил заболевание и направил вас к специалисту-онкологу, а тот, подтвердив диагноз, послал к коллеге на консультацию. Вас охватила паника, вы попали ко мне и излечились. Знаете, какой окажется их реакция, если вы продемонстрируете им это рукотворное чудо? "Самопроизвольная ремиссия!" - вот что скажут они в один голос.
- Кстати, не только врачи, - продолжал он, охваченный внезапным приступом гнева, и девушка невольно вздрогнула. - Каждый начнет уверять, что своим исцелением вы обязаны именно ему. Диетолог не забудет похвалить патентованные пшеничные ростки и рисовое печенье, священник падет ниц и вознесет хвалу Господу за то, что Он услышал его молитвы, а генетик сядет на своего любимого конька и заверит, что у ваших предков была такая же ремиссия, только они ни о чем не догадывались.
- Прошу вас, не надо, - вскрикнула она, но мужчина уже не мог остановиться.
- Знаете, какая у меня профессия? Инженер в квадрате, - механик и электрик, - с дипломом юриста. Окажись вы настолько глупы, чтобы рассказать, что здесь произошло (надеюсь все-таки на лучшее, но если ошибусь, знаю как защититься), мне светит порядочный срок за занятие врачебной практикой без разрешения. Кроме того, можете обвинить меня в насилии, - я ведь уколол вас шприцем, - и даже в похищении, хотя тут придется доказать, что вас вынесли прямо из медицинской лаборатории. Никто никогда не поверит, что я просто взял и вылечил больную раком. Вы не знаете, кто я, правда?
- Я даже не знаю, как вас зовут.
- А я вам и не скажу. Я тоже не знаю вашего имени.
- Ну, меня…
- Пожалуйста, не надо! Не желаю ничего слышать! Я хотел заняться вашей опухолью, поэтому вы здесь. А теперь хочу, чтобы вы вместе с ней исчезли, как только придете в себя и наберетесь сил. Я достаточно ясно выразился?
- Позвольте мне одеться, - произнесла она, - и я немедленно уйду.
- Даже без прощальной речи о моральном долге и любви к человечеству?
- Да, да. - Неожиданно злость пропала, она почувствовала жалость к этому человеку. - Я просто хотела вас поблагодарить, вот и все. Что тут плохого?
Он тоже успокоился. Подошел к кровати и присел, так что их лица оказались совсем рядом.
- Это очень мило с вашей стороны, - мягко произнес он, - несмотря на то, что добрые чувства испарятся, скажем, дней через десять, когда вас убедят в "ремиссии", либо через полгода, год, два, пять лет, по мере того, как обследования будут раз за разом давать отрицательный результат.
В его словах сквозила такая печаль, что она не удержалась и дотронулась до руки, которой он держался за край кровати. Мужчина не убрал ее, но и не показал, что тронут ее участием.
- Почему же вас нельзя поблагодарить за то, что вы для меня сделали?
- Это стало бы для вас символом веры, - холодно отозвался он, - а ее уже нет, если она вообще когда-нибудь существовала. - Он поднялся, пошел к двери. - Не уходите сегодня. Уже темно, дороги вы не знаете. Увидимся завтра утром.
А утром дверь оказалась открытой. Постель заправлена, все белье, которым она пользовалась - простыни, наволочки, полотенце - аккуратно сложены на стуле.
Девушка исчезла.
Он вышел во дворик и погрузился в созерцание бонсаи.
Утренние лучи золотили верхушку кроны, придавали изогнутым серовато-коричневым, казавшимся бархатными сучьям выразительность барельефа. Лишь тот, кто вместе с бонсаи проходит полный цикл жизни дерева, растит его, словно сына - подлинный хозяин (есть еще владельцы, но это низшая порода), по-настоящему чувствует связь, существующую между человеком и деревом.
Бонсаи обладает индивидуальностью, ведь он живет, а всему живому свойственно меняться, а еще развиваться согласно собственным желаниям. Человек смотрит на дерево, рисует в воображении форму, которую оно должно принять, чтобы удовлетворить его чувство прекрасного, и приступает к реализации замысла. Дерево, напротив, ограничено собственными, раз и навсегда закрепленными, возможностями; оно погибнет, но не сделает чего-либо, не свойственного деревьям, никогда не преступит пределы времени, отведенного Природой на тот или иной жизненный цикл. Поэтому формирование бонсаи - всегда компромисс, всегда взаимное уважение.
Человек не может сам создать бонсаи, и дерево не способно преобразовать себя в нечто, находящееся на стыке природы и искусства. Все должно происходить, основываясь на постепенно возникающем понимании и воле к сотрудничеству, что требует немало времени. Хозяин помнит свое бонсаи - каждую веточку, трещинку, каждую иголку - и часто бессонной ночью или когда выдается свободная минутка, за тысячи миль от дома чертит в памяти линию ствола или ветки и планирует будущее дерева. Заслоняя определенную сторону тканью, прикрывая корни, используя проволоку, воду и освещение, траву, забирающую лишнюю влагу, человек объясняет бонсаи, чего он хочет. Если цель обозначена ясно, оно откликнется и будет послушно воле хозяина. Почти послушно. Ибо всегда существуют чисто индивидуальные отклонения от запланированной формы - своеобразное проявление чувства собственного достоинства: "Ладно, я сделаю так, как ты хочешь, но сделаю это по-своему". Иногда дерево может логично и ясно объяснить человеку подобные отклонения, но чаще словно с улыбкой говорит ему, что прояви он больше понимания и любви, мог бы избежать такого.
Бонсаи - живая скульптура. Ни одно изваяние на свете не творится так медленно, и порой неясно, кто создает его - человек или само дерево.
Он стоял уже минут десять, любуясь золотыми отблесками на верхних ветвях. Потом подошел к резному деревянному ящику и вытащил потрепанную тиковую тряпку. Открыв стеклянную стенку павильона, накрыл тканью землю и корни с одной стороны, оставив противоположную открытой для ветров и влаги. Возможно через месяц или немного позже, один из побегов, сейчас старательно тянущийся вверх, уловит указание человека, а равномерное поступление воды окончательно убедит его в том, что расти лучше горизонтально. Если нет, придется применить сильнодействующие аргументы: проволоку, бандажи. Не исключено, что даже после подобных доказательств дерево будет настаивать на своем варианте роста, и сделает это столь убедительно, что хозяин откажется от задуманного плана. Так завершится непростой, терпеливый, обогативший обе стороны диалог.
- Доброе утро!
- Ах, черт возьми! - рявкнул он. - Из-за вас чуть язык не откусил. Я думал, вы ушли.
- Хотела. - Она сидела в тени под стеной, повернувшись к павильону. - Но задержалась, чтобы немного побыть с вашим деревом.
- Ну и…?
- Я долго думала.
- О чем?
- О вас.
- А сейчас?
- Послушайте, - решительно начала она. - Ни к какому врачу, ни на какие обследования я идти не собираюсь. Я не хотела уходить, пока не скажу это и не увижу, что вы мне поверили.
- Пойдемте, перекусим.
- Не могу. Ноги затекли.