Отец по-прежнему лежал на полу кухни, обратив к потолку своё необъятное брюхо. Кровавый след тянулся из-под него и вёл в гостиную – туда, где у перевёрнутой тумбочки лежал разбитый телевизор. Анжела посмотрела на вдавленный внутрь кинескоп и почувствовала необъяснимое облегчение. Нет больше викторин. Нет нескончаемой рекламной полосы и мыльных сериалов. Всего один удар.
Здесь всё и случилось. Ей таки удалось прорвать захлопывающуюся ловушку и выбежать из спальни. Почему-то она не подумала о том, чтобы убежать на улицу. В голове крутилась одна мысль: "Не позволяй это, не позволяй, НИ-ЗА-ЧТО!". Она влетела в кухню, увидела нож для нарезки хлеба, лежащий на столе, и схватилась за него, как за спасительную соломинку. Затем она повернулась к отцу, который, смачно ругаясь, шёл за ней. Увидев в руках Анжелы нож, он на секунду встал, как вкопанный. Но только на секунду…
– Так-так-так, – протянул он и сделал шаг вперёд, расплываясь в самой отвратительной из своих улыбок. – Что я вижу? Собралась убить меня?
– Не подходи, – хрипло сказала Анжела, пятясь боком в сторону гостиной, туда, где пространства было больше. Улыбка отца исчезла.
– Ты понимаешь, что я тебе за это сделаю, Анжела? А ну-ка брось нож.
– Нет. Ты…
Сорвавшись, она закричала:
– Не подходи, мразь! Свинья! Только посмей подойти и притронуться ко мне!
– Вот ещё, – он приближался медленной, гипнотизирующей походкой. – Брось нож, Анжела, иначе я за себя не отвечаю. Так отделаю, что не будешь видеть белый свет. Этого ты хочешь, да? Этого?
Анжела упёрлась спиной в острый угол телевизора. Больше отступать некуда. Паника захлестнула её. Он должен был испугаться и остановиться, дать ей уйти, но вместо этого он шёл к ней, выдвинув вперёд лысеющую голову, и на лбу противно блестели капли пота. Сияние экрана придавало Томасу Ороско призрачно-синюшный вид.
– Стой на месте! – нож всё сильнее дрожал в руке, набирая вес. – Папа, не надо, прошу тебя, стой на мес…
– Грязная шавка!
Он набросился на неё, как ветер – как ураган, сметающий деревья на своём пути. Анжела не успела даже ничего понять, как он схватил её шею и сжал в руке. Горло полыхнуло болью, и Анжела сделала то, что только могла сделать в эту секунду… Потеряв равновесие, два человека рухнули на тумбочку с телевизором. Комнату озарила синяя вспышка, потом всё погрузилось во мглу.
– … ты… – сипящий голос был совсем рядом. -… как могла…
Ничего не понимая, она выдернула нож, вонзившийся во что-то мягкое и удивительно податливое. Нож выскользнул обратно, испачкав руки в тёплой жидкости. Рядом закашлялся отец – долго и надсадно, словно в горле застряли рыбьи косточки. Она начала тихо подниматься, как вдруг железные пальцы защелкнулись на лодыжке и рванули к себе. Она упала с отчаянным криком.
– УБЬЮ! – прорычал отец над головой; кровь брызнула изо рта и оросила её ухо. Он тянул её, чтобы задавить под собой, смять кости в бесформенную груду, выдавить глаза. Крича до рези в горле, Анжела отползала от ворочающегося на полу чудища, утратившего всякую связь с её отцом. Но он не отставал… не выпускал её ногу, неумолимо двигаясь вслед, выкрикивая нечленораздельные ругательства. Свободной ногой Анжела отпинывалась от него, как могла, несколько раз даже попала по лицу, на что отец ответил поросячьим хрюканьем. Они доползли так до кухни, где наступила катастрофа: у Анжелы больше не осталось сил, чтобы ползти, волоча за собой многсотфунтовый груз, и, воспользовавшись этим, отец сделал рывок, оказавшись над ней. Глаза остекленели, затянулись дымкой безразличия; но пальцы упорно шарили по её лицу, чтобы поймать, схватить, разорвать на куски. Анжела не могла уже даже кричать; её клонило ко сну, и всё больше хотелось прекратить сопротивление и поддаться зову бесчувствия. Наконец отец нащупал её шею и испустил победный рык…
… второй удар попался по шее. Кровь брызнула фонтаном; Анжела ощутила, как под её рукой оборвалась пульсирующая ниточка, и всё содержимое хлынуло наружу. Пальцы ослабели и скользнули вниз. Несколько секунд они смотрели в свете фонаря друг другу в лицо – он с безграничным удивлением, она – с угасающим огнём сознания, с лицом, перекошенным в улыбке триумфа. Потом отец упал; голова уткнулась сначала в свитер, потом непостижимым образом свесилась куда-то вбок. Тяжесть в груди спала. Анжела почувствовала, как невидимые, но ласковые волны подхватывают её и уносят с собой вдаль в темноту.
Вся одежда пропиталась кровью. Так не годилось. Анжела прошла в спальню и быстро переоделась в белый свитер, лежащий в чемодане и любимые тёмно-красные брюки. Приятно было снова чувствовать себя человеком, а не ходячим трупом, обагрённым кровью. Увидев, что мятные конфеты по-прежнему дожидаются её в карманчике чемодана, Анжела положила в рот одну из них. Острый край конфеты тут же порезал ей язык, и она с отвращением выплюнула её прямо на пол.
В дверь звонили. Должно быть, звонили уже давно, но она заметила дребезжащий возглас звонка только сейчас. Соседи не часто тревожили их… привыкли к ночным крикам, которые частенько сотрясали стены их скромного жилища. У Ороско опять ссора. Что за гнусный человек, и эта её бедная девочка. Они хорошо относились к Анжеле – некоторые даже предлагали ей помощь в мелких делах. Она всегда отказывала им. Какой смысл в том, что тебе помогут донести сумку с продуктами до нужного этажа, если этим всё равно ничего не решить?
Она подкралась к двери, прислушалась. Звонящий тяжело дышал и топтался на месте. Должно быть, старик Фрэнк – старик с противоположной квартиры, ветеран Корейской войны. На него единственного не действовали обещания отца оторвать ему голову, если он сунется ещё хоть раз.
Анжела открыла дверь. Руки не дрожали. Крови на одежде не было. Она надеялась, что выглядит нормально.
– Да?
– Мисс Ороско? – Фрэнк сразу потерял бравый вид; видно, он ожидал, что ему откроет сам хозяин и он сможет выговориться от души. – Э-э… отец дома?
– Да, – спокойно ответила она, – но он спит.
– У вас всё в порядке? Я слышал…
– В полном. Просто мне приснился кошмар. Знаете, они часто мне снятся.
– Да-да, конечно, понимаю, – покорно закивал Фрэнк, – просто хотел сказать, что я лёг спать, ну и проснулся из-за этого. Захотелось проверить, а вдруг что – ну вы понимаете, что я хочу сказать…
– Отлично понимаю, – Анжела даже улыбнулась, и старика передёрнуло, – но вы ошиблись. Спокойной ночи.
– Да, конечно. Извините за беспокойство.
Он не ушёл. Анжела закрыла дверь и подождала минут пять, прежде чем шаркающие шаги и звук дыхание не убрались восвояси. Тогда она осторожно открыла дверь и вышла в подъезд. Глазок противоположной квартиры был тёмным и безжизненным. До третьего этажа Анжела спустилась спокойно, ни о чём не думая. Потом сорвалась с места и побежала, и слёзы градом хлынули из глаз. Далеко-далеко наверху еле слышно скрипнула дверь.
Твой ад.
Отец снова сделал шаг вперёд, и Анжела не выдержала. Веки рвались вверх, дыхание сбивалось – у неё не осталось сил сопротивляться. Она открыла глаза.
Отец протягивал к ней мускулистые ручища, и первым делом Анжела увидела, что ноготь на указательном пальце правой руки свисает на тонком лоскутке кожи. Голова была всё так же скошена набок, с правой стороны на шее зияла страшная рваная рана, открывающая ребристую трахею. Глаза выпучились и остановились, но белки ещё вращались, жадно улавливая каждое её движение. Увидев, как она открыла глаза и затрепетала в ужасе, отец победно осклабился почерневшими мёртвыми губами. Между зубов по-прежнему краснела кровь. Резцы удлинились, превращаясь в клыки. Он сделал ещё один шаг, оставляя на полу кровавый отпечаток.
– Не надо! – завизжала Анжела, сползая на пол; в памяти мелькнула сцена прошлой ночи, где отец шёл к ней, и на губах его играла похотливая ухмылка. – Папочка… Пожалуйста!
– За каждым преступлением следует наказание, – процедило чудовище, окатив её облаком отвратительных сизых паров. Он навис над ней, протянул омертвевшие холодные руки к её шее, чтобы сжать, давить и не отпускать. Анжела утратила способность соображать – она смотрела на палец с отслоившимся ногтем, который приближался к ней, и чувствовала, как наконец подходит к концу этот длинный кошмар.
Хлопнула дверь. Пальцы чудовища дрогнули и застыли в нескольких дюймах от её лица. Отец недовольно оглянулся через плечо. Анжела не имела возможности видеть, что там происходит, но отец смачно выругался и отвернулся от неё.
– А ты ещё кто такой? – рявкнул он. Анжела вяло изучала широкие вельветовые брюки, что были перед глазами. Ей хотелось спать. Просто так и уснуть, прислонившись к стене, и не видеть снов.
Она услышала, как чей-то дрожащий голос сказал:
– Оставь её в покое.
Отец надвинулся на пришельца, загораживая его своей тушей. Анжела посмотрела на телевизор со следами кровавых пальцев. Записки на нём уже не было, но ведь так и должно быть… Никакой записки не было. Ничего не было.
– Пижон вонючий, да из тебя всю дурь…
Вспышка, грохот. Комната утонула в красном свете. Анжела будто слышала всё это издалека через толстое зеркальное стекло. Гулкий, словно из бочки, нечленораздельный рёв отца и короткий вскрик. Комната на мгновение застыла, потом снова пришла в движение. Странные поршни заработали быстрее, безжалостно растирая края отверстий. Цвета обрели невыносимую чёткость, тянущую в себя, увлекающую. Анжела не могла оторвать взгляд от красного отпечатка ладони на телевизоре. Мысли остановились. Кто-то приближался к ней, был совсем рядом – она это чувствовала, но не могла повернуть голову, чтобы посмотреть на него. Это мог быть отец. Мог быть Рон, мог быть плохой парень Эдди из тюремной камеры, а может…
– Анжела? Ты в порядке?
Джеймс. Опять он… Человек в зелёной куртке, заляпанной кровью, с растрепавшимися волосами, нервно сжимающий в руке пистолет. Ствол пистолета дымился. За Джеймсом на полу растянулся отец – вернее, то, чем он стал. Рот приоткрылся и искривился, голова запрокинулась назад. Посреди лба появилась открытая рана, из которой сочилась кровь и какая-то вязкая серая масса. Он был мёртв, уже окончательно. Анжеле захотелось закинуть голову назад, рассмеяться, захлопать в ладоши и плюнуть прямо в разворошенную свиную харю. Отец лежит перед ней. Его больше не волнуют ни бутылки, ни очередная Марго, ни упрямая дочь. Он мёртв. Она убила его.
Уголки губ чудища дрогнули, что-то шевельнулось в сером провале, который зиял у него на лбу. Он был… всё ещё жив?
Анжела вскочила на ноги, превозмогая боль. С надрывными всхлипами она подбежала к телу и пнула его в бок. Отец дёрнулся, открыл мутные, блуждающие глаза.
… жив! Кровь снова запульсировала в венах, бурля с бешеной скоростью.
– Анжела, что ты делаешь?
Не обращая внимания на обеспокоенный голос Джеймса за спиной, она подбежала к телевизору и подняла тяжёлый аппарат на руки. Старый телевизор, набитый массивной электроникой… Сгодится. Сгодится, чтобы отправить чудище в ад.
Она швырнула телевизор на пол, целясь в голову. Ожидала вспышки, синих искр и звона плавящегося кремния, но ничего подобного не случилось. Приёмник мягко печатался в неживое лицо и отскочил в сторону, перевернувшись на другой бок. Левое веко отца от удара опустилось, и теперь он сверлил потолок единственным остановившимся глазом. Кинескоп отчётливо хрустнул.
– Да успокойся же! – отчаянно закричал Джеймс, отступая в угол. Анжела обернулась, как ужаленная. Джеймс смотрел прямо ей в глаза, и она прочитала в них – помимо всего прочего – предупреждение. Она отпрянула к двери:
– Не смей приказывать мне!
– Да я и не приказываю, – Джеймс опять говорил голосом профессионального психиатра, от которого у неё сводило зубы. – Просто нам обоим сейчас нужно прийти в себя. Эта тварь…
… ей показалось, или на его губах проскочила улыбка?
– Что тебе нужно? – прокричала Анжела ему в лицо; кровь прилила к щеке. Голова гудела от напряжения. Ей стало дурно. Ноги вновь отказывались держать её. – Почему ты стараешься быть добрым со мной? Думаешь, я ничего не замечаю?
Джеймс торопливо вскинул руки – его любимый жест. Похоже, он использует его каждый раз, когда его прищучивают за правду. Анжела посмотрела на его тонкие пальцы, вспомнила, как они превращались в похотливые щупальца-присоски, и содрогнулась от отвращения.
– Анжела, я… – слащавое, лживое увещевание.
– Вам всем нужно одно, – она прикрыла глаза, чтобы не видеть это подобострастное лицо, – всегда одно и то же. Только одно…
– Ты не права, Анжела. Я вовсе не хотел…
– Почему ты врёшь? – спросила она. – Давай, скажи, что тебе нужно на самом деле, почему ты гонишься за мной по всему городу.
Джеймс едва заметно покачал головой. Пальцы сильнее вцепились в рукоятку пистолета. Анжела вспомнила выстрел, который слышала, едва зайдя в Историческое общество. В воображении возникла яркая картина: Джеймс, возвышающийся над беспомощной жертвой, верша суд, как грозный судия, его щупальце, спускающее курок. А вместо лица – образ жестокого божка.
– Ты такой же, как он, – слёзы душили её, одновременно накатывала и отпускала вязкая тошнота, зажимающая грудь в железный обруч, – ты хочешь избить меня… взять силой, как он. Жирная, отвратительная… свинья!
Она упала на колени и зарыдала. Джеймс ушёл из поля зрения, но она догадывалась, что он сейчас делает. Победно ухмыляется. Или взводит курок пистолета. Всё одно. Слишком много за одну ночь…
Склизлая, мелко дрожащая рука легла на плечо, заставив содрогнуться и вскочить на ноги. Джеймс озадаченно смотрел на неё, потом перевёл взгляд на свою ладонь. Обычная ладонь, человеческая. Когда на неё смотришь прямо, она всегда человеческая. Но стоит отвести глаза…
– Не прикасайся ко мне, – процедила Анжела, пятясь к выходу. – Меня от тебя тошнит.
Джеймс оставался на месте. Из нагрудного кармана куртки выглядывал край помятой фотокарточки. Той самой фотокарточки, где была его мёртвая жена. Но тогда он обращался с фотографией бережно, как с фамильной драгоценностью… а теперь она небрежно скомкана и криво засунута в карман. Анжеле пришла на ум мысль – что сказала бы его жена, если бы видела истинную сущность мужа так же хорошо, как видит она? Это клиновидное лицо, эти скользкие руки подводной гидры? Тошнота снова дала о себе знать скрутившимся желудком.
– Ты сказал, что твоя жена умерла, не так ли? – холодно спросила Анжела, взявшись за ручку двери. Так удобнее, можно в любой момент выскочить в коридор.
– Да, – Джеймс склонил голову в имитации печали и скорби. Он нисколько не удивился резкой перемене темы. – Она была больна.
– Лжец! – бросила Анжела. Поршни на стенах на мгновение замерли. – Я всё знаю, Джеймс. Ты не любил её и не любишь. Наверняка нашёл себе кого-то другого и забыл её… не так ли?
Он резко поднял голову, впился в неё бездонными зрачками. В них тонуло безумие. Анжела подумала, что Джеймс её пристрелит на месте. Она ждала, ждала, а он всё стоял – смотрел даже не на неё, а в пустое пространство. Анжела отвернулась и открыла дверь. В комнате было невыносимо жарко. Закрывая дверь, она услышала, как Джеймс пробормотал:
– Это смешно. Я никогда…
Очередная ложь в большом клубке иллюзий осталась недовысказанной…
"Томас Ороско".
Имя на могильной плите было высечено давно и успело затереться. Большой серый камень, лежащий посредине лужайки цвета пламени. Трава здесь была оранжевой, как закат. Она едва колыхалась под порывами ночного ветра, создавая ощущение, что всё кладбище охвачено огнём. Это был задний двор Исторического общества… должно быть, в старое время здесь находили упокоение несчастные, закончившиеся свою жизнь в стенах тюрьмы.
Имя отца не удивило её. Отец мёртв, она его убила, и он на глубине шести футов под этим камнем. Потерянная истина, в поисках которой она и вернулась в город детства. Она больше ничему не удивлялась… мир безумия, в котором решительно ничего не невозможно.
Анжела побрела дальше, вглубь лужайки. Ночь готовилась к завершению, но рассвет и не думал начинаться. Чёрные, скалообразные тучи вернулись, собираясь излить всё накопившееся на пустынный город. Анжела слышала, как на горизонте тихо подвывает ветер, предвестник скорого омовения.
"Рональд Ороско".
Рон. Вот где её непутёвый брат… Много лет прошло с тех пор, как он показал ей музыкальную шкатулку, в которой таилось волшебство. Много дней и много лет… Она так и не отдала ему злополучный апельсин. Кто знает, если бы она тогда сделала это, Рон до сих пор был бы с ней, а не провалился в ту бездонную дыру на полу отеля. Пусть не он сам, а его образ, созданный её измученным разумом…
У бетонной стены в конце лужайки расположились в ряд три новенькие могилы. Две из них зияли чёрными провалами, резко контрастирующими с травой цвета огня, но одна была только что насыпана свежей землёй. Анжела наклонилась над плитой и прочитала: "Эдди Домбровски". На краях высеченного имени висели крохотные сосульки.
Из крайней могилы тянуло запахом затхлой влаги, а на плите была аккуратно выгравировано: "Джеймс Сандерленд". А средняя могила… Она знала, чьё имя увидит на мраморе, до того, как различила надпись. Шум полыхающего огня и жара, которую источала глубокая дыра, говорили сами за себя.
"Анжела Ороско".
Минутой раньше Эдди, который прятался от собственных страхов в тюремной камере, прыгнул в уготованную для него могилу, заточив себя под землёй. Кладбище ждало новых жертв. Вода, огонь и лёд. Город развлекался, как мог. Наверное, подумала Анжела, это место берёт свою силу из страданий таких блудных, как она… людей, пришедших сюда в поисках надежды, но вместо этого потерявших её навсегда на туманных улицах.
Она подошла к краю могилы. Дна не было. Из-под ботинка оторвался кусок сырой земли и полетел вниз, во тьму. Могила невозмутимо поглотила её.
Ветер крепчал. Где-то у горизонта прогрохотал гром, но небеса оставались тёмными и безмолвными. Анжела стояла у края вырытой могилы, снова и снова перечитывая слова, красующиеся на белой поверхности мрамора.
Глава девятая
ОГОНЬ И БОЛЬ
Она шла по коридору, который кренился вниз. Её окружали странные звуки – неясный шёпот, чьи-то вздохи, шипение и клокот пламени. Было темно. Впрочем, чего ещё ждать в склепе… Она ведь в своей могиле, так? Да, именно – прыгнула в яму, вырытую для неё, но вместо узкого вместилища гроба оказалась в этом коридоре. Жара опять накаливалась, удушая тело, заточенное под одеждой. Анжеле в какой-то момент захотелось скинуть с себя всю одежду и пойти дальше голышом.
Длинный, длинный коридор – узкий и вытянутый, как её кошмар. В конце была дверь, и Анжела не удивилась, увидев, что она вся заляпана кровью, как и пол возле неё. Воздух марлей колыхался возле раскалённой двери, делая её зыбкой и ненастоящей. Кровь алела нарисованными потёками. Анжела протянула руку и потянула за ручку. Ладонь испачкалась в тёплой жидкости.
Когда заиграла музыка, она заплакала. Плакала навзрыд, не пытаясь сдержаться, в то время как восхитительный мотивчик носился в воздухе, касаясь её промокших щёк. Здесь было сумрачно, но стены освещались неведомым оранжевым светом, пропитывающим каждый атом. Руки тоже приобрели в этом сиянии кирпичный оттенок.
– Энжи.
Она не отозвалась. Музыкальная шкатулка продолжала играть, и брат позвал её ещё раз:
– Энжи… Я здесь.