- Нет, ну почему же… В городе, в магазинах-то все есть. Карточки отменили давно. Откуда берется? Из деревни ведь…
- Это точно, - сказал Давыдов. - Из деревни… А я, понимаешь, пришел с фронта - жены нет, померла. Сын без вести пропал. На деревне - пустота. Ладно, думаю, это мы поправим. Войну кто выиграл? Мы! Значит, теперь наша сила. Предлагают мне председателем. Согласился. На деревне одни бабы, так что и жениться не надо было. Сорок шестой кое-как протянули, ну, думаю, теперь полегче станет… - Он вдруг замолчал и молчал долго, словно бы позабыв про Андрея. - Счастье для всего человечества! - проговорил он неожиданно. - Ты как - в это веришь?
- Конечно.
- Вот и я поверил. Нет, думаю, в деревне - это дело мертвое. Это ошибка какая-то, думаю. До войны - за грудь, после войны - за горло. Нет, думаю, так они нас задавят. И жизнь ведь, понимаешь, беспросветная, как генеральские погоны. Я уж было пить начал, а тут - Эксперимент. - Он тяжело вздохнул. - Значит, ты полагаешь, получится у них Эксперимент?
- Почему это - у них? У нас!
- Ну, пускай у нас. Получится или нет?
- Должен получиться, - сказал Андрей твердо. - Все зависит только от нас.
- Что от нас зависит - мы делаем. Там делали, здесь делаем… Вообще-то, конечно, грех жаловаться. Жизнь хотя и тяжелая, но не в пример. Главное - сам ты, сам, понял. А если приедет какой-нибудь - уронишь его, бывало, в нужник, и вася-кот!… Партийный? - спросил он вдруг.
- Комсомолец. Вы, Юрий Константирович, что-то уж больно мрачно настроены. Эксперимент есть Эксперимент. Трудно, ошибок много, но иначе, наверное, и невозможно. Каждый - на своем посту, каждый - все, что может.
- А ты на каком же посту?
- Мусорщик, - гордо сказал Андрей.
- Большой пост, - сказал Давыдов. - А специальность у тебя есть?
- Специальность у меня очень специальная, - сказал Андрей. - Звездный астроном.
Он произнес это стеснительно и искоса поглядел на Давыдова, ожидая насмешки, но Давыдов, наоборот, страшно заинтересовался.
- В сам-деле, астроном? Слушай, браток, так ты же должен знать, куда это нас занесло. Планета это какая-нибудь или, скажем, звезда? У нас, на болотах то есть, каждый вечер по этому вопросу сцепляются - до драк доходит, ей-богу! Насосутся самогонки и давай, кто во что горазд… Есть такие, знаешь, что считают: мы здесь вроде как в аквариуме сидим - тут же, на Земле. Здоровенный такой аквариум, только в нем вместо рыб - люди. Ей-богу! А ты как считаешь - с научной точки зрения?
Андрей почесал в затылке и засмеялся. У него в квартире по этому же поводу дело тоже доходило чуть ли не до драк - и без всякой самогонки. А насчет аквариума буквально теми же словами, хихикая и брызгая, не раз распространялся Кацман.
- Как тебе, понимаешь… - начал он. - Сложно это все. Непонятно. А с научной точки зрения я тебе только одно скажу: вряд ли это другая планете, и тем более - звезда. По моему, все здесь искусственное, и к астрономии никакого отношения не имеет.
Давыдов покивал.
- Аквариум, - сказал он убежденно. - И солнце здесь вроде лампочки, и стена эта желтая до небес… Слушай-ка, вот этим проулком я на рынок попаду или нет?
- Попадешь, - сказал Андрей. - Адрес мой не забыл?
- Не забыл, вечером жди…
Давыдов хлестнул по лошади, присвистнул, и телега, грохоча, скрылась в проулке. Андрей направился домой. Вот славный мужик, думал он растроганно. Солдат! В Эксперимент он, конечно, не пошел, а от трудностей убежал, но тут я ему не судья. Он - раненый, хозяйство было разрушено, мог он дрогнуть?… Да и здесь, видно, житье у него тоже не сахар. Да и не один он здесь такой, дрогнувший, много здесь таких…
По Главной уже вовсю разгуливали павианы. То ли Андрей к ним пригляделся, то ли они сами переменились, но они уже не казались такими наглыми или тем более страшными, как несколько часов назад. Они мирно устраивались кучками на солнцепеке, тараторили, искались, а когда мимо них проходили люди, протягивали мохнатые лапы с черными ладошками и просительно помаргивали слезящимися глазами. Было похоже, как будто в городе объявилось вдруг огромное количество нищих.
У ворот своего дома Андрей увидел Вана. Ван сидел на тумбе, печально сгорбившись, опустив между колен натруженные руки.
- Баки потеряли? - спросил он, не поднимая головы. - Посмотри, что делается.
Андрей заглянул в подворотню и ужаснулся. Навалено было, казалось, до самой лампочки. Только к двери дворницкой вела узенькая тропиночка.
- Господи! - сказал Андрей и засуетился. - Я сейчас… подожди… сейчас сбегаю… - Он судорожно пытался припомнить, по каким улицам они с Дональдом гнали вчера ночью и в каком месте беженцы вышвырнули баки из кузова.
- Не надо, - безнадежным голосом сказал Ван. - Уже приезжала комиссия. Переписала номера баков, обещали к вечеру привезти. К вечеру они, конечно, не привезут, но может быть, хотя бы к утру, а?
- Ты понимаешь, Ван, - сказал Андрей, - это был такой ад кромешный, стыдно вспоминать…
- Я знаю. Мне Дональд рассказал, как это было.
- Дональд уже дома? - оживился Андрей.
- Да. Он сказал, чтобы я к нему никого не пускал. Он сказал, что у него болят зубы. Я дал ему бутылку водки, и он ушел.
- Вот как… - проговорил Андрей, снова оглядывая кучи мусора.
И вдруг ему до такой степени невыносимо, почти до истерики, до крика, захотелось помыться, сбросить вонючий комбинезон, забыть о том, что завтра придется лопатой разворачивать все это добро… Все вокруг стало липким и зловонным, и Андрей, не говоря больше ни слова, бросился через двор, на свою лестницу, наверх, через три ступеньки, дрожа от нетерпения, добрался до квартиры, вытащил из-под резинового коврика ключ, распахнул дверь, и душистая одеколонная прохлада приняла его в свои ласковые объятия.
Прежде всего он разделся. Догола. Скомкал комбинезон и белье, швырнул их в ящик с грязным барахлом. Грязь в грязь. Затем, стоя голышом посередине кухни, он огляделся и содрогнулся от нового отвращения. Кухня была забита грязной посудой. В углах громоздились тарелки, затянутые голубоватой паутиной плесени, усердно скрывавшей какие-то черные комья. Стол был заставлен мутными захватанными бокалами, стаканами и банками из-под консервированных фруктов. Мойка была забита чашками и блюдцами. А на табуретах тихо смердели потемневшие кастрюли, засаленные сковородки, дуршлаги и котелки. Он приблизился к мойке и пустил воду. О, счастье! Вода была горячая! И он принялся за дело.
Перемывши всю посуду, он схватился за швабру. Он действовал истово и с энтузиазмом, и как будто смывал грязь со своего собственного тела. Однако на все пять комнат его не хватило. Он ограничился кухней, столовой и спальней. В остальные комнаты он только заглянул с некоторым недоумением - никак он не мог привыкнуть и понять, зачем одному человеку столько комнат, да еще таких безобразно огромных и затхлых. Он поплотнее прикрыл двери туда и заставил их стульями.
Теперь надо было бы смотаться в лавку, купить что-нибудь на вечер. Давыдов придет, да и из обычной кодлы кто-нибудь завалится наверняка… Но сначала он решил помыться. Вода уже шла почти холодная, и все-таки это было прекрасно. Потом он застелил на постели свежие простыни. А когда он увидел на своей постели чистое белье, хрустящие накрахмаленные наволочки, когда он ощутил запах свежести, исходивший от них, ему вдруг страшно захотелось полежать чистым телом в этой давно забытой чистоте, и он рухнул так, что взвыли дурные пружины и затрещало старое полированное дерево.
Да, это было прекрасно! Это было прохладно, душисто, скрипуче, и справа, в пределах достигаемости, обнаружилась пачка сигарет и спички, а слева, в тех же пределах - полочка с избранными детективами. Немного огорчало, что в пределах досягаемости не оказалось пепельницы, а полочку он, оказывается, забыл протереть от пыли, но это уже были совершенные пустяки. Он выбрал "Десять негритят" Агаты Кристи, закурил и принялся читать.
Когда он проснулся, было еще светло. Он прислушался. В квартире и в доме стояла тишина, только вода, обильно капавшая из неисправных кранов, создавала странный звуковой узор. Кроме того, вокруг было чисто, и это тоже было странно и в то же время неизъяснимо приятно. Потом в дверь постучали. Ему представился Давыдов, могучий, загорелый, пахнущий сеном и свежим перегаром, как он стоит на лестничной площадке, держа лошадей под уздцы, с бутылкой самогона наготове. Снова постучали, и он проснулся окончательно.
- Иду! - заорал он, вскочил и забегал по спальне, ища трусы. Ему попались под руку полосатые пижамные штаны, забытые прежними хозяевами, и он торопливо натянул их. Резинка была слабая, и штаны пришлось придерживать сбоку.
Противу ожидания за дверью не слышалось добродушного мата, не ржали кони и не булькала жидкость. Заранее улыбаясь, Андрей отодвинул засов, распахнул дверь, крякнул и отступил на шаг, вцепившись в проклятую резинку и второй рукой тоже. Перед ним стояла давешняя Сельма Нагель, новенькая из восемнадцатого номера.
- Сигареты у вас не найдется? - спросила она безо всякой приветливости.
- Да… пожалуйста… заходите… - пробормотал Андрей, пятясь.
Она вошла и прошла мимо него, обдав его запахом какой-то неслыханной парфюмерии. Она прошла в столовую, а он захлопнул дверь и с отчаянным криком: "Одну минуточку, подождите, я сейчас!" бросился в спальню. Ай-яй-яй, говорил он себе. Ай-яй-яй, как же это я так… Впрочем, на самом деле он нисколько не стыдился, а был даже рад, что вот его застали такого чистого, умытого, широкоплечего, с гладкой кожей и прекрасно развитыми бицепсами и трицепсами - даже одеваться жалко. Однако одеться было все-таки необходимо, он полез в чемодан, покопался там и натянул гимнастические брюки и синюю застиранную спортивную куртку с переплетенными буквами ЛУ на спине и на груди. В таком виде он и явился перед хорошенькой Сельмой Нагель: грудь колесом, плечи разведены, походка с оттяжечкой, в протянутой руке - пачка сигарет.
Хорошенькая Сельма Нагель равнодушно взяла сигарету, чиркнула зажигалкой, и закурила. На Андрея она даже не смотрела, и вид у нее был такой, словно на все на свете ей наплевать. Вообще-то при дневном свете она и не казалась такой уж хорошенькой. Лицо у нее было скорее неправильное и грубоватое даже, нос коротковат и вздернут, скулы слишком широкие, а большой рот намазан слишком густо. Но ножки ее, основательно обнаженные, были превыше всех и всяческих похвал. Остальное, к сожалению, разглядеть было невозможно - черт знает, кто научил ее носить такую мешковатую одежду. Свитер. Да еще с таким ошейником. Как у водолаза.
Она сидела в глубоком кресле, положив одну прекрасную ногу на другую прекрасную ногу, и равнодушно осматривалась, держа сигарету по-солдатски, огоньком в ладонь. Андрей развязно, но изящно присел на край стола и тоже прикурил.
- Меня зовут Андрей, - сказал он.
Она обратила свой равнодушный взгляд на него. И глаза у нее были не такие, какими казались давеча ночью. Глаза были большие, но вовсе не черные, а бледно-голубые, почти прозрачные.
- Андрей, - повторила она, - Поляк?
- Нет, русский. А вас зовут Сельма Нагель, вы из Швеции.
Она покивала.
- Из Швеции. Так это вас тогда в участке лупили?
Андрей опешил.
- В каком участке? Никто меня не лупил.
- Слушай, Андрей, - сказала она. - Почему у меня здесь машинка не работает? - Она вдруг поставила на колено маленькую лакированную коробочку, чуть больше спичечного коробка. - На всех диапазонах один треск и вой, никакого кайфа.
Андрей осторожно взял у нее коробочку и с удивлением убедился, что это радиоприемник.
- Вот это да! - пробормотал он. - Неужели детекторный?
- Откуда я знаю? - Она отобрала у него приемник, раздалось хрипение, треск разрядов и заунывное подвывание. - Не работает, и все. А ты что, никогда таких не видел?
Андрей помотал головой. Потом сказал:
- Вообще то он и не должен у тебя работать. Здесь всего одна радиостанция, так она транслирует прямо в сеть.
- Господи, - сказала Сельма. - А что ж тогда здесь делать? И ящика нет.
- Какого ящика?
- Ну, телика… Ти-ви!…
- А-а… Да, это у нас планируется не скоро.
- Ну и тоска!…
- Можно патефон завести, - предложил Андрей стеснительно. Ему было неловко. Действительно, что это такое - ни радио, ни телевидения, ни кино…
- Патефон? Это что еще такое?
- Не знаешь, что такое патефон? - удивился Андрей. - Ну, граммофон. Ставишь пластинку…
- А, проигрыватель… - сказала Сельма без всякого воодушевления. - А магнитофона нет?
- Вот еще, - сказал Андрей. - Что я тебе - радиоузел, что ли?
- Дикий ты какой-то, - объявила Сельма Нагель. - Одно слово - русский. Ну ладно, магнитофон ты свой слушаешь, водку, наверное, пьешь, а еще что ты делаешь? Мотоцикл гоняешь? Или у тебя даже мотоцикла нет?
Андрей рассердился.
- Я сюда не на мотоциклах гонять приехал. Я здесь для того, чтобы работать. А вот ты, интересно, что здесь собираешься делать?
- Работать он приехал… - сказала Сельма. - Ты скажи, за что тебя в участке лупили?
- Да не лупили меня в участке! Откуда ты это взяла? И вообще у нас в полиции никого не бьют, это тебе не Швеция.
Сельма присвистнула.
- Ну-ну, - сказала она насмешливо. - Значит, мне померещилось.
Она сунула окурок в пепельницу, закурила новую сигарету, поднялась и, как-то забавно пританцовывая, прошлась по комнате.
- А кто тут до тебя жил? - спросила она, останавливаясь перед огромным овальным портретом какой-то сиреневой дамы с болонкой на коленях.
- У меня, например, явный сексуальный маньяк. По углам - порнография, на стенах - использованные презервативы, а в шкафу - целая коллекция женских подвязок. Даже не поймешь, то ли он фетишист, то ли лизунчик.
- Врешь, - сказал Андрей, обмирая. - Врешь ты все, Сельма Нагель.
- Зачем это мне врать? - удивилась Сельма. - А кто жил? Не знаешь?
- Мэр! Мэр нынешний там жил, понятно?
- А, - сказала Сельма равнодушно. - Понятно.
- Что - понятно? - сказал Андрей. - Что это тебе понятно?! - вскричал он, накаляясь. - Что ты вообще можешь здесь понимать?! - Он замолчал. Об этом нельзя было говорить. Это надо было пережить внутри себя.
- Лет ему, наверное, под пятьдесят, - с видом знатока объявила Сельма. - Старость на носу, бесится человек. Климакс! - Она усмехнулась и снова уставилась на портрет с болонкой.
Наступило молчание. Андрей, стиснув зубы, переживал за мэра. Мэр был большой, представительный, с необычайно располагающим лицом, сплошь благородно седой. Он прекрасно говорил на собраниях городского актива - о воздержании, о силе духа, о внутреннем заряде стойкости и морали. А когда они встречались на лестничной площадке, он обязательно протягивал для пожатия большую теплую сухую руку и с неизменной вежливостью и предупредительностью осведомлялся, не мешает ли Андрею по ночам стук его, мэра, пишущей машинки…
- Не верит! - сказала вдруг Сельма. Она, оказывается, больше не смотрела на портрет, она с каким-то сердитым любопытством разглядывала Андрея. - Не веришь, не надо. Мне вот только все это отмывать противно. Нельзя тут кого-нибудь нанять, что ли?
- Нанять… - тупо повторил Андрей. - Фиг тебе! - сказал он злорадно. Сама отмоешь. Тут белоручкам делать нечего.
Некоторое время они молча разглядывали друг друга с взаимной неприязнью. Потом Сельма пробормотала, отведя глаза:
- Черт меня сюда принес! Что мне тут делать?
- Ничего особенного, - сказал Андрей. Он пересилил свою неприязнь. Человеку надо было помочь. Он уже навидался тут новичков. Всяких. - Что все, то и ты. Пойдешь на биржу, заполнишь книжку, бросишь в приемник… Там у нас установлена распределяющая машина. Ты кем была на том свете?
- Фокстейлером, - сказала Сельма.
- Кем?
- Ну, как тебе объяснить… Раз-два, ножки врозь…
Андрей опять обмер. Врет, пронеслось у него в голове. Все ведь брешет, девка. Идиота из меня делает.
- И хорошо зарабатывала? - саркастически спросил он.
- Дурак, - сказала она почти ласково. - Это же не для денег. Просто интересно. Скука же…
- Как же так? - спросил Андрей горестно. - Куда же твои родители смотрели? Ты же молодая, тебе бы учиться и учиться…
- Зачем? - спросила Сельма.
- Как - зачем? В люди вышла бы… Инженером бы стала, учителем… Могла бы вступить в компартию, боролась бы за социализм…
- Боже мой, боже мой… - хрипло прошептала Сельма, как подрубленная упала в кресло и уронила лицо в ладони. Андрей испугался, но в то же время ощутил и гордость, и чудовищную свою ответственность.
- Ну что ты, что ты… - сказал он, неловко придвигаясь к ней. - Что было, то было. Все. Не расстраивайся. Может быть, и хорошо, что все так получилось: здесь ты все наверстаешь. У меня полно друзей, все - настоящие люди… - Он вспомнил Изю и сморщился. - Поможем. Вместе будем драться. Здесь ведь дела до черта! Беспорядка много, неразберихи, просто дряни - каждый честный человек на счету. Ты представить себе не можешь, сколько сюда всякого барахла набежало. Не спрашиваешь его, конечно, но иногда так и тянет спросить: ну чего тебя сюда принесло, на кой ляд ты здесь кому нужен?
Он совсем было уже решился по-дружески, даже по братски, потрепать Сельму по плечу, но тут она спросила, не отрывая ладоней от лица:
- Значит, не все здесь такие?
- Какие?
- Как ты. Идиоты.
- Ну знаешь!
Андрей соскочил со стола и пошел кругами по комнате. Вот ведь буржуйка. Шлюха, а туда же. Интересно ей, видите ли… Впрочем, прямота Сельмы ему даже импонировала. Прямота всегда хороша. Лицом к лицу, через баррикаду. Это не то, что Изя, скажем: ни нашим ни вашим - скользкий, как червяк, и везде просочится…
Сельма хихикнула у него за спиной.
- Ну чего забегал? - сказала она. - Я же не виновата, что ты такой идиотик. Ну, извини.
Не давая себе оттаять, Андрей решительно рубанул ладонью воздух.