Сокращенный вариант повести Аркадия и Бориса Стругацких "Стажеры" опубликован в альманахе "Мир приключений" № 8 за 1962 год с иллюстрациями художника Юрия Макарова.
Содержание:
КОММЕНТАРИЙ Б. Н. СТРУГАЦКОГО 1
ПРОЛОГ 1
МИРЗА-ЧАРЛЕ. ЮРА БОРОДИН 3
МАРС. АСТРОНОМЫ 5
МАРС. СТАРАЯ БАЗА 7
"ТАХМАСИБ". ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ИНСПЕКТОР И ДРУГИЕ 10
МАРС. ОБЛАВА 12
"ТАХМАСИБ". ГИГАНТСКАЯ ФЛЮКТУАЦИЯ 16
"КОЛЬЦО-1". БАЛЛАДА ОБ ОДНОНОГОМ ПРИШЕЛЬЦЕ 19
"КОЛЬЦО-1". ДОЛЖЕН ЖИТЬ 22
ЭПИЛОГ 25
Примечания 25
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
ДОЛЖЕН ЖИТЬ
КОММЕНТАРИЙ Б. Н. СТРУГАЦКОГО
- Не могли бы Вы немного рассказать, как появился сокращенный вариант "Стажеров" под названием "Должен жить"? Кто предложил идею такой публикации? Нравится ли Вам, как текст оформлен иллюстрациями Макарова?
- Ничего интересного в этой истории нет. СТАЖЕРЫ были к этому времени уже сданы в Молодую Гвардию, а тут подвернулась возможность публикации в очередном томе "Мира Приключений". Не помню уже, кто там был тогда составителем, он и предложил. Только попросил сократить. Ну, мы и сократили. Пришлось также малость подшлифовать. Иллюстрации Макарова мне вообще никогда не нравились. "Должен жить" - не исключение.
Май 2005
ПРОЛОГ
Подкатил громадный красно-белый автобус. Отлетающих пригласили садиться.
- Что ж, ступайте, - сказал Дауге.
Быков проворчал:
- Успеем, Пока они все усядутся…
Он исподлобья смотрел, как пассажиры один за другим неторопливо поднимаются в автобус. Пассажиров было человек сто.
- Это минут на пятнадцать, не меньше, - солидно заметил Гриша.
Быков строго посмотрел на него:
- Застегни рубашку.
- Пап, жарко, - сказал Гриша.
- Застегни рубашку! - повторил Быков-старший. - Не ходи расхлюстанный.
- Не бери пример с меня, - сказал Юрковский. - Мне можно, а тебе еще нельзя.
Дауге взглянул на него и отвел глаза. Не хотелось смотреть на Юрковского - на его уверенное рыхловатое лицо с брюзгливо отвисшей нижней губой, на тяжелый портфель с монограммой, на роскошный костюм из редкостного стереосинтетика. Лучше уж было глядеть в высокое прозрачное небо, чистое, синее, без единого облачка, даже без птиц - над аэродромом их разгоняли ультразвуковыми сиренами.
Быков-младший под внимательным взглядом отца застегивал воротник.
Юрковский томно объявил:
- В стратоплане спрошу бутылочку "Ессентуков" и выкушаю…
Быков-старший с подозрением спросил:
- Печенка?
- Почему же обязательно печенка? Мне просто жарко. И пора бы тебе знать, что "Ессентуки" от приступов не помогают.
- Ты, по крайней мере, взял свои пилюли?
- Что ты к нему пристал? - сказал Дауге.
Все посмотрели на него. Дауге опустил глаза и проговорил сквозь зубы:
- Так ты не забудь, Владимир. Пакет Арнаутову нужно передать сразу же, как только вы прибудете на Сырт.
- Если Арнаутов на Марсе.
- Да, конечно. Я только прошу тебя не забыть.
- Я ему напомню, - сказал Быков.
Они замолчали. Очередь у автобуса уменьшалась.
- Знаете что, идите вы, пожалуйста, - попросил Дауге.
- Да, пора идти, - согласился Быков. - Он подошел к Дауге и обнял его. - Не печалься, Иоганныч. До свидания. Не печалься.
Он крепко сжал Дауге длинными, костистыми руками. Дауге слабо оттолкнул его:
- Спокойной плазмы!
Он пожал руку Юрковскому. Юрковский часто заморгал, он хотел что-то сказать, но только облизнул губы. Он нагнулся, поднял с травы свой великолепный портфель, повертел его и снова положил на траву. Дауге не глядел на него. Юрковский снова поднял портфель.
- Ах, да не кисни ты, Григорий! - страдающим голосом сказал он.
- Постараюсь, - сухо ответил Дауге.
В стороне Быков негромко наставлял сына:
- Пока я в рейсе, будь поближе к маме. Никаких там подводных забав.
- Ладно, пап.
- Никаких рекордов.
- Хорошо, пап. Ты не беспокойся.
- Меньше думай о рекордах, больше думай о маме.
- Да ладно, пап.
Дауге сказал тихо:
- Я пойду.
Он повернулся и побрел к зданию аэровокзала. Юрковский смотрел ему вслед. Дауге был маленький, сгорбленный, очень старый.
- До свидания, дядя Володя, - сказал Гриша.
- До свидания, малыш, - отозвался Юрковский. Он все смотрел вслед Дауге. - Ты его навещай, что ли. Просто так, зайди, выпей чайку, и всё. Он ведь тебя любит, я знаю.
Гриша кивнул. Юрковский подставил ему щеку, похлопал по плечу и вслед за Быковым пошел к автобусу. Он тяжело поднялся по ступенькам, сел в кресло рядом с Быковым и сказал:
- Хорошо было бы, если бы рейс отменили!
Быков с изумлением воззрился на него:
- Какой рейс, наш?
- Да, наш. Дауге было бы легче. Или чтобы нас всех забраковали медики.
Быков засопел, но промолчал. Когда автобус тронулся, Юрковский пробормотал:
- Он даже не захотел меня обнять. И правильно сделал. Незачем нам лететь без него. Нехорошо. Нечестно.
- Перестань! - попросил Быков.
Дауге поднялся по гранитным ступеням аэровокзала и оглянулся. Красное пятнышко автобуса ползло уже где-то возле самого горизонта. Там, в розоватом мареве, виднелись конические силуэты лайнеров вертикального взлета.
Гриша сказал:
- Куда вас отвезти, дядя Гриша? В институт?
- Можно и в институт, - ответил Дауге.
"Никуда мне не хочется, - подумал он. - Совсем никуда не хочется. Тяжело как! Вот не думал, что будет так тяжело. Ведь не случилось ничего нового или неожиданного. Все давно известно и продумано. И заблаговременно пережито потихоньку, потому что кому хочется выглядеть слабым? И все очень справедливо и честно. Пятьдесят два года от роду. Четыре лучевых удара. Поношенное сердце. Никуда не годные нервы. Кровь и та не своя. Поэтому бракуют, никуда не берут. А Володьку Юрковского вот берут. "А тебе, говорят, Григорий Иоганнович, довольно есть, что дают, и спать, где положат. Пора тебе молодых поучить". А чему их учить? - Дауге покосился на Гришу. - Вон он какой, здоровенный и зубастый! Смелости его учить? Или здоровью? А больше ничего и не нужно. Вот и остаешься один. Да сотня статей, которые устарели. Да несколько книг, которые быстро стареют. Да слава, которая стареет еще быстрее".
Он повернулся и вошел в гулкий прохладный вестибюль. Гриша Быков шагал рядом. Рубаха у него была расстегнута.
Вестибюль был полон негромких разговоров и шуршания газет. На большом, в полстены, вогнутом экране демонстрировался какой-то фильм - несколько человек, утонув в креслах, смотрели на экран, придерживая возле уха блестящие коробочки фонодемонстраторов. Толстый иностранец восточного типа топтался возле буфета-автомата.
У входа в бар Дауге вдруг остановился.
- Зайдем выпьем, тезка, - сказал он.
Гриша посмотрел на него с удивлением и жалостью.
- Зачем, дядя Гриша? Не надо.
- Ты полагаешь, не надо? - задумчиво спросил Дауге.
- Конечно. Ни к чему это, честное слово.
Дауге, склонив голову набок, прищурившись, взглянул на него.
- Уж не воображаешь ли ты, - ядовито произнес он, - что я раскис оттого, что меня вывели в тираж? Что я жить не могу без этих самых таинственных бездн и пространств? Плевать я хотел на эти бездны! А вот что я один остался… Понимаешь, один! Первый раз в жизни один!
Гриша неловко оглянулся. Толстый иностранец смотрел на них. Дауге говорил тихо, но Грише казалось, что его слышит весь зал.
- Почему я остался один? За что? Почему именно меня… Ведь я не самый старый, тезка, Михаил старше, и твой отец тоже…
- Дядя Миша тоже идет в последний рейс, - робко сказал Гриша.
- Да, - горько проговорил Дауге - Миша наш состарился… Ну, пойдем выпьем.
Они вошли в бар. В баре было пусто только за столиком у окна сидела какая-то женщина. Она сидела над пустым бокалом, положив подбородок на сплетенные пальцы, и смотрела в окно на бетонное поле аэродрома.
Дауге остановился и тяжело оперся на ближайший столик. Он не видел ее лет двадцать, но сразу узнал. В горле у него стало сухо и горько.
- Что с вами, дядя Гриша? - встревоженно спросил Быков-младший.
Дауге выпрямился.
- Это моя жена, - сказал он спокойно. - Пойдем.
"Какая еще жена?" - подумал Гриша с испугом.
- Может быть, мне пойти подождать в машине?
- Чепуха, чепуха… - пробормотал Дауге. - Пойдем.
Они подошли к столику.
- Здравствуй, Маша, - сказал Дауге.
Женщина подняла голову. Глаза ее расширились. Она медленно откинулась на спинку стула.
- Ты… не улетел? - спросила она.
- Нет.
- Ты летишь после?
- Нет, я остаюсь.
Она продолжала глядеть на него широко раскрытыми глазами. Ресницы у нее были сильно накрашены. Под глазами сеть морщинок. И много морщинок на шее.
- Что значит - остаешься? - недоверчиво спросила она.
Он взялся за спинку стула.
- Можно нам посидеть с тобой? - спросил он. - Это Гриша Быков. Сын Быкова.
Тогда она улыбнулась Грише той самой привычно-обещающей ослепительной улыбкой, которую так ненавидел Дауге.
- Очень рада, - сказала она. - Садитесь, мальчики.
Гриша и Дауге сели.
- Меня зовут Мария Сергеевна, - продолжала она, разглядывая Гришу. - Я сестра Владимира Сергеевича Юрковского. (Гриша опустил глаза и слегка поклонился.) Я знаю вашего отца. Я многим ему обязана, Григорий… Алексеевич.
Гриша молчал. Ему было неловко. Он ничего не понимал. Дауге сказал напряженным голосом:
- Что ты будешь пить, Маша?..
- Джеймо.
- Это очень крепко? - спросил Дауге. - Впрочем, все равно. Гриша, принеси, пожалуйста, два джеймо.
Он смотрел на нее, на гладкие загорелые руки, на открытые гладкие загорелые плечи, на легкое светлое платье с чуть-чуть слишком глубоким вырезом. Она изумительно сохранилась для своих лет. И даже косы остались совершенно те же - тяжелые, толстые косы, каких давно уже никто не носит, бронзовые, без единого седого волоса, уложенные вокруг головы. Он усмехнулся, медленно расстегнул плотный теплый плащ и стащил плотный теплый шлем с наушниками. У нее дрогнуло лицо, когда она увидела его голый череп с редкой серебристой щетиной возле ушей. Он снова усмехнулся.
- Вот мы и встретились, - сказал он, - ты почему здесь? Ждешь кого-нибудь?
- Нет, я никого не жду.
Она посмотрела в окно, и он вдруг понял.
- Ты провожала? - тихо сказал он.
Она кивнула.
- Кого? Неужели нас?
- Да.
У него остановилось сердце.
- Меня? - спросил он.
Подошел Гриша и поставил на столик два потных ледяных бокала.
- Нет, - ответила она.
- Володьку? - сказал он с горечью.
- Да.
Гриша тихонько ушел.
- Какой милый мальчик! - сказала она. - Сколько ему лет?
- Семнадцать.
- Неужели семнадцать? Вот забавно! Ты знаешь, он совсем не похож на Быкова. Даже не рыжий.
- Да, время идет, - сказал Дауге. - Вот я уже и не летаю.
- Почему?
- Здоровье.
Она быстро взглянула на него.
- Да, ты неважно выглядишь. Скажи… - Она помолчала. - Быков тоже скоро перестанет летать?
- Что? - спросил он с удивлением.
- Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова, - сказала она, глядя в окно. И опять помолчала. - Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь его…
- При чем здесь Быков? - спросил Дауге неприязненно.
- С Быковым безопасно… - ответила она просто. - Ну, а как твои дела, Григорий? Как-то странно, ты - и вдруг не летаешь.
- Буду работать в институте, - сказал Дауге.
- "Работать"! - Она покачала головой. - "Работать"… Посмотри, на кого ты похож.
- Зато ты совсем не изменилась. Замужем?
- С какой стати? - возразила она.
- Я тоже холостяком остался.
- Неудивительно.
- Почему?
- Ты не годишься в мужья.
Дауге неловко засмеялся:
- Не нужно нападать на меня. Я просто хотел поговорить.
- Раньше ты умел говорить интересно.
- А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.
- Нет, почему же, - вежливо сказала она. - Я с удовольствием слушаю тебя.
Они замолчали. Дауге мешал соломинкой в бокале.
- А Володю я провожаю всегда, - проговорила она. - У меня есть друзья в Управлении. И я всегда знаю, когда вы улетаете и откуда. - Она вынула соломинку из бокала, смяла ее и бросила в пепельницу. - Он единственный близкий мне человек в вашем сумасшедшем мире. Он меня терпеть не может, но все равно. - Она подняла бокал и отпила несколько глотков. - Сумасшедший мир. Дурацкое время, - сказала она устало. - Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа!.. Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали! А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее. Может быть, ты понимаешь, Григорий?
- Понимаю, - сказал Дауге.
- Ты всегда понимал. Ты всегда понимал мир, в котором живешь. И ты, и Володька, и этот скучный Быков. Иногда я думаю, что вы все очень ограниченные люди. Вы просто не способны задать вопрос: "Зачем?" - Она отпила из бокала. - Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам! Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?
Дауге очень хорошо представил себе этот разговор Марии Юрковской с пятнадцатилетними пареньками и девчонками из районной школы. "Где уж тебе понять, - подумал он. - Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что решения нет и что ты безмозглый, слепой червяк. И ты не веришь, что так уже было неоднократно. Потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь калитку в стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и Вселенная снова у тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно чувствовать".
Он сказал:
- Они тоже хотят прожить жизнь так, как им хочется. Но вам хочется разного.
Она резко возразила:
- А что, если права я?
- Нет, - сказал Дауге, - правы они. Они не задают вопроса "зачем".
- А может быть, они просто не могут широко мыслить?
Дауге усмехнулся. "Что ты знаешь о широте мысли?" - подумал он.
- Ты пьешь холодную воду в жаркий день, - сказал он терпеливо. - И ты не спрашиваешь "зачем?" Ты просто пьешь, и тебе хорошо…
Она прервала его:
- Да, мне хорошо. Дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть пьют свою!
- Пусть, - спокойно согласился Дауге. Он с удивлением и радостью чувствовал, как уходит куда-то противная, гнетущая тоска. - Мы ведь не об этом говорили. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек - это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот должен развиваться. А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще очень много людей на планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами.
- Спасибо.
- Я не хотел тебя обидеть. Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов… Какая у вас может быть широта взглядов?
Она допила свой бокал.
- Ты очень красиво говоришь сегодня, - она недобро усмехнулась, - все так мило объясняешь! Тогда, будь добр, объясни мне, пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал, развивал свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.
- Я не перешагивал через мирские удовольствия…
- Не будем спорить. С моей точки зрения, ты перешагивал. А я всю жизнь гасила разум. Я занималась тем, что всю жизнь лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее теперь?
- Конечно, я! - сказал Дауге.
Она оглядела его уничтожающим взглядом и засмеялась:
- Нет, я! В худшем случае мы оба одинаково несчастны. Бездарная кукушка - так меня, кажется, называет Володя? - или трудолюбивый муравей - конец один: старость, одиночество, пустота. Я ничего не приобрела, а ты все потерял. В чем же разница?
- Спроси у Гриши Быкова, - спокойно сказал Дауге.
- О, эти! - Она пренебрежительно махнула рукой. - Я знаю, что скажут они. Нет, меня интересует, что скажешь ты! И не сейчас, когда солнце и люди вокруг, а ночью, когда бессонница, и твои осточертевшие талмуды, и ненужные камни с ненужных планет, и молчащий телефон, и ничего-ничего впереди!
- Да, это бывает, - произнес Дауге. - Это бывает со всеми.
Он вдруг представил себе все это: и молчащий телефон, и ничего впереди, но только не талмуды и камни, а флаконы с косметикой, мертвый блеск золотых украшений и беспощадное зеркало. "Я свинья, - с раскаянием подумал он. - Самоуверенная и равнодушная свинья! Ведь она просит о помощи!"
- Ты разрешишь мне прийти к тебе сегодня? - спросил он.
- Нет. - Она поднялась. - У меня сегодня гости.
Дауге отодвинул нетронутый бокал и тоже поднялся. Она взяла его под руку, и они вышли в вестибюль. Дауге изо всех сил старался не хромать.
- Куда ты сейчас?
Она остановилась перед зеркалом и поправила волосы, которые совершенно не нужно было поправлять.
- Куда? - переспросила она. - Куда-нибудь. Мне еще не пятьдесят, и мой мир принадлежит пока мне.
Они спустились по белой лестнице на залитую солнцем площадь.
- Я мог бы тебя подвезти, - предложил Дауге.
- Спасибо, у меня своя машина.
Он неторопливо натянул шлем, проверил, не дует ли в уши, и сверху донизу застегнул плащ.
- Прощай, старичок! - сказала она.
- Прощай, - проговорил он, ласково улыбаясь. - Извини, если я говорил жестоко… Ты мне очень помогла сегодня.
Она непонимающе взглянула на него, пожала плечами, улыбнулась и пошла к своей машине.