И снова реснички неуверенно моргнули. То ли не понимала девица чего-то, то ли боялась, что разыгрываю. А я и сам не знал толком, разыгрываю или нет. То есть, если бы она заявила, что хочет выучиться на манекенщицу или пожелала бы богатого фраерка, я бы, пожалуй, поверил, а, поверив, и помог. Может, и конурку подыскал, если б хорошо попросила. Полати да родной потолок - дело святое. А вот побрякушки - те, что на шею да на уши, как на елку какую, - это я бы не запомнил. Пообещал бы, конечно, но после спустил бы в клозет и за веревочку дернул. Потому как рыжье - оно для дешевок, для тех кто себя не любит. Птичек кольцевать, лисиц каких-нибудь - это ладно, но людей?.. Как вообще можно любить металл на теле? Слава богу, не рыцарские времена, и та же блатная цепура - не доспех и не кольчуга. Просто хомут, подвешенный на шею. То есть, с биксами - оно понятно, с рядовым неученым братком - тоже, но когда паша-пахан одевает под смокинг цепь толщиной в кулак, это уже смешно. И Занозу в кабаке я тем, помнится, и достал. Посоветовал хоботу прицепить заодно к шее и колокольчик. Вроде как корове. Ох, он и взвился. С вилкой, чудила, на меня кинулся. Ганс ему тогда стул под ноги швырнул, а я колено подставил. Вот он и познакомился с коленной чашечкой Ящера, лобызнулся до легкого сотряса. Плюс парочку зубов на ковре обронил. Хотя могло быть и хуже. Для него, разумеется.
- Ну же, Фимочка! Что молчим? Неужели думаем?
Она робко качнула головой.
- Да нет. Просто… Все равно ведь зря. Ничего не получится.
Умная девочка! Сообразила!
- Почему же не получится? Думаешь, лапшу на ушки твои прекрасные вешаю?
Она дернула правой бровью, повела левой, губы тоже забавно трансформировались, вспухли слегка и опали. Девонька моя думала и соображала, боялась ляпнуть лишнее. Поднакопила, бедняжка, опыта, общаясь с нашим ядовитым братом. А с Ящером народ и вовсе старается держаться поделикатнее! Такая уж я натура. С хвостом, с рогами и пластинами на спине - короче, дракон из страшных сказок! Разумеется, огнедышащий.
- Босс! - позвал Ганс. - Тут козырь один на связи. Про Мороза спрашивает. Чего сказать-то?
Я изобразил ладошкой, что следует сказать, и Ганс загудел в трубку, посылая абонента чуть подальше северного полюса. Ганс, конечно, не секретарь, и подобные фразы звучат у него порой грубовато.
- А хочешь, Фима, поедем куда-нибудь? На Бали или на Гавайи? Любишь песок с виндсерфингом? Там все это есть. Я бы сказал, в изобилии. А пожелаешь, можем на скутерах покататься, на парапланах полетать, с баллонами под воду сползать.
Фимочка смущенно потупилась. Ага! Это уже ближе. Молодость любопытна, и хочется, ой, как хочется повидать какой-нибудь постылый Нью-Йорк или перенаселенный Париж. И не объяснишь ведь им, что хрена лысого там они не видели. Что супротив наших березок даже земля Канадчины не тянет. Потому как клен - не береза, и делать там по большому счету нам нечего. Разве что бобров с руки кормить или за Санта-Клаусами под новогоднюю пьянку гоняться. Догнал, мешок отобрал, - и по рылу! А иначе какое для русского мужика удовольствие? Какой праздник? Чтобы свадьба - да без драки? Нет, братва, фигушки! Тогда и свадьбу такую - куда подале…
Валерик, природные москаль, из старой моей охраны, куролесил раз в Марьиной Роще. Дал под 9 Мая очередь из "Калашникова". Сугубо вверх. Потом из "Вальтера" давай садить. По фонарям да по лампочкам. Радовался парень, как умел. Глоток из горла "белой", на закусь - пулю в даль. Минут через двадцать омоновцы подкатили - в жилетах, с автоматами. однако на рожон не полезли, не дураки. Преспокойно дождались, когда Валерик расстреляет боезапасы, а после пересчитали стрелку ребра. Тоже, в сущности, по-своему отпраздновали день победы. Краковяком на чужой спинушке. Они танцоры - из ловких.
Я подцепил подбородок Фимы, большим пальцем погладил по-детски пухлую губку, дотянулся таки до влажных зубов.
- А ты ведь умная девочка! Сопливая, а умная. Даже странно… Может, пойдешь ко мне в подруги?
Она растерянно сморгнула.
- А что! Ты подумай! Станешь Ящерицей! Заживем, как два диплодка в палеозое! Диплодки, Фима, вкусно жили! И врагов не знали. Потому как очень уж огромными вырастали. Настолько огромными, что съесть их было невозможно. Правда, головенкой Бог обидел, - потому и лопали двадцать четыре часа в сутки. Но ведь какая вкусная жизнь у них была! Хотела бы ты так жить?
Фима кивнула.
- Наверное.
- Так что? Пойдешь в ящерицы?
- Но у вас ведь жена, дети.
- Детей нет, а жена… Ну что ж, ты будешь второй женой. На востоке по сию пору гаремы разрешены. До трех жен - все вполне законно. А мы ведь тоже по большому счету - Азия.
- Вы это серьезно говорите?
- Про что? Про Азию или дружбу?
- Про женитьбу.
Я шумно вздохнул.
- Умничка ты моя! Знаешь, как отвечать. Вопросом на вопрос. И верить не торопишься… - Я рывком поднялся. - Что ж, тогда тайм-аут на раздумье? В парную, Фим! Там все и порешим, идет?
Она с готовностью качнула головой. Я обнял её за тонкую талию, потянул за собой. Ах, баржа-баржочка моя симпатичная! На буксир бы тебя и в кильватер. Впрочем, ещё успеется. Какие наши годы!
Из парной меня выманивали лишь дважды. Для того чтобы освидетельствовать показания Хромого, и для душевной беседы со скучающей супругой.
Хромого, видно, успели помыть до встречи со мной, даже синяки с ссадинами припудрили, но все равно выглядел он отвратительно. Хасан, как всегда, зверствовал. Впрочем, за то ему и гнали гонорары, как какой-нибудь кинозвезде. Я не садюга, и, если можно подождать, жду. Однако, когда невтерпеж, когда душа горит, а дело требует, посылаю упрямцев к Хасану. Этот витязь в тигровой шкуре работает споро и ждать долго результата не приходится.
- Все нормально, Лешик? - я запахнул на голом теле халат, поморщил нос, уловив запах гниющей крови. - Посади его.
Лешик, образина из подручных Ганса, кем впору пугать детей малых, придавил волосатой клешней плечико Хромого.
- На пол, Хром!
Пленник кулем повалился, но та же клешня за шкирку удержала его от окончательного падения, помогла пристроиться на корточках. Глазки Лешика азартно поблескивали. Именно такие, как он да Хасан, давным-давно убедили меня, что добиваться чистосердечных признаний от Каменевых и Тухачевских действительно было просто.
Стальной Савинков - и тот раскололся, как орешек, послушно рассказав на суде все, что следовало. И нечего его упрекать. Попробуй-ка помолчи, когда за спиной притаилась парочка хасанов!
Рокоссовский, правда, не сдал никого, но на то он и Рокоссовский. Исключение, лишний раз подтверждающее правило.
- Ну-с, какие новости, джигит? - я сунул в зубы сигарету "Винстона", щелкнул зажигалкой. Затянувшись, кхакнул. Табак опять попался дерьмецо. Американцы дурили Россию, где только могли. И не подозревали, что роют тем самым подкоп под собственное креслице. Смешно, но жизнь и впрямь сплошная толстовщина. Как аукнется, так и откликнется. Россия - не бикса, чтобы позволить на себя вот так просто вскарабкаться. Поднатужится и скинет. Да в зубы достанет на посошок. За третьесортный табачок, за окорочка, за проценты…
- Он всех сдал, Ящер. Братков Танцора и вагонников. Если ему верить, за ними должок астрономический. На арбуз тянет, не меньше.
- Вот как? Что ж ты, Хром, порожняк гнал? Столько времени у меня отнял. Нехорошо, Хром! - я покачал головой. - Знаешь ведь, что вокзалы теперь мои. Значит, и оборотный капитал мой. Фильм про начальника Чукотки помнишь?.. Нет? А жаль. Там был такой эпизод. Тоже один фраерок лепил горбатого. Не хотел рассказывать и делиться.
Хромой мутно взглянул на меня. Губы его шевельнулись, но слов мы не услышали.
- Что? Погромче не можешь?
Хромой сделал над собой усилие, сипло процедил:
- Не по законам правишь, Ящер. Обиженных много.
- Обиженных? - я удивился. - Это ж где такие отыскались? Назови хоть парочку!
- Есть. Много… Западло, Ящер!
- А вот тут ты врешь, Хром! - я присел, оказавшись с ним на одном уровне. - Врешь, потому как на обиженных, сам знаешь, что делают. А это уже по закону! По вашему закону! Тех же, что совсем разобижен, я просто выкорчевываю, ферштейн? Тебе, к примеру, что на меня обижаться? Я ж не тебя пытал, я деньги свои возвращал. Смекаешь разницу? А ты, чугунок такой, молчал. Вот и получился визит к Хасану. На него-то ты, надеюсь, не обижаешься? А то я ему передам. Какие-нибудь особые пожелания. Парень он простой, исполнительный. Все поймет, как надо.
- Попластаю!.. На кусочки твоего Хасана…
- Это ты зря! Очень даже зря. Ну, любит человек клещики, щипчики разные, - что тут такого? А не нравится он тебе, так чего ж ты ему душу раскрывал? Все ведь выложил? Как подружке любимой в постели. Стало быть, опять нехорошо. Своих ведь, считай, продал! Сдал родных братков с потрохами, только чтобы миляга Хасан узнал правду и порадовался. Так ведь было дело?.. Ну вот! А теперь ты вдруг обижаться вздумал. На себя, дорогой, обижайся! Сугубо и токмо на себя!
- Убью! - губы Хромого задрожали. - Все сделаю, чтоб придавить тебя, гниду!
Он захрипел горлом, собираясь харкнуть мне в лицо, да только беда у него была со слюной, долго собирался. Пальцами, сжатыми в копье, я саданул ему по горлу. Этот удар мне ставил настоящий мастер, кое-чему научил. Глаза Хромого закатились под лоб, вскинув к горлу трясущиеся руки, он задушенно захрипел.
- А теперь смотри. Хром! В оба глаза смотри. Потому что мало кто это видел.
Я напряженно разжал пальцы, и сигарета с поддельным табаком зависла в воздухе. Я держал её всего одной точкой. Вес несерьезный, однако и такой вызывал болезненный пульс в висках. Ну да сегодня после всех свершенных дел можно было слегка поразвлечься. Чуть покачиваясь, сигарета дымила, лишенная всяческой поддержки, и не без удовольствия я разглядел, как на искаженном злобой лице урки мелькнула тень растерянности и недоумения. Значит, мог я ещё потешать публику! Не хуже чудака Коперфильда.
- Что, Хром, соображаешь, с кем связалась ваша шпана?
- Фокус… - просипел он. - Это фокус.
- Не угадал. Хром. Не фокус.
Усилив мысленное напряжение, я чуть качнул головой, и невидимая, протянувшаяся между мной и сигаретой ниточка, обратившись в упругий луч, вмяла сигарету по самый фильтр в серые губы Хрома. Урка зашелся в кашле.
- Кури, камрад. Разрешаю. - Поднявшись, я вытер руки о полотенце, внимательно взглянул на Лешика.
- Видел?
- Класс! - Лешик улыбался. Он тоже принял эпизод с сигаретой за обычный фокус. - Научите, босс! Покажу парням, ахнут!
- Будешь хорошо себя вести, научу.
- Так ведь я завсегда…
- Давай, Лешик, - я хлопнул его по литому плечу. - Некогда мне болтать. Забирай этого лоха и проваливай.
- Снова к Хасану?
- Зачем? Отвези с ребятами в место поспокойнее и закопай.
- Он же ещё того… - Лешик умолк, заметив мою гримасу. - Понял, босс! Все сделаем.
- Вот и двигай!
Душевный парень Лешик сграбастал хрипящего Хрома, рывками поволок по полу.
- Да! - остановил я его. - Передай Хасану, что я доволен. Весьма и весьма.
- Передам!
Уже перед входом в парную, где маялась с березовыми веничками и кваском в ковшике загорелая гибкая Фима, меня снова перехватили. На этот раз Ганс протягивал трубку сотовика.
- Женушка! - шепнул он. - Чуток подшафе.
- Изыди, прозорливый! - я взял трубку, и Ганс послушно исчез.
- Веселишься? - голос у Лены-Елены и впрямь малость подгулял. Разумеется, вместе с хозяйкой.
- Ты вроде как тоже. Что там у тебя в любимом бокале? "Мартини" или отечественный портвейн?
- "Мартини", - у неё был прононс француженки, но я-то знал, что ни единого французского словечка она не знает. - Пью вот тут в горьком одиночестве, гадаю, где ты и с кем.
- А я тут, моя лапонька. Тружусь на поприще и на ниве, отдаю родине долг, дань и честь.
- Насчет последнего не сомневаюсь!
- Поосторожней на поворотах, киса! Сначала докажи, потом наезжай.
- А тут и доказывать нечего. Дома ведешь себя, как чужой, женушкой не интересуешься. Какие ещё выводы я могут делать?
- Может, я устаю? Не допускаешь? Может, я с ног валюсь, когда возвращаюсь домой? В две смены оно, сама знаешь, непросто вкалывать. Или ты считаешь меня двужильным?
- А запах духов? А помада?
- Какая ещё помада?
- У тебя на правой брови был в прошлый вечер отпечаток. Губки с щечками ты, конечно, вытираешь, но вот бровки, видимо, забываешь причесывать.
Я поморщился. Да и что тут скажешь! Взяла, что называется, с поличным. Потому как бровки я действительно не причесываю.
- Ну?.. Что молчишь? Совесть гложет?
- Послушай! - я взъярился. - Чего тебе недостает? Квартира - три сотни квадратов, пара дач, сад, каждое лето - санатории на Средиземноморье!
- Ты думаешь, мне этого достаточно?
- Опять все о том же?
- Я хочу, чтобы у нас были дети!
- Это подле пьющей-то маменьки? Ну уж, дудки!
- Послушай, Ящер, не смей говорить со мной подобным тоном! Не смей, слышишь! Я… я тебя официально предупреждаю: если все будет продолжаться таким же образом, я тебе изменю!
- С кем, интересно, официальная ты моя?
- С твоими же охранниками! Думаешь, не получится?
- Отчего же, - я выдержал паузу, чтобы не взорваться. - Только учти, им ведь потом плохо будет. Очень и очень плохо. Да и к тебе я тогда не притронусь, усекла?
- Послушай меня. Ящер!..
- Все, прием окончен. Целую, дорогая! - я с размаху швырнул радиотелефон в мраморную стену. Брызнули какие-то деталюшки, отросток пружинной антенны весело запрыгал подле ног. Жаль, утащили восвояси Хромого. Сейчас бы я нашел, что ему сказать!
До крови прокусив губу, я сорвал с себя халат и двинул в парную. Главное - поменьше думать о том, что неприятно. Только за дверью, когда жаркий аркан Фиминых рук обвил шею, я вдруг сообразил, что жена тоже назвала меня Ящером! Не Павлом, не Павлушей, а Ящером, как все окружающие! Кажется, это случилось впервые, и я даже забыл на секунду, где нахожусь и что делаю. Испуганно пискнула Фима. Я чересчур сильно сдавил ей спину.
- Прости, - я ослабил хватку. Открытие следовало переварить, а подобное враз не происходит.
- Что-нибудь не так, милый?
Я растянул губы, изображая улыбку. Получилось несколько фальшиво.
- Все путем, Фимочка! Железнодорожно-асфальтовым…
Воспоминание костью стояло поперек горла, но я шевельнул кадыком и проглотил его. Как горькую таблетку аспирина. И на пару секунд нахлынула тьма - промозглая, липкая, до жути знакомая. И хлопало в этой тьме что-то тяжелое по земле, и трепыхалось в горле проглоченное. Острые шипы, темная чешуя - что это? Хвост дракона из сновидений?.. Черт подери! Но ощущения! Какие отчетливые ощущения! Словно все это было наяву и вчера…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Высокий хор поет с улыбкой,
Земля от выстрелов дрожит,
Сержант Петров, поджав коленки,
Как новорожденный лежит.
Булат Окуджава
В тогда-то собственную жизнь я вынужден был расписывать по минутам. Настолько поджимало со всех сторон. Те исчерканные красными чернилами календарные листки до сих пор приходят в кошмарных снах.
"..12:00 собеседование с козлами-бухгалтерами, 12:30 подарки налоговым комиссарам, 13:00 цветы и торт первой фифочке мэра, парфюмерию - второй, 15:30 стрелка с казанцами…"
И так далее, и тому подобное. Я был почти богат, я был почти всемогущ, но я совершенно не принадлежал самому себе. Мое время выпивала работа, она же закусывала моим здоровьем, а пучки нервов, словно перышки лука, макала в кровавое желе моего мозга. С тех пор многое изменилось, и беспощадную полосу препятствий я умудрился преодолеть. Это оказалось чертовски нелегко - склепать корабль, который шел бы своим ходом, не зарываясь ежеминутно носом в волны, не заваливаясь на борт. Однако в конце концов что-то остойчивое и водоплавающее у меня все же слепилось. Разумеется, конструкция трещала по швам и рыскала по курсу, однако, подчиняясь румпелю, сноровисто, капризно, но она двигалась в нужном направлении. Из согбенного и напряженного жокея я превратился в ленивого кучера, время от времени подергивающего вожжи. Пара банков и дюжина фирм делали свое дело, исправно пополняя казну Ящера. Приносила барыш и черная торговля, частники платили дань, высоколобые бухгалтеры вели двойную и тройную документацию, отмазывая конторы от налогового маразма, майоры и полковники в силовых ведомствах получали от моих парней премиальные, кладя под сукно неприятные бумажки, приструнивая особо ретивых выпускников юридического. Все, что от меня требовалось, сводилось к сущей мелочи: в критические моменты подавать голос и наводить шорох среди вольнодумцев. Судя по всему, с этим я тоже выучился справляться блестяще. Империя Ящера ширилась и процветала, шесть замов вовсю наушничали друг на дружку, голодными крысоедами хавали зазевавшихся коллег. Кто-то рос, кто-то буксовал, кого-то выпинывали из конторы, кого-то выносили вперед ногами. Такая уж у нас наблюдалась жизнь. Вождю нации было все до фонаря, до фени и по барабану, страну прибирали к рукам джигиты с юга и востока. Особо тщеславные, не прошедшие в свое время по конкурсу во ВГИК, выныривали на телеэкранах с депутатской эмалью на груди. Иные шли дальше, становясь советниками первых лиц страны, отчего последняя все более кренилась, угрожая хрустнуть первозданным позвоночником и подобно "Титанику" малым ходом отправиться в царство Тартара. Глядя на весь этот балабонящий с высоких трибун кодлан, хотелось либо катить из страны куда глаза глядят, либо стрелять и стрелять. Из "Гюрзы", из "Иглы", из всемирно признанного "Калашникова", из чего угодно! Исплевать было - в кого. От мишеней рябило в глазах, зудящие пальцы приходилось стискивать в кулаки. И фокусы с сигаретками проделывались легче легкого. Злость питала загадочную силу, и, запираясь в кабинете, я гонял по столу бумажные шарики, заставлял враскачку шагать спичечные коробки. Но это мало развлекало. Швейная машинка времени с монотонностью прошивала строку, дни вытягивались в серенький пунктир. От скуки порой начинало выворачивать наизнанку. Потому что отчетливо понимал: карьера - такой же обман, как все остальное, и этажом выше последует то же самое. Снова придется кого-то топить, кого-то улещивать, кому-то тонко намекать, а кого-то брать грубовато на калган, стряхивая с пути, как стряхивают с плеча докучливую мошку. И нового, увы, не получится. Не забрезжат розовые горизонты, стройные женщины не станут любить слаще, а число врагов наверняка удвоится и утроится. И тем же разбитым корытом будут маячить перед глазами опухшие рожи замов, будут улыбаться и щебетать девочки из кордебалета, и никуда не деться от собственной зубастой армии, готовой порвать глотку любому по одному твоему слову. И главный вопрос - зачем и на хрена - с повестки дня никто не снимет. Ни я сам, ни кто другой.