МЫ С ЗАЙЦЕМ ИДЕМ НА ОХОТУ
Сегодня чуть свет заглянул ко мне Заяц.
- Вставай, братец Кролик, пошли на охоту!
На охоте мне не раз приходилось бывать, но все это получалось как-то случайно. Нарвешься на собаку - и ходу, а она за тобой. Ну, и пошла охота.
- Оставь, - говорю, - я еле с прошлой ноги унес.
- Да нет, братец Кролик, я не о том. Мы сами будем охотиться.
Мы - охотиться. Вот чудак!
- Тоже скажешь… Какие из нас охотники?
- Еще какие! - говорит Заяц и разглаживает усы - это он недавно завел себе такую привычку. - Пойдем, засядем в кусты, глядишь, и затравим кого-нибудь. На прошлой неделе - слыхал? - во-от такого Медведя затравили.
- Медведя?
- Ну да, - Заяц почему-то начал смеяться. - Сидим мы, понимаешь, с ребятами в кустах. То, се, пятое, десятое… Смотрим, Медведь ползет. Не спеша так, видно, прогуливается. Ступит шаг - воздух понюхает, но нас не чует: ветер-то в нашу сторону. И тут Хорек говорит: "Трави его, ребята!"
Первым начал травить Сурок. Спрятался подальше за кустик и кричит: "Эй, ты, рыжий!" Медведь идет, будто его не касается. "Рыжий! Рыжий!" - кричит Сурок. Еще немного прошел Медведь и все-таки обернулся. "Это вы меня?" - спрашивает, а сам никого не видит, потому что мы все в кустах. Только хлопает глазами да носом водит по сторонам. Потеха!
"Тебя! - кричит Хорек. - Тебя, рыжего!" - "Я вовсе не рыжий, - говорит Медведь. - Это вам показалось". - "Рыжий!" - кричит Хорек. "Я коричневый, - оправдывается Медведь. - Это только сверху немного выгорело". Представляешь? Мы там, в кустах, прямо валимся со смеху. "Рыжий!" - кричит Хорек. "Рыжий!" кричит Сурок.
Тут и я голос подал: "Рыжая кандала, тебя кошка родила!" А чего мне стесняться? Ветер-то в нашу сторону!
Эх, жаль, что тебя там не было, когда я ему это крикнул. Я еще тогда, когда крикнул, подумал: "Жалко, что здесь нет братца Кролика!" "Рыжая кандала, тебя кошка родила!" - крикнул я, и Медведь сразу присел, попятился. "Нет, не родила! - заревел он. - При чем здесь кошка и еще какая-то кандала?" Жаль, что тебя там не было, ты б на него посмотрел. Мы с ребятами так и покатились в кусты от смеха. "Рыжий!" - кричит Хорек. "Рыжий!" - кричит Сурок. И я тоже кричу: "Рыжий!"
Ревет Медведь, рвет на себе шерсть, будто хочет показать, какой он внутри. "Честное слово! - ревет. - Не верите, да? Чтоб я так был'здоров, чтоб мои дети так были здоровы!" - "Рыжий! - кричим мы, а сами помираем от смеха. - Рыжий черт! Рыжая команда!"
И тогда, представляешь, он лег на спину и рванул шкуру у себя на груди. "Не верите? Тогда сами можете посмотреть. Снимайте с меня шкуру!"
- Ну?
- Ну и сняли. Это проще всего, когда Медведь затравленный.
Да, вот это охота. Никто за тобой не гонится, никто не преследует по пятам. Сиди себе под кустиком, отдыхай. Тут и покричишь, и посмеешься.
Пошли мы с Зайцем.
- А кого сегодня будем травить? - спрашиваю его по дороге.
- Это уж кого придется, заранее трудно сказать. - Заяц засмеялся: - Не могу забыть, как он сдирал с себя шкуру.
Когда мы пришли, ребята - Сурок и Хорек - уже сидели под кустиками.
- Значит, травим? - сказали они.
- Травим, - сказали мы с Зайцем.
Залезли мы под кустик, и все вместе стали ждать. Час ждем, два ждем - никто не появляется. Погода хорошая, солнышко не печет, и ветерок с полянки как раз в нашу сторону.
- Я пойду погляжу, - говорит Заяц. - Может, они там ходят другой дорогой?
Вышел он на полянку, вокруг походил, назад возвращается. Я уже и потеснился, чтобы место ему освободить, как вдруг слышу - Хорек кричит:
- Рыжий!
Упал Заяц на землю, по сторонам оглядывается. Но по сторонам никого нет.
- Рыжий! - кричит Хорек.
А за ним и Сурок:
- Рыжий!
Только я один ничего не понимаю.
- Кого травим? - спрашиваю ребят.
- Ты что - не видишь? Вот этого! - И показывают на Зайца.
А Заяц, видно, и сам смекнул - не в первый раз на охоте. Сидит, прикрылся ушами, а глазами водит по сторонам. Никогда я не думал, что у Зайца такие большие глаза. И круглые, как капуста.
- Это вы меня, ребята? - спрашивает Заяц и жмется к земле.
- Тебя! - кричит Сурок. - Тебя, рыжего!
Глаза у Зайца стали еще круглей, и такими большими, что в них сразу поместились мы все, со всеми нашими кустиками.
- Какой же я вам рыжий, ребята? - тихо сказал Заяц. - Я просто серый, обыкновенный, как все.
- Рыжий! - кричит Сурок.
- Рыжий! - кричит Хорек.
Никуда от них не сбежишь, не спрячешься,
- Вы же меня знаете, ребята, - объясняет Заяц, а у самого даже уши дрожат. - Я же серый, это только сверху немножко выгорело.
- Рыжий красного спросил, где ты бороду красил? - пропел Хорек, покатываясь от смеха,
- Я на солнышке лежал, кверху бороду держал! - подхватил Сурок.
- Ну что вы, какая у меня борода? - сказал Заяц, и мы все исчезли из его глаз - такими они стали мутными. - А если у меня шкура- немножко… так внутри я ж совсем не такой…
- Такой! - крикнул Хорек.
- Такой-сякой! - крикнул Сурок.
А я добавил, вспомнив, как травили Медведя:
- Рыжая кандала, тебя кошка родила!
Услышав про кошку, Заяц вскочил, но тут же снова упал на землю.
- Не верите? - крикнул он и заплакал.
Слезы текли у него по шерсти, она становилась мокрой и торчала клочьями, так что на Зайца было смешно смотреть.
И мы хором крикнули: "Рыжий!", и опять крикнули: "Рыжий!", и опять крикнули, и опять.
А он все мокрел и мокрел от своих слез, и шерсть у него все больше торчала клочьями. И он катался по земле, которая к нему прилипала, так что уже нельзя было определить его цвет.
- Не верите? - плакал он. - Почему же вы мне не верите? Ну почему? Почему?
Конечно, мы верили ему. Но охота есть охота.
ЛЕНИВЕЦ АЙ
Может показаться странным и даже загадочным, как это ленивец Ай, никогда не покидавший дерева, вдруг приобрел такую известность. Но он все-таки ее приобрел, и за всю жизнь это было его единственное приобретение. Потому что ленивец Ай никогда ничего не имел и ничем не дорожил, кроме покоя.
Но покоем он дорожил.
Когда барсук Сурильо объявил всем войну, а затем начал военные действия, один ленивец Ай не покинул своего дерева. Он смотрел, как удирают лама Викунья и свинка Пекари, как они пускаются наутек и улепетывают без оглядки, но ему даже не пришло в голову позаботиться о себе. И не потому, что ленивец Ай не боялся барсука Сурильо - попробуйте не бояться Сурильо, который всем объявляет войну и затевает военные действия, - но ленивец Ай не побежал по примеру ламы Викуньи и свинки Пекари потому, что не любил, да и не умел бегать.
Тем временем прибыл броненосец Татупойу, который, по хитрому замыслу барсука Сурильо, воплощал в себе одновременно живую силу и технику. Броненосец Татупойу затормозил у самого дерева и стал бряцать об него своим панцирем, поднимая такой шум, какой бывает только на войне.
- Эй ты, Ай! - кричал при этом броненосец Татупойу. - Тебя что, война не касается? Ты почему не спасаешься бегством?
Бегством! Ленивец Ай знал, что если он сейчас побежит, то это будет выглядеть довольно смешно, и броненосец первый же станет над ним смеяться.
- А зачем бежать? - сказал он, переводя разговор в область абстрактной философии. - От беды все равно не сбежишь, а за счастьем все равно не угонишься.
В ответ на это броненосец дал задний ход, чтобы его было как следует видно с дерева, и опять пошел на приступ, так страшно бряцая панцирем, что ленивец Ай побежал бы непременно, если б не боялся показаться смешным.
Объявив всем войну, барсук Сурильо никак не рассчитывал на такое серьезное сопротивление. В военных действиях должны участвовать две стороны, а если одна из них отсиживается на дереве… Как видно, ленивец Ай решил взвалить на барсука Сурильо всю тяжесть войны…
- Ладно, пускай сидит, - сказал он броненосцу Татупойу. - Но передай ему, что я его все равно победил.
- Он тебя все равно победил, - сказал ленивцу броненосец Татупойу.
Ленивец Ай не стал возражать против этого.
- Если дерево остается деревом, а земля землей и если все остается по-прежнему, то не все ли равно, кто кого победил?
Так сказал ленивец Ай, и слова его разнеслись по лесу, потому что мысль, заключенная в них, вносила ясность в создавшееся положение.
И свинка Пекари, которая все еще бежала, с трудом поспевая за ламой Викуньей, вдруг остановилась и воскликнула:
- Но если все остается по-прежнему?!
- То не все ли равно, кто кого победил! - подхватила лама Викунья, и они побежали обратно.
Барсук Сурильо с удовольствием обнаружил в себе победителя, но деревья оставались деревьями, а земля землей - и он никак не мог доискаться, в чем же, собственно, состояла его победа? И он снова и снова гонял по лесу свою живую силу и технику, чтобы еще раз напомнить всем, что он победил.
- Вы знаете, кто победил? Вы все знаете, кто победил? - допытывался броненосец Татупойу.
- Побеждает тот, кто не ищет победы, - сказал на это ленивец Ай, которому было уже не впервой выражаться столь глубокомысленно.
И слова эти тоже разнеслись по лесу.
- Мы никогда не искали победы, - сказали лама Викунья и свинка Пекари.
В конце концов барсук Сурильо уже и сам не мог понять, что же он здесь одержал: победу или поражение? Что же он здесь потерпел: поражение или победу?
И броненосец Татупойу ничего не мог ему на это ответить. Потому что в глубине души, если отбросить всю эту технику и оставить только живую силу, он и сам восхищался этим ленивцем Аем, который умел говорить такие замечательные слова.
Потому что опять-таки, если отбросить всю эту технику, мудрость - это удел побежденных.
Так подумал броненосец Татупойу, подумал и тяжело вздохнул, впервые почувствовав себя победителем.
КАК ДИНОЗАВР ЗАКОПАЛ СЕБЯ ВДАЛИ ОТ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Мы лежали на траве, перед нами была речка, за нами - горы, над нами - небо, и я сказал:
- Значит, так тебя никуда и не тянет?
- Нет, - сказал Динозавр. - Не все ли равно, где вымирать?
У него были грустные глаза. Видимо, он понимал, что живет в Мезозойскую эру. А может, он вообще ничего не понимал, и потому у него были грустные глаза.
Он лежал, распластав свое двадцатиметровое тело, и задумчиво смотрел на реку, которая вся была полна его отражением. Когда смотришь вот так на реку, в голову приходят печальные мысли, быть может, потому, что все реки текут сверху вниз.
- Удивительное дело, - сказал я. - Я знаю тебя миллион лет, и из них ты и дня не прожил по-настоящему. Ну отчего бы тебе чем-нибудь не заняться, не изобрести, например, паровоз?
- А, - сказал Динозавр, - все равно вымирать!
Жизнь на земле была еще совсем не налажена. Вокруг, насколько хватит глаз, не было ни одного населенного пункта, ни одного дорожного указателя, который бы куда-нибудь указывал путь.
- И все-таки, - сказал я, - здесь тоже можно что-то придумать. Проложить дорогу, поставить дорожный знак и так постепенно прийти к цивилизации.
Динозавр сунул голову в речку и похлебал воды.
- Выдумываешь ты все, - сказал он. - Нет, чтоб спокойно полежать на траве…
Мы лежали на траве. Перед нами была речка, за нами - горы, над нами - небо. И я сказал:
- Если эту речку повернуть туда, а вон ту гору перенести сюда и потом проложить между ними дорогу…
- Зачем? - спросил Динозавр. - Ведь все равно вымирать…
Вверху над нами пролетел Птеродактиль. Он легко рассекал воздух крыльями и кого-то высматривал на земле, - возможно, нас с Динозавром. Когда он летел, он был похож на большую бабочку. Потом он сел на вершину и стал похож на орла.
- Летает, - сказал я.
- Летает, - сказал Динозавр. - Подумаешь…
И тут я понял, что он никогда не изобретет паровоза, не проложит дороги и даже не поставит указателя, по которому другие могли бы прийти к цивилизации. Я понял, что он так и закопает себя здесь - до тех дней, когда его обнаружат в раскопках.
Можно жить в Мезозойскую эру и все-таки не быть динозавром…
Я сунул голову в речку и похлебал воды.
КУНИЦА ИЛЬКА
Нас было трое: куница Илька, жук Кузька и енот Полоскун. Из всех троих я не был ни могучим енотом, ни прекрасной куницей - я был жуком Кузькой, и этим все сказано.
Они меня не замечали. Случилось так, что я сидел в траве рядом с ними, нас было трое, и сидели мы в тесном кругу, и все-таки они меня не замечали. Или только делали вид?
- Илька, - говорил енот Полоскун, - я опять боюсь, что ты простудишься. Может, тебе что-нибудь подстелить? - и он делал такой жест, будто хотел снять свою великолепную шкуру.
Мне очень нравилась его шкура. Была б у меня такая шкура, я бы надевал ее только по праздникам, а не таскал не снимая, как енот Полоскун. И у меня замирало сердце, когда он готов был постелить эту шкуру прямо на землю. Но Илька говорила:
- Не нужно, Полоскун, мне вовсе не холодно.
И она принималась дергать волоски из своего великолепного хвоста. "Любит, не любит", детская игра, а мы тут, кажется, все взрослые. Был бы у меня такой хвост, я берег бы в нем каждую волосинку и пересчитывал бы по вечерам, потому что волосы иногда выпадают. "Любит, не любит"… Интересно, кого она загадала? Может быть, енота Полоскуна? Но енота зачем загадывать, тут все и так ясно. Вот он здесь сидит и моет для Ильки фрукты, и угощает ее фруктами, и любит ее, конечно, любит, и совсем незачем об этом гадать.
Куница Илька тем временем оставила хвост и принялась за свою красивую мордочку. Она вечно возилась со своей внешностью, и это можно понять: с такой внешностью я бы тоже возился.
- Я сегодня видела Гризли, - сказала Илька и потрепала себя по щеке. - Он мне подарил шишку.
"Любит, не любит…" Может быть, это Гризли? Огромный медведь, такой, как три енота, не говоря уже об Ильке, а тем более обо мне. Мы все трое боялись медведя Гризли.
- Ты слышишь, Полоскун? Мне Гризли подарил шишку.
Настроение у енота сразу испортилось. Он сгорбился, опустил нос и даже перестал мыть фрукты.
- У меня нет шишки, - сказал енот Полоскун, и голос его звучал виновато. - Гризли - конечно, он может подарить тебе целый лес, потому что он - Гризли.
- Целый лес? Ты думаешь, он подарит мне целый лес? - спросила Илька и потрепала себя по спине.
Полоскун промолчал. Он с тоской смотрел на немытые фрукты.
- Ты обиделся? Нет, не говори, я вижу, что ты обиделся. - Куница Илька опять принялась за свой хвост. - Если хочешь знать, мне не нужен никакой Гризли, я не променяю на него даже нашего Кузьку, если ты хочешь знать…
"Любит, не любит…" Может, она имела в виду меня? Я представил себя рядом с этим медведем. Медведь Гризли и жук Кузька - даже представить смешно. А собственно, что тут смешного? Если она не хочет променять, то и смеяться нечего…
Если она имеет в виду меня, то тут дело совершенно ясное, и ей незачем обрывать свой хвост, тем более, что теперь и я имею к нему отношение. Я решил ей так и сказать, но меня опередил Полоскун.
- Илька, - сказал енот Полоскун, - ты не променяешь на Гризли Кузьку, а меня? Меня ты на него променяешь?
Куница Илька посмотрела на енота и отвела глаза. Это был очень быстрый взгляд, но все же она успела заметить, как волнуется Полоскун, ожидая ответа. И куница Илька отвернулась от него и опять занялась своей внешностью.
- Нет, - сказала она, - тебя я не променяю.
Тут уже не выдержал я:
- Постойте, как же это? И его, и меня?
- А, это ты, Кузька, - сказал енот Полоскун и осторожно провел по траве лапой, потому что он, видите ли, боялся меня раздавить. - Что это ты вечно крутишься здесь? У тебя, как видно, много свободного времени?
- Да, это я, - сказал я, - и времени у меня хватает, и я буду крутиться здесь до тех пор, пока Илька не скажет, кого она из нас на кого променяет.
- Илька, - сказал енот Полоскун, и я увидел, что он снова волнуется. - Илька, ты видишь, Кузька хочет знать…
Куница Илька оставила в покое свой хвост. Казалось, она совсем забыла о своей внешности.
- Кузька хочет знать? - сказала она и потрепала енота по голове. И хотя сказала она обо мне, енот почему-то страшно обрадовался. Он присел на свои четыре лапы и твердил одно:
- Илька… Илька… Илька…
Как будто на него напала икотка.
- Кузька хороший, - сказала Илька и потрепала енота. - Кузьку я ни на кого не променяю, - сказала она и опять потрепала енота.
И енот обрадовался, и я обрадовался и уже ничего не мог тут понять…
Любит? Не любит?
ИХНЕВМОН И ЦИВЕТТА
- Счастливая любовь, - сказала бабочка Ванесса. - Все-таки бывает на свете счастливая любовь!
Лягушка Квакша вытянула свою короткую шею и с завистью покосилась на змею Анаконду, которая вся состояла из одной шеи и потому могла слушать в свое удовольствие.
- Это было еще в те времена, когда смельчак Ихневмон охотился на крокодилов. Крокодилы были огромные, но Ихневмон их убивал, потому что он был храбр и любил красавицу Циветту. И в честь Циветты он убивал крокодилов, в этом проявлялась его любовь.
Бабочка Ванесса тихонько вздохнула, и лягушка Квакша тихонько вздохнула, и змея Анаконда тихонько вздохнула. И Ванесса продолжила свой рассказ.
- Однажды, когда Ихневмон убил какого-то там крокодила и уже повернулся, чтобы идти дальше, он вдруг услышал у себя под ногами плач. Ихневмон наклонился и увидел в траве плачущую ящерицу Скаптейру.
- Бедная ящерица! - сказала лягушка Квакша и опять покосилась на змею Анаконду.
- Ихневмон наклонился к ней, - продолжала бабочка Ванесса, - и стал расспрашивать, не потеряла ли она чего-нибудь, потому что в траве так легко что-нибудь потерять.
"Да, потеряла, - сквозь слезы ответила ящерица Скаптейра. - Я потеряла моего крокодила… Ты сам убил моего крокодила, и ты еще спрашиваешь…"
"Это был твой крокодил? - удивился смельчак Ихневмон. - Разве крокодилы бывают чьи-нибудь?"
"Это был мой крокодил, - сказала ящерица Скаптейра. - Ты же видишь, мы с ним похожи, только он большой и в воде, а я маленькая и на суше".
"По-моему, это достаточная разница, - возразил Ихневмон. - Почему бы тебе не найти кого-нибудь маленького и на суше?"
"Я не хочу маленького на суше, - сказала ящерица Скаптейра. - Мой крокодил был большой, и он не боялся воды. Быть может, за это я его полюбила…"
- Как это верно, - сказала змея Анаконда. Она, большая, вот так полюбила Зяблика - за то, что он был маленький и летал.
- Смельчак Ихневмон стоял над ящерицей Скаптейрой, и ему хотелось как-то загладить свою вину. И он сказал, что если ящерице обязательно нужно любить крокодила, то он ей покажет такое место, где крокодилами хоть пруд пруди. Но ящерица Скаптейра ответила, что ей не нужен другой крокодил, что она любила именно этого. И тут уже Ихневмон ничего не мог понять, потому что он не видел, чем этот крокодил отличается от всех остальных, а уж он, Ихневмон, повидал на своем веку крокодилов!