Лазерные объективы обостряли цвета. Океан сделался серебряным. Облака приобрели десятки оттенков, оживали, образовывали самостоятельный, дикий мир, не зависящий от законов, управляющих твердью планеты. Округлые пустоты в океане не были черными, но этакими бесцветными. С высоты антенн "Идиомы", с которой тогда смотрел на них Сеннисон, они напоминали вертикально установленные трубы, под прямым углом погруженные вглубь океана. Однообразным, спокойным движением они перемещались по кривой, в точности следующей линии берега.
Едва слышное пощелкивание переключателей в аппаратуре. Шум токов в ползущих на холостом ходу барабанах анализаторов. Полумрак, нарушаемый только отблесками от экрана и приглушенными огоньками индикаторов.
Наше бегство. Я перехватил брошенный на меня украдкой взгляд Сена. Меня это не особенно задело. Движение склона. Во всем поле зрения ни следа чего-либо, что хоть как-то могло напоминать аппаратуру, управляющую движением поверхности. Просто-напросто участкам грунта вздумалось попутешествовать.
Сейчас. Неожиданно обнажившееся дно океана. Человек, я помню, что тогда видел его лицо. Компьютер, однако, записал изображение, полученное объективами корабля. Видимо, в нем содержалось больше информации. Сейчас были видны лишь очертания шлема. Но мне не требовалось удостовериваться в чертах этого лица. На базе не было никого, хотя бы отдаленно напоминающего силуэтом Реусса.
Но дело-то в том, что те, кто шел за ним, выглядели совершенно так же. Я неверно выразился. Они были точно такими же. Те же самые неестественно вытянутые фигуры, как бы ломающиеся у основания шлема. Идентичные движения. Нечеловечески длинные руки, покачивающие ремнями, блестящими предметами.
- Как это выглядело с берега? - неожиданно спросил Гускин.
Я не выдержал. И брякнул:
- Так, как это было полчаса назад.
Они это игнорировали. Идентичный вопрос задал Сен, когда мы в первый раз прокручивали запись. Потом мы несколько раз проверили. С одинаковым результатом. Эта троица с любой точки зрения выглядела абсолютно одинаковой.
В конце концов можно представить, что отражение лучей от трех стенок пустоты в океане дает многократное изображение того, что происходит между этими стенками. За это говорили многочисленные отблески. В таком случае, это с самого начала мог быть Реусс и только Реусс.
Все верно. Но вот со стороны суши не было хотя бы миллиметрового слоя воды, ни следа стенки или какой-либо другой преграды, которая отражала бы лучи. Обнажившееся дно соединялось с берегом наподобие хорошо положенного, удобного трапа.
Сен постоял еще какое-то время, потом, ни слова не говоря, вырубил аппаратуру. Под потолком загорелись лампы.
- Будем дежурить посменно, - сказал он, направляясь в сторону стола. - Надеюсь, что в случае необходимости мы успеем добраться до прицелов. Не желаешь посидеть первым? - обратился он ко мне.
Я кивнул.
- Ты меня сменишь? - Я посмотрел на Гуса.
- Хорошо.
Ужин мы съели в молчании. Пятью минутами спустя Сеннисон исчез в коридоре, ведущем к трем миниатюрным каткам. Гус проводил его взглядом, потом помотал головой и насупил брови.
- Надо с ним поговорить? - заявил он.
- О чем? - поинтересовался я.
Гус глянул на меня. В его взгляде ощущалась озабоченность.
- Знаешь, о чем, - буркнул он.
Я знал. Точнее, знал, о чем он думает. Не о том, что надо поговорить. Он пришел к выводу, что если мы начнем лить слезы над судьбой оставшихся, то рано или поздно начнем жалеть самих себя.
- Вот и скажи ему, - заявил я поощряющим тоном. - Только этого он и ждал. При первой же возможности. Интересно, кто им окажется… на этот раз.
Он обошел это молчанием. Наклонился и уперся взглядом в край стола. В такой позе он оставался довольно долго, потом вздохнул и бросил тоскливый взгляд в сторону молчаливой, отключенной аппаратуры стимуляторов.
- Жаль… - пробормотал он.
На этот раз я признал его правоту. Я и сам об этом подумывал.
- Славные это были времена, верно?
Он не шевельнулся.
То были славные времена. Но прошли. Времена, когда нервы и мозговые поля пилотов действовали под диктовку стимуляторов. Когда человек попросту подключался к аппаратуре и сразу же приобретал все: трезвость оценок, единственный и наилучший вариант реакции, многократно увеличенную скорость переработки информации и бог знает что еще.
Я говорил об этом с "Технарем". И высказал мнение, что запрет на использование стимулирующей аппаратуры наложили люди, духовных предков которых следует искать среди инквизиторов. Или неосхоластиков доминиканской школы. И тех, и других отличало одинаковое уважение к рациональным возможностям мышления. И действия.
"Технаря" это вогнало в тоску, более глубокую, чем обычно. Он долго молчал, с печалью поглядывая на меня, а потом разразился речью. Стимуляция, - изрек он, - играла свою роль до определенного момента. Точнее, до первых галактических контактов человечества. Вот тогда-то и оказалось неожиданно, что те нежелательные эмоциональные состояния - страх, радость, сомнения, - все то, что воспринималось до этого пилотами как слабость, являются еще одним, и зачастую наилучшим способом взаимоотношения.
"При том единственном условии, - ответил я, - что в случае необходимости человек сам себе заменит стимулирующую аппаратуру". И еще добавил, что меня поражает непоследовательность людей такого типа. Ведь до сих пор полный комплект этой аппаратуры монтируется на всех новых кораблях, несмотря на то, что с момента вступления в силу запрета на ее использование прошел не один десяток лет. Чтобы все было в порядке, подумали о блокаде, и все же… Снять-то ее можно движением ногтя. Я попросил, чтобы он поразмыслил над этим в свободное время.
Гус ничего бы не имел сейчас против того, чтобы этим ногтем воспользоваться. Я предложил, что для него пойду на это.
- Нет, - ответил он, быстрее и громче, чем следовало бы.
Я пожал плечами. И подсказал:
- Есть же еще диагностика.
Он покачал головой.
Диагностическая аппаратура по сути дела была ничем иным, как ограниченной системой стимуляторов. "На всякий случай". В доли секунды она определяла состояние организма. Накачивала химикалий. Делала инъекции и прививки. В случае необходимости - усыпляла. Не касалась только полей, окружающих мозговые центры. До тех пор, пока не пустят в дело ноготь.
- Что-то мне в этом не нравится, - неожиданно заявил Гус.
Я глянул на него. Он сцепил пальцы под подбородком и задумался.
- Хм…
- Мне не нравилось уже там, на побережье, - пояснил Гус.
Я подождал минутку. Он молчал дольше, чем обычно.
- Не тебе одному, - пробормотал я.
- Я надеялся, что этот треугольник в океане был замкнут тремя отражающими стенами, - сказал он. - Тогда у нас была бы, по крайней мере, гипотеза. А пока дела выглядят так, что я могу лишь сказать, что мне это не нравится…
Одно дело - иметь возможность сказать, и другое дело - сказать это, - мелькнуло у меня в голове. Но на самом деле я не удивился, что он распустил язык. Именно теперь. Втроем - вырабатывается точка зрения. С кем-то одним можно просто размышлять вслух. Он не мог отказать себе в этом. Что же касается точек зрения, то недостаток их был более, чем очевиден.
- Знаю, - заметил я. - Ты вовсе не о Сене думал, когда сказал, что надо поговорить. Тебе со своими мыслями не разобраться. Потому ты и стал облизываться на стимуляторы.
- Несмотря на это, - тут же ответил он, - мы ими не воспользуемся.
- Пока нас не припечет, - буркнул я.
Он начинал меня раздражать.
- Спокойной ночи, - сказал Гус негромко.
- Спокойной ночи, - ответил я. - Через два часа разбужу.
* * *
Нитеподобные синусоиды, скользящие по вытянутым эллипсам контрольных экранов. Сотни неярких огоньков над пультами. Сочащийся от них свет не достигал моего лица. Кабина тонула в сплошном мраке. Внешние микрофоны не доносили даже самого слабого дуновения ветерка. Ни одного, даже самого отдаленного звука от чернеющих на горизонте гор. Ни малейшего, самого тихого шума океана.
С какого-то мгновения я перестал следить за неторопливо пульсирующими датчиками. В случае чего я и без этого откажусь во время предупрежден. Успею сделать то самое движение в направлении прицелов и блокировки излучателя.
На экранах, в инфракрасном диапазоне, облака, серебристо-серый океан и прибрежные дюны начали приобретать новый, грозный облик. Предостерегали.
Я пытаюсь представить, как будет выглядеть наш первый рассвет здесь. И меня неожиданно переполняет уверенность, что день окажется скверным. Так что спешить некуда.
Неопределенность. Но я ухожу мыслями дальше. Я думаю о том, что люди, которых мы должны отсюда забрать, уже не принадлежат нам. Реусс должен был остаться здесь. И не один. Планета наложила на них свою руку. Или, может быть, это они занялись ее делами?
- Моя очередь, Жиль, - раздалось у меня за спиной.
Я вздрогнул и резко повернулся.
- Что случилось? - спросил Гускин, невольно делая шаг назад.
Я покачал головой и нетерпеливым движением отсоединил аппаратуру скафандра.
Ничего, - буркнул я. - Садись.
* * *
Четыре часа спустя начался день. Первыми заполыхали облака, мгновенно отразившись световыми пятнами от горных вершин. Через неполных две минуты подернулась серебром поверхность океана. Назвать это рассветом было трудновато.
На этот раз вездеход должен был оставаться на своем месте. Я решил взять летун.
- Будут хлопоты со связью, - скривился Сеннисон.
- Лучше иметь плохую связь, чем не знать, с кем ее устанавливать, - проворчал я.
- От вездехода и без того не было бы толку в горах, - произнес примирительным тоном Гускин.
Может, я бы и согласился. Я знал, что подразумевает Сен, а он прекрасно отдавал себе отчет, что я это знаю. Вездеход был контактной машиной. Летун - боевой. Разница эта говорит о многом. Что касается меня, но я вовсе не намеревался позволять поднимать себя на воздух или всасывать под землю во имя галактической солидарности.
Башенка летуна имела форму приплюснутой чаши с сильно сглаженными краями. За ними таились, глубоко упрятанные в своих амбразурах, стволы излучателей. Под ногами ощущалось присутствие энергетических и двигательных систем. Над головой раскачивались тоненькие жилки антенн, распластавшихся наподобие пальмовых листьев.
Машина, приподнятая на воздушной подушке, передвигалась длинными прыжками. Со стороны это в самом деле могло производить ощущение полета. Тем не менее его название не имело с этим ничего общего. Оно было попросту сокращением. Официально аппарат носил название летотрон. О назначении его можно было написать тома. Судя по тому, что мы слышали на курсах. Исследование аммониакальных миров, работа в условиях высоких давлений и так далее.
На самом же деле, как я сказал, он был предназначен для сражений. Если даже те, кто создавал его, не любили в этом признаваться. Но это никак меня сейчас не касалось. Ночь кончилась, а с ней - и ожидание.
Первые пятнадцать минут мы двигались прямо на север. Не имело смысла вслепую тыкаться в объятия подземной аппаратуры, прежде чем мы не выясним что-либо о существах, ее построивших.
Потом, обогнув широким полукругом полосу дюн, мы направили машину в сторону закрывающих горизонт гор. Вопреки пессимистическим предсказаниям Сеннисона связь с "Идиомой" осуществлялась без малейших помех.
Счетчик пройденного пути указывал восемнадцать километров. Горы значительно приблизились, их заостренные, суровые массивы понемногу выделялись из общего фона, становились самостоятельными. Мы еще некоторое время двигались в их направлении, потом, повернув на сорок пять градусов, нацелились на запад.
Между прибрежными дюнами, напоминающими отсюда разрытые кучи с песком, и первыми горными отрогами шла параллельно береговой линии океана полоса гладкой, словно искусственно нивелированной равнины. Теперь мы ехали посередине ее, минуя те места, где вчера чуть было не распрощались со своей карьерой пилотов Проксимы. С такого расстояния там ничего не было видно.
С какого-то момента цвет грунта начал меняться. Грязноватый песок уступил место мелким камешкам, а потом каким-то эластичным комкам неправильной формы. Поначалу они залегали лишь в немногочисленных углублениях, но постепенно их слой становился все толще, покрыл всю поверхность, которая из сероватой стала сине-зеленой. Не снижая скорости летуна, я задействовал манипулятор, который высунулся из носа аппарата как гротескная рука и подобрал горсть "шариков". Как мы и ожидали, они оказались растениями. Лишенными всего того, что разумное существо, живущее на добропорядочной планете, могло бы назвать "зеленью". Листьев, корней, какой-либо внутренней структуры или, хотя бы, отверстий. Примитивный комок из нескольких сотен клеток. Они заключались в тонкой, необычайно эластичной кожуре, которая однако разодранная ранила пальцы. От них шел неприятный, маслянистый запах, правда, очень слабый.
Гус раздавил один шарик о пульт управления. Из него вытекло немного густой, бесцветной жидкости, которая через несколько секунд загустела и затвердела. Мы поместили некоторое количество этих растений в герметический контейнер.
Шли минуты. Микрофоны не улавливали никаких подозрительных звуков, вообще никаких звуков, кроме приглушенного посвиста ветра.
Неожиданно Гускин что-то пробормотал, указал рукой перед собой и остановил машину.
- Ручеек, - буркнул он.
Именно так это выглядело. Но я приехал сюда не на пикник.
На расстоянии примерно в полтора километра дорогу преграждала невероятно прямая, нитеподобная линия, поблескивающая словно стекло. Она начиналась от гор, пересекала равнину и терялась между первыми рядами дюн.
- Что случилось? - тревожно спросил Сен.
Я потянулся к коммуникационному пульту.
- Что-нибудь видишь?
- Вижу, что стоите, - тут же ответил он.
- Дай зонд.
На высоте пятидесяти метров над нами пронеслась сплющенная стрела разведывательного аппарата. Я перебросил на экран летуна передаваемое сверху изображение. Но кроме знакомого пейзажа между горами и океаном мы ничего не обнаружили.
- В чем дело? - допытывался Сеннисон.
- Ни в чем, - проворчал я. - У нас галлюцинации.
- И то хорошо, - невесело отозвался он.
Какое-то время было тихо.
- Поехали, посмотрим на это вблизи, - сказал я наконец.
Гус кивнул и переменил положение рулей.
Не спуская глаз с нитеподобной преграды, мы проделали следующие шестьсот метров. Ручеек, или что-то там находящееся, замигал многократно отраженным от облаков светом. И неожиданно исчез.
Мы затормозили.
- Ты прав, - хмыкнул Гускин. - Это действительно галлюцинация.
Я не ответил.
Раскачивающиеся над куполом аппарата крылья антенн так ничего и не улавливали, кроме отдаленного шума ветра. Все пространство от океана, от сделавшихся из-за расстояния крохотных дюн, до первых горных отрогов дышало тишиной и спокойствием.
- Подъедем поближе, - распорядился я.
Гускин вел летун на одном двигателе, внимательно следя за указателем. Шестьдесят… семьдесят… восемьдесят… восемьдесят пять…
- Хватит.
- В летуне нам ничто не грозит… - начал Гускин неуверенно.
Я пожал плечами.
- Ничто. Кроме полета на ковре-самолете. В вертикальном направлении.
- О чем вы там, черт побери, говорите? - нетерпеливо спросил Сен.
Мы не стали отвечать.
- Дай двести метров назад, - бросил я Гускину.
Летун колыхнулся, двинувшись на самых малых оборотах. Возле носа заклубилась бесцветная дымка. Раздавливаемые растения разбрызгивали крохотные капельки. До сих пор это орошение происходило позади нас, видимое в нижней части кормового экрана.
Мы проехали какие-то сто метров, когда неожиданно, словно из ниоткуда, перед нами снова проступила на почтительном расстоянии поблескивающая, поперечная полоса. Летун остановился.
- Шуточки, - буркнул Гускин.
- Вперед, - сказал я.
Уехали мы недалеко. Через несколько секунд перед нами оказалось чистенькое, ровное пространство, без малейших следов неровностей, которые, на худой конец, могли бы объяснить загадку исчезающей преграды.
- Идем, - бросил я.
Гускин изучающе посмотрел на меня.
- Оба?
- Угу. Возьмем канат. Я пойду первым.
Он какое-то время размышлял, потом кивнул.
- Хорошо, - проворчал он. - Конец каната прицепим к носу летуна. Штуковина может оказаться прочной…
Я обо всем рассказал Сену. Проверил энергетические батареи ручного излучателя и распахнул люк. Содрогнулся, услышав хруст лопающихся под ногами "шариков". И в то же мгновение увидел поперечную полосу во всей ее протяженности.
Она выглядела именно так, как несколько минут назад. Однако, ее поверхность приобрела перспективу, напоминая гладкий лист жести, прикрывающий бесконечно длинную, узкую канаву. Боковые стенки выступали из поверхности на высоту в несколько миллиметров. Кроме этого, не было ничего достойного внимания. Никакой траншеи, никаких следов кабелей или прочих коммуникаций.
Я сделал еще несколько шагов вперед, и как раз собрался остановиться, чтобы подумать, что делать дальше, когда полоса исчезла. Передо мной был сероватый, покрытый комкообразными растениями грунт.
- Что-нибудь видишь? - спросил я, не оглядываясь.
- Ничего, кроме этого корыта, - ответил Гускин.
- Подойди ко мне.
Я услышал хруст шагов, потом наступила тишина.
- Может, это какое-нибудь поле, действующее избирательно, - дошел до меня через какое-то время его голос. Но звучал он не очень уверенно. - Например, когда по этому каналу что-либо пересылается… когда по нему течет энергия…
Он замолчал.
Я не стал отвечать. Это было вполне правдоподобно. Как и все остальное, что могло прийти нам в голову.
Я отцепил канат и начал пятиться. Но не сделал и пяти шагов, как полоса заблестела снова, словно отполированный обруч, обхватывающий - если можно так сказать - равнину. Я вернулся к Гусу. Но прежде, чем дошел до него, все исчезло.
Что-то мелькнуло у меня в голове. Я вновь закрепил конец каната в карабине и наклонился. Красный отблеск, бьющий от поверхности полосы, прошил стекло шлема и заставил меня зажмурить глаза. Гускин какое-то время непонимающе поглядывал на меня, потом присел рядом.
- Видишь, - выкрикнул он, - это в самом деле поле!
Словно тут было чему радоваться.
Поле. Образующее зонтик или, скорее, крышу. Отклоняющее лучи света, но только тогда, когда смотришь на него сверху. Поэтому мы заметили "ручеек" издалека, передвигаясь по плоскости, в то время как объективы зонда не уловили ничего.
- Подожди минутку, потом выбери канат и иди за мной, - сказал я.
И, не дожидаясь ответа, пошел вперед.