Я даже наткнулся на одно объявление из Восточного Кармина:
"Дев. 18 лет, сильн. пурп., 75 подлинных кач-в, работящая, желающ. понравиться, разреш. на зачатие, отличн. отзывы. Рассм. предлож. от 6000. Доступность: ближ. время. Право на отказ не сохр. Муж наследует. Просмотр настоят. рекоменд. Вост. Кармин, ЛД3 6КЦ".
Объявление было порядком зашифровано - в правилах подробно расписывалось, что можно помещать и чего нельзя. "Доступность: ближ. время" означало, что девушка еще не прошла теста Исихары, но "сильн. пурп." говорило о том, что ожидалось преодоление 50-процентного барьера. Шесть тысяч баллов были справедливой ценой, особенно с разрешением на зачатие. А вот что читалось между строк: мы хотим породниться с богатым пурпурным родом, который недавно утратил свой цвет, но надеется на восстановление семейной славы и притом желает ребенка в ближайшем будущем. Список качеств мало что значил, а вот "Право на отказ не сохр." - наоборот, очень многое: кто из пурпурных больше даст, тот и получит невесту. Либо она была слишком послушной, либо родители - слишком властными. Все-таки теперь родители в большинстве своем хотя бы советовались с детьми перед началом брачных переговоров, а самые передовые даже позволяли им не соглашаться с выбором старших.
В окне слева показался недавно заброшенный город на другом берегу реки. Я смог прочесть название станции, мимо которой мы промчались без остановки: Ржавый Холм. Платформа была буквально завалена пометом животных и землей, что принес ветер. Между тротуарных плит пышно разрослись сорные травы. Но все оставалось на своих местах. На столах в станционном буфете виднелись чашки и тарелки, а в зале ожидания я заметил кучу чемоданов, превращавшихся в черную массу гнилья под протекающей крышей. С крыш кое-где была сорвана черепица, там и сям попадались разбитые окна. Люди покинули город не больше пяти лет назад.
Мимо нас пронеслись огороды, тоже заброшенные, пара трансформаторов в клетках Фарадея, затем потянулись поля, заросшие высокой травой, низким кустарником, куманикой и молодыми деревцами. Редкие постройки давно заполнила дикая жизнь, мегазвери проделали дыры в кирпичных стенах. Даже теплица с железным каркасом медленно сдавалась на милость дождей и ветров снаружи и ползучей поросли внутри; никем не подрезаемая ветка яблони выбила несколько стекол. Если здесь никто не поселится в ближайшие двадцать лет, предместья городка, считай, погибли. Границу города обозначал автоматический шлагбаум. Мы выехали на широкую равнину, где было еще больше надоедливых рододендронов. Кое-где попадались рощицы взрослых деревьев. Я отмечал полустертые следы прошлого времени: кучка чудом не развалившихся ветхих зданий; остатки стального моста, ныне окруженного со всех сторон рекой, проложившей новые русла; и самое впечатляющее - телефонная кабинка, изъеденная ветром и дождем до состояния стального кружева.
Через двадцать минут мы въехали в очередное ущелье, пересекли реку и проехали V-образную расщелину. Здесь, в одном из просветов между деревьями, когда дым и пар на мгновение рассеялись, я впервые увидел Восточный Кармин: две кирпичные трубы - линолеумная фабрика, как я узнал позже. Поезд миновал Внешние пределы, проехал по мосту через реку, замедлил ход у ограды из брусьев и помчался вдоль распаханных полей Приколлектива. Размеры Восточного Кармина составляли примерно тридцать миль на десять в самой широкой его части. Он лежал посреди обширной плодородной равнины: с востока ее замыкали холмы, с севера и запада - горы. Теперь я понимал, почему здесь стали селиться люди. Была в нем необычная, бесхитростная прелесть, и, хотя местность продувалась ветрами, погода здесь оказалась теплее, а растительность - пышнее, чем я думал. Станция находилась где-то в полумиле от города, застроенного низенькими домами - кроме видной отовсюду зенитной башни, которая вместе с перпетулитовыми дорогами оставалась самым зримым и поразительным свидетельством прошлого времени. Зачем было строить мощные башни без окон по всей стране - никто не знал, и что означает "зенитная" - тоже. Но здешняя была увенчана куполообразной конструкцией.
- Уже? - пробормотал отец, когда я разбудил его. Он встал, взял с полки наши чемоданы, выставил их в коридор и повернулся ко мне: - Эдди, давно мы с тобой отец и сын?
- Сколько я себя помню.
- Именно. Так вот, запомни: вести себя идеально, держать свои знания при себе. Во Внешних пределах люди иногда толкуют Книгу правил не так, как привыкли мы, и запросто могут сделать что-нибудь не то.
Я кивнул. Высокие трубы в окне все росли. Под скрежет тормозов и свист пара, большое облако которого быстро рассеялось, мы прибыли в Восточный Кармин.
Восточный Кармин
2.4.01.03.002: Однажды выданный отзыв не может быть изменен.
Встречать поезд вышли начальник станции, начальник товарного отделения, почтальон и желтая контролерша, проверявшая прибывающих. Моложавый начальник станции с синим кружком на кителе стал выговаривать машинисту за минутное опоздание: придется, мол, составить рапорт. Машинист возразил, что все равно, считать ли поезд прибывающим к станции или станцию прибывающей к поезду, и вина лежит и на начальнике станции. Тот ответил, что не может контролировать скорость движения станции, но машинист сказал, что он зато может контролировать ее местоположение, и если бы станция была на тысячу ярдов ближе к Гранату, опоздания не случилось бы. Тогда начальник станции объявил, что, если машинист не признает своей вины, он, начальник, передвинет станцию на тысячу ярдов дальше от Граната и тогда небольшое опоздание превратится в проступок, караемый лишением баллов.
Почтальон выслушал этот спор с озадаченной ухмылкой, после чего свалил со своей тележки мешок с письмами, предназначенными к отправке, взял мешок, приехавший с поездом, и без единого слова направился обратно в город. Начальник товарного отделения, не обращая ни на кого внимания, зашагал в конец поезда, к платформам, - следить за погрузкой линолеума и выгрузкой сырья.
Мы были единственными пассажирами: немного работы для желтой.
- Коды, пункт отправления? - спросила она с места в карьер, даже не поздоровавшись.
Отец сообщил наши коды и название города, та записала их в регистрационную книгу. Ей было лет двадцать пять: пухленькая, в длинном, до щиколоток, платье. Из двадцати шести моделей платьев, разрешенных для девушек, эта была самой неприглядной: не столько платье, сколько длинный мешок. И как часто бывает с желтыми, испытывающими болезненную гордость за свой негодный цвет, оно было подкрашено искусственным желтым. Она не просто питала привязанность к своему цвету, но еще давала всем знать об этом.
- Я цветоподборщик в отпуске, сменщик Робина Охристого, - сообщил отец, поглядев вокруг. - Разве он не должен нас встречать?
Девушка подозрительно взглянула на него:
- А вы с ним знакомы?
- Вместе учились в хроматикологической школе.
- А-а-а. - И желтая погрузилась в молчание.
- Так что же, - отец поспешил заполнить тягостную паузу, - кто-нибудь нас встречает?
- Типа того, - пробурчала она, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
Для представителя любого другого цвета ее поведение было бы откровенно грубым, но желтые всегда вели себя так.
- В поезде прячется один тип, приговоренный к перезагрузке, - сказал я, вспомнив, что Трэвис Канарейо должен мне десять баллов.
Желтая посмотрела на меня, потом на поезд и молча удалилась.
- Это отвратительно, - тихо сказал отец. - Я ведь говорил тебе, что в семействе Бурых нет доносчиков?
- Он заплатил мне за это. Нам достанется по пять баллов. Его зовут Трэвис Канарейо. Он сжег три тонны недоставленной почты, а на углях потом пек картошку.
- Пока ты не стал объяснять, все было как-то намного проще.
- Добро пожаловать в Восточный Кармин, - раздался у нас за спиной жизнерадостный голос.
Мы едва не подпрыгнули.
Мы думали, что нас встретят Робин Охристый или префект, но нет: обладатель голоса был носильщиком. Если не считать скрытого оскорбления - мол, вы ничуть не лучше серых, - он казался вполне приличным человеком: безупречно отглаженная форма, возраст около сорока, а выражение лица такое, будто ему только что рассказали смешной анекдот.
- Господин Бурый с сыном? - спросил он, глядя попеременно то на отца, то на меня. Отец подтвердил, и носильщик согнулся в почтительном поклоне. - Я Стаффорд С-8. Главный префект велел мне отвезти вас на квартиру.
- А префекты все заняты?
- О боже, - пробормотал носильщик, внезапно сообразив, что мы можем счесть такую беспрефектную встречу несколько оскорбительной для себя. - Не усматривайте здесь ничего такого. Во вторник днем префекты всегда играют парные смешанные партии.
- Крокет или теннис?
- Скрэбл.
Мы с отцом переглянулись. Подозрения оправдывались - население во Внешних пределах заразилось невежливостью. Пока мы размышляли над этим, показалась желтая вместе с Трэвисом.
- Кто это? - спросил Стаффорд, нарушая протокол: ему не полагалось начинать разговор.
- Он сжег несколько мешков картошки, - сообщил отец, - а на углях приготовил недоставленные письма.
- Да неужели? - удивился Стаффорд. - Вот чудак. Я бы сделал наоборот.
Трэвис с контролершей подошли ближе. Я услышал его голос:
- При всем моем к вам уважении, мадам, не понимаю, как небрежно повязанный галстук может угрожать Коллективу.
Желтая, однако, не уловила иронии.
- Слабо затянутый полувиндзорский узел - первый симптом хронической неряшливости, - заявила она покровительственным тоном, которым желтые разговаривают с нарушителями правил, - а игнорирование проступка оставит впечатление, будто недолжный внешний вид вполне допустим. За этим последуют плохо начищенные ботинки, примитивный язык, фатовство и грубое поведение. Вирус дисгармонии незаметно поразит все, что нам близко и дорого.
И после фразы "вы позорите свой цвет" она повела Трэвиса в город.
- Кто эта желтая? - спросил отец.
- Госпожа Банти Горчичная, - ответил Стаффорд, подхватывая нашу поклажу, - присяжная осведомительница и верная сторонница Салли Гуммигут, желтой префектши. Мерзкое создание, на нее ни в чем нельзя положиться. И при этом лучше всех остальных желтых во власти. Представьте, каковы остальные.
- Наименее кусачая из пираний?
- Точно. Что до пираний, остерегайтесь сына госпожи Гуммигут. С ним лучше всего…
- Лучше всего что?
- Лучше всего вообще не пересекаться. Они с Банти помолвлены. Кортленду стоит только попросить ее руки.
Носильщик уложил наши чемоданы в багажную корзинку своего велотакси. Мы втроем разместились впереди, и Стаффорд повез нас на приличной скорости по гладкой перпетулитовой дороге, мимо фабрики, внутри которой что-то звенело и лязгало. В воздухе стоял терпкий запах, словно что-то жарили на масле.
- Каждый квадратный ярд линолеума, но которому вы ходили, произведен здесь, - с гордостью пояснил Стаффорд. - В два ноля четыреста двадцать седьмом году в Восточном Кармине проходила ярмарка увеселений. Главным экспонатом на ней был Дом линолеума, построенный целиком из этого материала. По случаю ярмарки придумали даже новый пищевой продукт: бисквитолеум. С тех пор это наш местный деликатес.
- И как, ничего?
- На вкус не очень, зато по долговечности - вне конкуренции. У нас есть и Музей линолеума. Хотите заглянуть на минутку? Я вожу по нему экскурсии.
- Попозже.
- Все так говорят, - приуныл носильщик. - Можно, я ослаблю галстук? Очень жарко.
Отец разрешил, и мы покатили дальше в бодром темпе. Через несколько минут показался мост с выцветшей табличкой перед ним: "Добро пожаловать в Восточный Кармин". На мосту стояла девушка с длинными черными волосами. Она держала маятник над ладонью второй руки, а рядом, на парапете, лежал раскрытый блокнот. Девушка метнула на нас странный взгляд.
- Люси Охристая, - сказал носильщик, когда мы поравнялись с ней. - Дочь господина Охристого. Большая оригиналка.
- Зачем ей маятник?
- Она ищет "гармонические линии" - музыкальную энергию, которая пронизывает Коллектив. Так она говорит.
- Что думают префекты?
- Что она девушка со странностями, - пожал плечами Стаффорд. - Но нарушения правил здесь нет, если вы тратите только личное время и не пытаетесь склонить к этому других.
Отец оглянулся, но девушка уже была поглощена своим маятником. Такси преодолело подъем, и показался город: низенькие домики со множеством окон и белеными стенами. Над крышами виднелись гелиостаты, дымовые трубы и водогреи. Перед городом располагались поросшие травой невысокие холмы, испещренные остатками прошлого: кирпичные здания, бетонные плиты, причудливые, насквозь ржавые железные конструкции. Хотя Восточный Кармин и располагался во Внешних пределах, когда-то он был крупным поселением. У нас в Нефрите насчитывалось от силы пять улиц с заброшенными постройками, а здесь они простирались почти на полумилю в каждом направлении.
- Восточный Кармин сейчас - лишь тень себя прежнего, - заметил Стаффорд. - Дефактирование здесь было не слишком суровым, и можно порой найти артефакты почти в идеальном состоянии. В свободное время я реставрирую старинное офисное оборудование. У меня уже шесть работающих степлеров и один ротатор фирмы "Гештетнер". Я проделываю дырки по выгодной цене, а мой рецепт для черных чернил известен во всем секторе.
Былые очертания улиц легко различались с перекрестков заросших травой дорог, где стояли дырявые почтовые ящики и фонари. Деревьев и кустов было мало - эти районы традиционно отводились под пастбища и места проживания для людей прошлого, которые пожелали бы вернуться. Предполагалось, что дома просто будут стоять пустыми. Но время и небрежение делали свое дело - понемногу от всего оставались лишь холмы и неумолимое правило, гласившее, что именно так и должно быть. Никто всерьез не думал, что некогда многочисленные люди прошлого вернутся, но правила есть правила.
- Как вам наш громоуловитель? - спросил Стаффорд, показывая на сооружение, венчавшее зенитную башню.
- Впечатляет, - пробормотал я.
- Префекты, и особенно госпожа Гуммигут, крайне озабочены опасностью от молний. Его возвели на самую длинную ночь, и молния уже ударяла в него раз сто.
То была деревянная решетчатая конструкция с бронзовым куполом футов тридцати в диаметре. Каждый дом в Коллективе имел металлическое приспособление для улавливания дневного света, а потому молнии были серьезной проблемой: проникая внутрь по регулировочным штокам, они часто устраивали в жилище электрическую вакханалию. Потом находили несчастных: спаянных с кусками металла, полуиспарившихся, а иногда просто мертвых в своих постелях, - но их внутренние органы напоминали густую похлебку. Мрачные сводки вместе со снимками еженедельно помещались в "Спектре".
- Надеюсь, в ваших краях к вопросам молниезащиты относятся серьезно? - поинтересовался Стаффорд.
- Наш Совет больше озабочен нападениями лебедей, но и о молниях не забывает, - сказал отец. - Есть с полдюжины специально приспособленных "фордов". У каждого в кузове стоит бронзовый уловитель на опорах. Они едут навстречу буре, когда известны направление и сила ветра.
- У нас аномалия с наветренной стороны, миль десять в диаметре, и шаровые молнии здесь довольно часты. Есть план возвести стальной стержень на Западных холмах, но пока идут лишь разговоры.
Обычные молнии легко отводились от жилых домов, но шаровые были вещью в себе. Они двигались в направлении ветра и, подхваченные воздушными вихрями, порой залетали в окна, легко притягивались к любым органическим соединениям. Бывало, что от человека оставалась лишь кучка пепла, и особо мнительные граждане, не имеющие ложек, носили в кармане стальное блюдце с выгравированным именем.
Дорога пошла под уклон. Мы приближались к городу - группке зданий на вершине холма, выполненных в дикарском стиле, то есть с использованием самых разных строительных техник и материалов - от старинного тесаного камня до рубероида, кирпича, глины, неновых досок. Кое-где встречались более современные ограды: плетни с глиняной обмазкой внутри четырехугольников из дубовых брусьев. Мы свернули с перпетулитовой дороги на мощенную булыжником улицу. Отец спросил Стаффорда, что случилось с Робином Охристым, местным цветоподборщиком.
- Мы все глубоко сожалеем, что он нас покинул, - ответил носильщик. - Робин оставил жену и дочь.
- Он ведь их скоро вызовет к себе? - спросил я, поняв все не так.
- Не уверен, что он в состоянии что-либо делать.
- Мне казалось, - медленно проговорил отец, - что господин Охристый оставил свое занятие.
- А! - воскликнул Стаффорд. - Эвфемистически верная, моя фраза, однако, ввела вас в заблуждение. Могу лишь процитировать решение Совета: господин Охристый… ммм… фатально ошибся в собственном диагнозе.
- Робин мертв? - спросил отец.
- Ну, я не эксперт по медицинским вопросам, - задумчиво произнес носильщик, - но именно это с ним и случилось, да. Ровно четыре недели назад.
Мы с отцом переглянулись: почему-то нам об этом не сообщили. Я стал размышлять, что означает "фатально ошибся в собственном диагнозе", но тут такси остановилось перед красной дверью на террасе, общей для нескольких домов, что стояли на южной стороне площади. Итак, нас привезли к черному ходу. Главные фасады выходили на площадь. Если бы не горестная новость о судьбе Робина Охристого, отец, думаю, потребовал бы подвезти нас к парадному входу, а так не сказал ничего.
Носильщик открыл дверь и пригласил нас войти, а потом занес наши вещи в чулан. Мы стояли, моргая, среди полумрака.
- Ничего себе, - воскликнул Стаффорд, - здесь темно, как в лягушачьем брюхе!
Он прошел мимо нас на кухню. В тусклом свете из окна я с трудом видел, как он поворачивает ручку и что-то делает с двумя стержнями, которые торчали из потолка. Зеркало над крышей повернулось навстречу солнцу, поймало лучи, направило их вниз по световому колодцу и затем - на матовое стекло, прикрепленное к потолку.
- Ох, - сказал Стаффорд, когда свет рассеял неприятную мглу, - надо было завести механизм гелиостата еще до вашего приезда. Здесь долго никто не жил. Что еще?
- Как так может случиться - "фатально ошибся в собственном диагнозе"? - спросил отец, все еще под впечатлением от известия о смерти бывшего коллеги.
Носильщик на секунду задумался.
- Совет рассмотрел материалы следствия. И решил так: господин Охристый обязан был подумать о том, что у него плесень, и отправить сам себя в Зеленую комнату. Но он не сделал этого.
- Ужасная ошибка.
- О да. Прекрасный был человек. За семь лет - ни одной смерти от плесени во всем городе. И никакого цветового фаворитизма, если вы понимаете, о чем я.