Нортвуд Майкл
Поединок
Через пески пробирались двое. Оба в плотных холщовых рубахах и штанах из крепкой синей ткани и в кожаных сандалиях с толстыми подошвами. Оба с увесистыми ножами, покоившимися до поры до времени в веревочных ножнах поверх рубах. Оба чем-то неуловимым похожие друг на друга, но все-таки разные.
– Без кактусов нынче житья нет, – вздохнул один. Его сухое остроносое лицо с большими карими глазами резко выделялось на фоне светло-бежевого, почти белого песка своей смуглотой. Со смуглотой резко контрастировали рыжие, как солнце, курчавые волосы до плеч. – Особенно летом. Крики совсем пересыхают, песок покрывает все, вода уходит глубоко-глубоко. Возьми даже многоногих: они в другие времена мирные, а тут становятся бешеными, цапнуть норовят, то-го и гляди! И всякие другие твари тут как тут. Да что многоногие, вот один поселенец из соседнего кампуса как-то рассказывал, что на него Большой-С-Клешнями напал, так он еле ноги унес. Подошву кайдов так об песок стер, что впору выбрасывать. Помню я его кайды: дорогущие, из кожи аллигатора, отдал за них, наверное, не меньше пяти кувшинов воды, – и остроносый сокрушенно покачал головой.
– Меньше такие не стоят, разве что у людей с островов, – поддакнул второй путник. Этот человек, напротив, почти сливался с пустыней: бледнолицый, с выцветшими светлыми, почти белыми волосами. От мочки уха до подбородка бледнолицего простирался неглубокий, но заметный своей шириной шрам – след давней встречи с каким-то свирепым животным. Если бы сторонний наблюдатель внимательно присмотрелся к движениям этого человека, он смог бы подметить, что левой рукой бледнолицый шевелит с некоторым усилием, впрочем, едва заметным. – Островитяне ушлые: привозят кайды из кожи варанов, а выдают за аллигаторов. С ними держи ухо востро: хорошо обрабатывают шкуры, не отличишь. Так обмануть и норовят. Кто не разбирается – дрянь получает взамен своей кровно заработанной воды…
Бледнолицый с досадой взмахнул рукой, словно недавно и сам был обманут островитянами. Шагал он среди песков своеобразно: то и дело через колеблющееся марево жары озирал из-под приставленной ко лбу ладони горизонт и постоянно шарил взглядом по бугоркам дюн, большим и поменьше, на которых едва-едва выбивались из-под песка одиночные пожухлые травинки. Рыжий же во время ходьбы слегка наклонял туловище вперед: такой наклон характерен для людей менее осторожных, но отличающихся природной храбростью и меньшим жизненным опытом.
– Вот здесь недавно рос кактус, кто же его обкорнал-то так? На след ножа вроде не похоже. Жвалы? – Рыжий шагнул в сторону и присел, чтобы рассмотреть остаток растения. Его предположение подтвердилось: на песке возле небольшого пенька виднелись легкие углубления, еще недавно очерченные более четкими краями. Словно кто-то громоздкий прошелся тут недавно отнюдь не с мирными намерениями.
– Слишком ровные следы, – бледнолицый нахмурил лоб, множество морщин на котором напоминало высохшую после долгой засухи глинистую почву. В такие моменты и остальное лицо его подергивалось сеткой мелких морщин. – Такие оставляют многоногие. Или Большие-С-Клешнями? У тех, конечно, жвалы и лапы поострее, но все же не настолько. Надо поосторожнее: прошлым временем наш Дэд предупреждал, что в песках встречаются очень опасные твари, некоторые из наших мужчин их видели… Про себя он подумал: "А тот, кто увидел, больше ничего и никогда не увидит", – вслух же добавил:
– Многие наши – считай, человек двадцать – только на моей памяти сгинули. И еще с десяток женщин…
Остановившись, бледнолицый внимательно оглядел отдельно возвышавшуюся кучку песка, подошел к ней и носком правой ноги принялся разгребать. Из-под песка выглянул коричневый сморщившийся остов кактуса: было понятно, что верхние мясистые, сочные стебли кто-то уже успел сорвать или срезать.
Бледнолицый тяжело вздохнул и продолжил свой путь по пустыне, слегка прибавив шаг, чтобы поспеть за рыжим, который не очень-то обращал внимание на неприметные, но точные и верные признаки опасности, постоянно грозящей среди песков.
Тишину, не нарушаемую даже тихим шорохом, какой исходит иногда в пустыне от песчинок, подрагивающих под дуновениями ветерка, снова прервал остроносый:
– На днях Бернард-Глаз опять видел следы скорпионов возле кампуса. Вообще-то, он снова попивать начал. Хлещет, наверное, огненную воду из Запасника, который нашел, а другим селянам не говорит. Ну, Берн всегда жадностью отличался. А Доре отец говорил, еще когда они соединялись в законную семью: "Не давай этому сопляку пьянствовать!" Вот Дора запах-то и почуяла, следить за Берном стала. Тот, разумеется, все дальше и дальше уединяться начал: мужчины слышали, как Дора скандалит с ним по ночам. Ну, и заметил однажды следы. Вот уже пятый день не пьет, с ножом не расстается, везде ему Большие-С-Клешнями мерещатся…
Он говорил, не глядя на бледнолицего спутника, словно того и не было рядом, и рыжий рассуждал про себя, вечером трудного дня, устало сидя в доме у огня с кружечкой огненной воды, наполовину разбавленной соком кактусов. Впрочем, по выражению лица бледнолицего было понятно, что к этой черте характера своего приятеля он привык.
– Хотя вообще-то Берн наблюдательный… Морщинистый бледнолицый, уже догнавший спутника и шедший рядом с ним, повернул голову и внимательно взглянул в глаза рыжему:
– Значит, это не видения от огненной воды. Скорее всего, подходят Большие-С-Клешнями к кампусу по ночам.
Про себя же он подумал: "Надо будет ребятне велеть и жене сказать, чтоб не выходили из дома затемно", – и улыбнулся, вспомнив женщину по имени Лайла, с которой ему посчастливилось сыграть свадьбу около сорока Времен назад. Но сразу же поджал губы: расслабляться не следовало – времени оставалось мало, до заката нужно найти и собрать хотя бы по мешку кактусов. Ради той же Лайлы и их маленьких ребятишек, а еще ради семьи рыжего: вон как смотрит, точно голодная курица…
Еле заметная тропинка среди скоплений песчинок стала слегка опускаться, уводя путников вниз, в своего рода ущелье – углубление между двумя большими холмами песка.
Там, в понемногу надвигающейся тени, морщинистый человек разглядел несколько столбиков светло-зеленого цвета. Это возвышались над песками долгожданные кактусы и, ткнув рыжего локтем в бок – смотри, мол, цель достигнута, – бледнолицый быстрыми шагами приблизился к ним.
Здесь он позволил себе припрыгнуть от удовольствия, вызванного видом долгожданной находки:
– Ишь ты, как спрятались, голубчики! От меня не спрячешься. Лайла говорит, что у меня цепкий взгляд: все замечаю, – бледнолицый потирал ладони. Со стороны это казалось выражением предвкушения, но на самом деле он просто разминал руки, чтобы затем, с силой орудуя ими, замахиваться ножом и опускать острый металл на основания стеблей. Напарник пошел дальше, к следующей группе растений, и бледнолицый шутливо поддал коленкой под тощий зад приятеля, когда тот проходил мимо. – Цепкий или не цепкий, а, Рыжий?
Тот с деланным возмущением ойкнул:
– Ну, все или не все – не знаю, а кактусы заметил, – и направился к следующим зарослям.
Бледнолицый между тем бормотал:
– Так-так, сколько же тут их? Ого, шесть… семь… восемь. В мешок поместятся? Мешок-то совсем прохудился, пора новый подыскать. Да вроде и этот дорог как память, и младшей, Розе, пора обновку: выросла девчонка уже из нынешней одежки. Ну ладно, вот пройдет лето, а в осень, как сезон начнется, пойду на аллигаторов охотиться, они перед зимой вялые становятся, близко к себе подпускают. На этот раз отловлю их кожи ради, и шкуры обменяю у людей с Островов на одежонку какую-нибудь, а с мясом пусть Лайла возится: завялить надо будет на зиму… – он рубил по твердому основанию стеблей расчетливо, точными ударами ножа отсекая сочную съедобную мякоть.
Рыжий тоже перевесил мешок со спины на грудь и вытащил нож из ножен. Он так же проворно наклонялся к своим стволам кактусов и снова поднимался, складывая свежесрезанную мякоть, истекающую густым соком, в мешок. Лоб рыжего быстро покрылся влагой, и пот понемногу стекал вниз, на брови, и дальше – в глаза. Бледнолицый же, напротив, так и не вспотел: по всему было понятно, что к подобной работе он привык лучше и делал оттого свое дело проворнее рыжего.
Уходящее за дальние холмы песков солнце бросало свои щедрые лучи на ближние холмы, а те отшвыривали тени на кактусы, и сочные растения постепенно приобретали синеватый оттенок.
– Тихо как здесь… Словно нет больше в мире ничего, только мы и кактусы, – прервал молчание бледнолицый. Он выпрямился и медленно, тщательно огляделся по сторонам. Лоб его опять нахмурился. – Не бывает так, чтобы совсем никаких звуков. Рыжий, ты слышишь что-нибудь?
Смуглый тоже приподнялся; для удобства он присел на корточки.
– Вроде песок слегка шуршит, – ответил он. И действительно: где-то рядом раздавалось тихое "шурш-шурш-шурш", как это обычно бывает в пустыне в предвечернее время суток.
– Как живой… Может, песок тоже живой? И вообще: неужели все в мире живое? Говорили, бывало, старики и тот же Дэд, что деревья плачут, когда их рубят…
Бледнолицый усмехнулся:
– Настроение у тебя, как будто хочешь понять все тайны мира.
Про себя он думал: "Тяжелый мешок получается, донести бы и не уронить. А то ведь годы уже не те: в Старинной Книге сказано, что До Того люди жили и до пятисот Времен, а сейчас сто пятьдесят стукнет – и уже стареешь. Хорошо хоть, мне еще Времен сорок-пятьдесят осталось бодрым ходить…"
Бледнолицый не успел додумать эту невеселую мысль. Он даже не успел понять, что шуршание песка успешно скрывало совсем иное, гораздо более грозное шуршание, идущее извне в это углубление среди пустыни. То перевалило через холмы страшное создание – огромный черный скорпион с громадными твердыми клешнями, вдоль внутренних соединяющихся половинок которых росли острые зубцы.
Чудовище высотой почти по горло человеку и длиной свыше десятка шагов приползло в эту впадину издалека, также влекомое кактусами. Не ради пищи искало чудовище сочные стебли кактуса: самка гигантской твари готовилась разрешиться от бремени и оставить в надежном месте несколько яиц, из которых спустя положенный срок должно было явиться в этот мир ее потомство. Самка уже съела своего самца, утолив голод – долгий, мучительный, но необходимый для вынашивания ее продолговатых яиц. Теперь ей оставалось пристроить потомство так, чтобы вылупившиеся скорпионы на первое время имели поблизости пищу. Затем отвратительному и ужасающему созданию оставалось снова подкрепиться, собраться с силами и уползти дальше – туда, где можно найти самца, с которым так страстно и уютно коротаются времена осени и зимы, и заодно разведать место исполнения главного природного долга – зачатия и рождения потомства. Медленно, не спеша, поочередно переваливая тяжесть отблескивающего матовым хитином тела с одной пары лап, покрытых густыми темно-коричневыми, очень чувствительными волосками, на другую, и помогая крепким конечностям клешнями, чудовище ползло по песку и поводило из стороны в сторону длинными верхними усами.
Толщина этих органов обоняния, издалека чувствующих запах добычи и кактусов, приближалась к толщине руки девочки-подростка; отдельные сегменты, составляющие их, удивительно гибко для такой махины поворачивались в любой плоскости. Нижние короткие усики, состоящие из меньшего числа сегментов, напоминали размерами и формой удочку из многолетнего тростника; эти усики, чутко реагирующие на колебания почвы или песка, слегка свисали, едва цепляя песчинки тупыми окончаниями, и оставляли на верхнем слое песка неглубокую линию следа.
Глаза чудовища, то и дело вылезая из орбит, яростно вращались по кругу на толстых своих основаниях, напоминавших толщиной нижнюю часть кактуса. Из пасти твари крупной вязкой каплей свисала еще не упавшая на песок слюна и доносилось отвратительное зловоние – это не успели еще перевариться остатки предыдущей добычи. Однако природная жадность чудовища к еде сейчас заглушалась одной из главных задач в его жизни, довлевшей над всеми остальными…
Злобное создание всеми доступными ему средствами искало колыбель для будущего потомства. Но на пути самки огромного скорпиона встали два Двуногих.
Двуногие отделяли питательные стебли кактусов от основания, с каждым движением ножей оставляя потомкам скорпиона все меньше шансов на сытное, спокойное детство. А потому чудовище собрало силы, резко оттолкнулось от склона песчаного холма и, точно рассчитав своим небольшим, но чрезвычайно эффективным мозгом точку приземления, прыгнуло на первого Двуногого сверху.
Рыжий человек, занимавшийся теми кактусами, что росли ближе к гигантской самке скорпиона, в первые секунды внезапной атаки не понял, что произошло. Он, отрубая ножом очередной стебель кактуса, только успел заметить краем глаза бесформенную тень. Затем нечто грубое, тяжелое и острое сбило его с ног, свалило на песок и впилось в правую голень, а потом потянулось и к левой. И только тогда смуглый человек сообразил, что рискует расстаться не только с ногами, но и с жизнью.
– Тварь! Поганая тварь! – закричал человек что есть силы.
Мощный хвост скорпионьей самки угрожающе изогнулся, чудовище приготовилось нанести третий удар, который стал бы, скорее всего, смертельным для человека. Из припухлого окончания хвоста выдвинулось упругое жало, из крохотной дырочки на конце которого на песок упала и тотчас же впиталась вглубь капля яда. Бледнолицый вскочил со своего места, как только услышал глухой звук удара об песок и крик рыжего.
На бегу вытирая нож об рукав рубашки (клейкий сок кактусов мог сыграть скверную шутку, пустив лезвие ножа вскользь), бледнолицый ринулся на помощь приятелю, мысленно прощавшемуся с жизнью. Лоб человека снова прочертился сетью морщин; он явно был из тех мужчин, что не боятся опасностей, но всякий раз преодолевают их, в первую очередь, с помощью опыта и знаний, а не просто отваги. Еще на бегу бледнолицый высматривал на лоснящемся боку чудовища наиболее уязвимые места и прикидывал, как удобнее добраться до них ножом, не получив в ответ удар мощных клешней или смертельную дозу яда.
Рыжий между тем швырнул свой мешок со стволами кактусов вбок и перехватил нож левой рукой. Стальной клинок, длиной почти с руку, зловеще сверкнул в надвигавшихся сумерках и стремительно понесся вниз, к округлому окончанию хвоста скорпиона. Удар, удар, удар! Глаза огромного скорпиона выдвинулись из привычных орбит и завертелись в разные стороны – один по часовой стрелке, другой против – и надулись сильнее обычного; чудовище заскрипело жвалами и издало негромкий, но пронзительный визг. Пока рыжий пытался в меру сил колоть и рубить чудовище, к месту схватки подоспел бледнолицый.
Его длинный нож первым ударом отсек жало громадной самки скорпиона от основания, а вторым надрезал припухлое окончание хвоста чудовища. Из ран хлынула вязкая жижа – наполовину оранжевая, наполовину гнойно-зеленоватого цвета.
Несколько капель яда все же разбрызгались в разные стороны; ни рыжий, ни бледнолицый не заметили, куда именно попала смертоносная жидкость. Нож бледнолицего снова впился в тело скорпиона, пробив жесткий хитиновый панцирь, дважды мелькнув в тусклом свете сумерек бледно-стальной полосой.
Скорпиониха забилась на песке резкими, судорожными рывками, ее клешни уже отпустили голени рыжего, на которых остались глубокие кровоточащие порезы; несколько раз в импульсах агонии распахнутые клешни чудовища зацепили мечущегося человека, добавив к первым ранам еще несколько менее глубоких, но таких же болезненных. Бледнолицый, ровно и сосредоточенно дыша, старался нанести чудовищу как можно больше увечий.
– Мерзкая тварь! – кричал рыжий. Его необычайно громкий от боли голос быстро гас среди песчаных холмов, но человек продолжал орать изо всех сил.
Один глаз скорпиона внезапно лопнул: оболочка не выдержала напряжения истерзанного тела. Песок вокруг головы чудовища, трепещущего в последних судорогах, щедро увлажнила кровь и блеклая слизь, а несколько клочков фасеточной оболочки шлепнулись на рубашку человека, да так и застыли, прилипнув к грубой ткани.
Затем бледнолицый отсек еще часть больших усов и оба малых усика. Скорпиониха отчаянно замотала головой и сама же раскидала части тела далеко вокруг. Она перевернулась на спину и забилась в последних движениях по песку, как бьется оторванный хвост ящерицы.
Рыжий продолжал отчаянно кричать. Забыв на миг всякую осторожность, он вскочил с песка, подобрался к чудовищу и несколько раз воткнул в него свой длинный нож. В спустившейся темноте он уже почти не различал контуров тела гигантского скорпиона, поэтому бил наугад. К счастью, лезвие ножа, несмотря на крепкую преграду, не согнулось, не хрустнуло и не сломалось.
Бледнолицый работал своим ножом целенаправленнее: он уже примерно понял, где под хитином находятся нервные центры твари, и старался втыкать нож именно туда. Усилия приятелей не пропали даром: бившийся в агонии монстр после ударов ножей в брюхо внезапно замер, а на лица рыжего и бледнолицего обильно хлынули потоки мерзкой кашицы из крови и внутренностей…
– Какая мерзость! – кричал рыжий, когда бледнолицый пытался оттащить приятеля за плечи подальше от агонизировавшего чудовища. – О боги Средних Мест, никогда не ощущал и не видел ничего более отвратительного. Фу, липкая гадость!
Мысли бледнолицего работали более трезво:
– Главное другое. Отмыться теперь где? На запах этой гадости могут сбежаться другие многоногие, и тогда нам несдобровать. Давай хотя бы песком ототремся.
Но было уже поздно, и никакая чистка не помогла бы людям избежать новой, еще более зловещей встречи – на вершинах песчаных холмов возникли мрачные, расплывчатые среди окружавших сумерек, восьмилапые силуэты…