Еще раз обошел комнаты, теперь методично выключая свет. Спать по-прежнему не хотелось, но и бродить привидением, было глупо и бессмысленно. Решил все-таки снова лечь. Мысли разбегались, хватаясь за обрывки впечатлений, не концентрируясь ни на чем определенном, и только серый кот не шел из головы, постоянно возникая, о чем бы Дима не пытался думать. Он увеличился в размерах, закрыв серым боком все видимое пространство, которое все сужалось и сужалось, пока, наконец, Дима не ощутил себя внутри замкнутого помещения. Он шел на ощупь, натыкаясь руками на ровные гладкие стены, но скоро, раскинув руки, уже мог касаться сразу обеих стен. …Это пещера, – сообразил он, и от этой мысли почему-то стало жутко. Попытался развернуться, чтоб вернуться к выходу, и не смог – просто не смог, хотя, казалось бы, места еще вполне достаточно.
Постепенно своды делались все ниже, и идти с каждым шагом становилось все страшнее. Он почти физически ощущал этот страх, но не мог остановиться. Вдруг снизу раздался голос:
– Пещеры нельзя рассказать, их надо видеть… – голос звучал прямо из-под ног. Дима наклонился, пытаясь определить источник, но в руки попадали лишь гладкие кости, которых он почему-то не чувствовал ногами. Костей оказалось так много, что он мог запустить в них руку по самый локоть и не нащупать дна.
Своими действиями Дима, видимо, нарушил равновесие "пола", и все закачалось, пришло в движение. Попытался схватиться за стены, но руки отрывали от них такие же кости – они падали вниз, а на их месте появлялись новые. Таким образом, пространство не увеличивалось, и высота коридора становилась все меньше и меньше – Дима уже стоял на коленях, жадно хватая ртом остатки воздуха, а снизу продолжал звучать голос:
– Здесь тот же запах. Я чувствую его, а ты чувствуешь?..
Он хотел ответить, что не чувствует никаких запахов, что ему просто нечем дышать, но не мог. Язык больше не повиновался ему; на шею и спину давила непосильная тяжесть, грозя сломать пополам, и в этот момент, который казался последним, он нащупал растопыренными пальцами что-то мягкое, влажное и податливое. Его вдавливало в эту массу; он задержал дыхание… и провалился вниз. Он знал, что ему будет очень хорошо там, куда он падает, и туда непременно надо попасть! Но воздуха не хватало. Дима чувствовал, что должен вздохнуть – один только вдох, и он окажется в том месте, где ему будет хорошо. Один вдох!.. Но он еще продолжал двигаться сквозь липкую массу. Еще секунда… нет, еще полсекунды и он не удержится – вздохнет, и тогда все – тогда жижа поползет в нос, в рот, заполняя весь организм…
Дима сделал последнее, неимоверное усилие, и ощутил свободу движения, свободу дыхания – это был совсем не тот рай, который он ожидал встретить, но, пусть мокрый, липкий, пахнущий какой-то гадостью, он все-таки был жив!..
Дима открыл глаза, и сначала не понял, где находится. Потом увидел облезлый потолок, окно, за которым в рассветной дымке ползли серые тучи. Он лежал в своей постели, спеленатый одеялом, как младенец – наверное, во сне он крутился, пытаясь выбраться из своего кошмара. Сейчас, глядя в окно, он уже не мог вспомнить, в чем же конкретно заключался весь ужас; осталось общее состояние страха и далекие слова: – Здесь тот же запах… я чувствую его… Глубоко вздохнул – никакого запаха, и это его очень обрадовало.
Выбравшись из "кокона", Дима взглянул на часы. Почти девять. Встал. Ноги затекли, а шея и плечо болели, словно он всю ночь таскал тяжести. Несколько раз присел, покрутил головой. Боль, вроде, прошла, но состояние свежести, которое обычно присутствовало по утрам, не возвращалось, хотя и спал он, по его меркам, довольно долго.
Как лунатик доплелся до ванной. Прохладный душ слегка взбодрил, но активности не добавил. В холодильнике осталась целая куча еды. Он через силу сжевал кусок неестественно розовой ветчины. …Нет, есть не хочу, – он закрыл холодильник, – что я должен сделать сегодня?.. Взяв телефон, тяжело плюхнулся в кресло.
Первым делом, Дима позвонил на завод. Слышимость была отвратительной, но все-таки он понял, что в ближайшие дни вагонов не ожидается. Значит, все – рабочий день окончен. Вышел в кухню и закурил. Делать было совершенно нечего, и он решил, что лучше выйти в город – слишком многое произошло за последние дни в этих стенах.
* * *
Тучи почернели и заволокли небо. Казалось, что уже вечер, и это ощущение, вроде, оправдывало его действия, ведь вечером можно абсолютно бесцельно бродить по городу.
Дима доехал до центра, но там никто не гулял. Все, наоборот, куда-то спешили, и он поддался общему настроению. …А я-то куда?.. – поймал он себя в середине шага. Плавно опустив ногу на изуродованный трещинами асфальт, пошел нарочито медленно, отсчитывая внутри неторопливый ритм; периодически останавливаясь и глазея на витрины. В сами магазины он не заходил, потому что не собирался ничего покупать. Его развлекала атмосфера города – новые лица, пространство, не ограниченное забором…
Маленькие палатки пестрели товаром, а скучающие, только приступившие к своим обязанностям, продавцы зевали и пили горячий чай из пластиковых стаканчиков. Книги, колготки, конфеты, обувной крем и зачем-то новогодние гирлянды – все это вместе создавало впечатление вечной, непрекращающейся ярмарки. Дима шел мимо, думая, что будет, когда он, наконец, дойдет до центральной площади, где все еще возвышался памятник Ленину, и весь этот "праздник жизни" останется позади. Тогда начнутся серые улицы, бродить по которым абсолютно неинтересно.
Остановился перед большим стеклянным павильоном. Не то, чтоб ему хотелось пива, но почему бы и нет, раз делать все равно нечего? Аргументов "против" не нашлось. Купил бутылку, вытряхнув из кармана всю мелочь, потому что на сдачу девушка еще не наторговала, и пошел дальше, прихлебывая теплый, выползающий из горлышка, напиток.
В крошечном сквере толпились художники. Их работы стояли прямо на земле, подпертые прутиками. …А если дождь?.. но сами авторы, видимо, не заботились об этом. Они разделались на группки и о чем-то оживленно беседовали. Трое ребят под большим, уже изрядно облетевшим деревом разливали водку.
Дима брел по вернисажу, разглядывая местные "шедевры". Часть из них выглядели откровенно дилетантскими, изображавшими примитивные натюрморты и людей с угловатыми карикатурными лицами. Часть, наоборот, были безукоризненно точны, но бездушны, как фотографии. Видимо, их и делали с фотографий – они все походили друг на друга, отличаясь лишь форматом и цветовой гаммой. …Под обои лепят… – решил Дима и двинулся дальше. Бутылка опустела. Он поставил ее на землю, и оглянувшись через несколько секунд, увидел, как та исчезла в сумке сгорбленной старушки. …На хлеб почти заработала, – отметил Дима безо всяких эмоций.
Дошел до сквера и опустился на скамейку возле фонтана. …Что же мне сегодня снилось?.. Ощущение тесноты и сдавленности прошло уже давно – остался лишь внутренний холод, и то, скорее, потому, что он не мог вспомнить, что там происходило такого страшного.
Возникла мысль позвонить кому-нибудь и просто поговорить – так, ни о чем, чтоб услышать живой человеческий голос. Он достал телефон и обнаружил, что в суете забыл зарядить его; равнодушно убрал его обратно. Он чувствовал полную опустошенность и апатию ко всему.
Соседи по скамейке менялись. Сначала это были две совсем юные девушки, которые, испуганно оглядываясь по сторонам, достали сигареты, и торопливо покурив, заспешили к большой и очень престижной школе. …Вот, взять бы ремешок и хорошенько надрать бы им обеим задницы, – подумал Дима, глядя на быстро удалявшиеся худенькие фигурки, но благородный порыв тут же угас, – хотя мне-то до них какое дело – пусть смолят, если хочется… Девушек сменила бабка-"санитар леса" с извечной сумкой, звеневшей пустыми бутылками. Она сидела долго, пристально оглядывая сквер, и завидев добычу, устремилась к ней. Больше она не вернулась, избрав другой наблюдательный пункт. Потом появились два парня, громко разговаривавшие на матерном языке. Дима понял, что один уговаривал другого выпить, а тот, второй, не соглашался. Поскольку деньги оставались только у второго, спор становился все более эмоциональным и агрессивным.
Дима посмотрел на часы – только половина двенадцатого. …Весь день впереди, и у всех есть какие-то дела, а у меня нет… Хотя есть – надо же вставить стекло!.. Он встал и направился к остановке, мысленно переключившись на нехитрую практическую работу. Чувство потерянности исчезло – он возвращался в дом, и это все ставило на свои места.
С окном Дима провозился довольно долго, потратив большую часть времени на поиски инструментов. Он так редко что-либо мастерил, что никогда не помнил, где что лежит, хотя от деда остался хороший набор, и исчезнуть он никуда не мог.
Окно получилось мутным и состояло из двух частей, потому что большого целого стекла найти не удалось, но это не важно – главное, что восстановилась целостность пространства. Конечно, любое стекло можно разбить, и никто из соседей даже не заметит, но оно залатало некую энергетическую брешь, а это гораздо важнее открытости или закрытости физической.
Время близилось к обеду. …С одной стороны, пить в одиночку, конечно, последняя стадия деградации, но, с другой – а чем еще заняться? Может, появится кураж и захочется чего-нибудь от этой жизни?.. Дима решительно наполнил рюмку.
– Ну, будем…
Трапеза растянулась более, чем на час. Дима периодически курил, выходя на крыльцо, подолгу смотрел в небо, тучи на котором рассеялись, так и не родив дождя. Потом снова возвращался к столу, снова наполнял рюмку, снова жевал и снова выходил курить. В голове стали появляться посторонние мысли. Сначала он подумал, вернется ли Валя и хочет ли он этого? Решил, что не хочет – одним своим присутствием она вносила напряженность в состояние окружающего покоя и незыблемости. Она, пусть без всякой надежды на успех, пыталась внести изменения в существующий уклад, а это вызывало в ответ почти физическое отторжение. Где-нибудь в городской квартире ее новации воспринимались бы естественно, но здесь все подчинялось другим жизненным законам, и их несоблюдение ставило крест на самой возможности ее пребывания.
Валя безоговорочно являлась чужеродным элементом (хотя иногда Дима и чувствовал, как без нее пусто и одиноко). Тем не менее, и вовсе без женщины, особенно сейчас, когда алкоголь будоражил кровь, становилось плохо.
…Может, звякнуть Иринке?.. Но подобная мысль показалась такой же чужой, как и сама Ира. Это ощущение возникло даже не из-за вчерашнего инцидента. Теперь Дима знал, что Олег – трус, и навредить ему никоим образом не может. Гораздо важнее, что сама Ира вдруг стала расплывчатой и почти ненастоящей, как кусочек далекого прошлого. Смешно, но он с трудом вспомнил ее черты и совершенно не мог представить голос. Ему стало казаться, что знакомство с ней – это наваждение и хорошо, что он от него избавился. …А, может, она вообще не существовала, и это лишь моя фантазия, исчезнувшая так же внезапно, как и появилась?..
После очередной рюмки в голове наступило состояние необычайной легкости и раскованности; захотелось смеяться без причины, делать что-то несуразное, рассказывать дурацкие истории… только кому?
Дима убрал со стола и снова вышел на крыльцо. Из-за забора, из той, другой жизни доносились крики и смех, а в щели можно было различить группу парней и девушек, двигавшихся в сторону сельхозинститута. На секунду Дима позавидовал им, но представить себя среди них не мог – гораздо ближе и важнее казались окружавшая его тишина и покой. Он хотел находиться здесь, а не там. Вот, если бы кто-нибудь из этих девочек случайно забрел в сад!.. Но они прошли мимо, и смех раздавался уже издали, с улицы, ведущей к серым пятиэтажкам. Опять стало тихо, только мимо проносились машины, мелькая в щелях забора разноцветными боками.
Из зарослей показалась кошачья морда, а потом и все огромное серое тело с пушистым хвостом. Диме показалось, что кот стал еще больше. Он остановился возле скамейки и повернул голову, как бы спрашивая разрешения запрыгнуть на нее. При свете дня Дима, наконец, сумел разглядеть его. Животное, действительно, оказалось очень крупным – видимо, помесь "перса" с кем-то. Густая длинная шерсть почти касалась земли; на лбу, точно между глаз, явственно проступал темный треугольник, упиравшийся в переносицу, а глаза даже днем светились изнутри странным бордовым цветом. Но самое интересное, что кот был совершенно чистый! Нельзя поверить, что он живет в саду – при такой густой шерсти, в ней не могло не появиться ни одного колтуна, ни одной репейной колючки, да и худобой, как бродячие коты, он явно не страдал. Они смотрели друг на друга, стараясь проникнуть в чужие мысли. Неизвестно, как коту, но Диме это не удавалось. Присев на корточки, он протянул руку, шевеля пальцами, и тихо позвал:
– Кис– кис…
Кот смотрел на него равнодушно и никак не реагировал. Дима поднялся; сделал шаг, потом второй… Кот лениво повернулся и снова исчез в зарослях, да так, что, казалось, и трава за ним осталась неподвижной. …Странное существо. Но на призрака явно не тянет. В этом призраке живого веса килограмм семь, не меньше. Интересно, чей он?.. С другой стороны, какое мне до него дело? Окно я вставил, так что внутрь он больше не попадет…
Вздохнув, Дима вернулся в дом. Взял в руки телепрограмму в надежде хоть как-то убить время, и внизу, там, где печатают рекламные объявления, под крупным заголовком "Круглосуточно", увидел фотографии девушек и номера телефонов. Он прекрасно понимал, что это лишь обложка, а реальные "жрицы любви" намного страшнее, тем не менее, ему нравилось рассматривать эротические позы, улыбки…
Ничего интересного по телевизору не показывали. Он положил программу на место, еще раз с сожалением взглянув на фотографии, но звонить не решился. Вместо этого вернулся к дедовым дневникам – разложив тетради по номерам, он удобно уселся за стол и начал читать. Ничего интересного не попадалось. Все было сухо и информативно – такой-то полк выдвинулся на такую-то позицию; такой-то батальон занял такое-то село; такой-то полковник доложил то-то… Но Дима все равно решил дочитать до конца, чтоб окончательно удостовериться, что тратить время на эти заметки не стоит – лучше передать их в какой-нибудь архив или музей.
Знакомясь с содержанием уже "из угла в угол", он дошел до конца войны. Несколько страниц было посвящено анализу возможных назначений, причем, варианты отличались разнообразием – от преподавания в Академии до командира дивизии на советско-монгольской границе. Потом был переезд в этот город, знакомства с людьми, но и здесь не попадалось ничего интересного – фамилия, должность, звание, время встречи, и никаких подробностей, никаких впечатлений.
Следующая тетрадь называлась "Строительство дома", где перечислялись все расходы, суммы, даты, исполнители. …Господи, для кого он составлял отчеты? – подумал Дима, – неужели ему самому было интересно перечитывать все это?.. и тут с последней страницы выпал сложенный вчетверо листок в клетку. Он был исписан совсем другим, крупным угловатым почерком: "Тов. генерал! Чтоб приступить к восстановлению фундамента, необходимо убрать трупы румынских фашистов в количестве двадцати шести штук. Ваше решение сообщите полковнику Ивлеву". Подпись была неразборчива: "Младший лейтенант…" то ли "Красавин", то ли "Крапивин".
Дима достал альбом. Вот самый первый снимок!.. Значит, это румыны, – Дима задумчиво смотрел на фотографию. И оттого, что он теперь знал об этих людях хоть что-то конкретное, они невольно переходили в разряд знакомых, – румыны…
Он слышал, что на Дону стояли и румынские части, но почему-то никогда не думал об этом, как, впрочем, и вообще о прошедшей большой войне. Для него она являлась такой же историей, как и война 1812 года. Даже реальные живые люди с орденскими планками, переполнявшие город 9-го Мая, казались атрибутами современной жизни, не воспринимаясь, как солдаты той, далекой войны – вроде, всегда они были такими старыми и дряхлыми, и всегда на груди у них блестели железки орденов, которые достались им непонятно каким образом. Будто не было у них молодости; не было атак и отступлений; не было Великой Победы, а все всегда существовало так, как оно есть сейчас.
Дима попытался разглядеть лицо офицера, лежащего на переднем плане, и не смог. …Куда же они, в конечном итоге, дели трупы? – вопрос заинтересовал его потому, что это оказалось единственным живым впечатлением от прочитанного, – младший лейтенант… значит, тогда он был совсем мальчишкой. Может, он жив до сих пор? И, скорее всего, если он строил для генералов, то и себе прихватил, хоть маленький кусочек земли. Или это только в наше время исполнители подбирают крохи от пирога хозяев, а тогда было по-другому?.. Красавин… Крапивин…. Нет, такой фамилии я никогда не слышал. Вот, Ивлев… (Какие-то Ивлевы жили в районе сельхозинститута. Он не был знаком с ними, но фамилию знал). Можно, конечно, попытаться найти их, но если Ивлев был полковником, то, наверное, уже давно умер… да и зачем мне это? Какая разница, где похоронили тех несчастных румын?.. Он снова попытался окунуться в сметы, но сознание отказывалось воспринимать бессмысленную информацию, и Дима вышел на крыльцо.
Небо оставалось серым, но ясным, и мелкий холодный дождь сеял, казалось, ниоткуда. Капли убаюкивающе шелестели в ветвях. Мокрые листья опадали, чаще и увереннее пикируя на набухшие грязью дорожки. На улице уже вспыхнули фонари – их свет матово расплывался за марлей дождя.
Дима поежился, и когда случайная капля погасила сигарету, не стал прикуривать новую, а вернулся в дом, плотно прикрыв дверь – в доме всегда тепло и сухо. Включил полный свет. От контраста, как по мановению волшебной палочки, на улице наступила ночь. Дима вернулся к столу. Тетради его уже не интересовали. Он даже не стал досматривать их до конца, а лишь небрежно пролистал и убрал обратно в шкаф. На столе осталась только записка младшего лейтенанта с неразборчивой фамилией и альбом, открытый на первой странице. Дима смотрел на них, пытаясь мысленно соединить воедино, и понять, что же происходило дальше, будто это могло иметь для него значение.
Чем дольше он смотрел, тем сильнее возникало желание что-то предпринять – сейчас, немедленно. Скорее всего, это желание являлось плодом скуки и одиночества. Он прекрасно понимал, что даже если и выяснит место захоронения румын, то не воздвигнет там братской могилы и не станет откапывать останки, чтоб вернуть родственникам, хотя уже это стало модным – направлять целые экспедиции из Германии, Италии, Венгрии на поиски костей своих неудачливых соотечественников. Дима сам не знал, зачем ему это нужно, но твердо решил, что просто так свое расследование не бросит.
Взглянул на часы. Только семь. Задумчиво прошелся по комнате, готовясь озвучить решение, которое внутренне уже принял; потом решительно вышел в коридор, обулся и взяв зонтик, вышел на улицу.