– Я люблю его, – неожиданно призналась Ира, – он, вообще-то, славный. Представляете, когда он ухаживал, я еще с родителями жила. На четвертом этаже. Так он почти каждый вечер приносил мне цветы по водосточной трубе. Вам слабо?
– Пожалуй.
– Вот. А он лазал… А скольким моим поклонникам носы поразбивал… Парень-то он крепкий. Так здорово было…
– А потом что случилось?
– Ничего не случилось. Скучно ему стало. Нужны новые слушательницы – я-то знаю, что девяносто девять процентов его историй, вранье… по-моему, он сам уже верит, что прошел тот "антарктический поезд".
Дима смотрел с недоверием, и Ира почувствовала это.
– Хочешь эксперимент? – она неожиданно перешла на "ты". (Видимо, введение человека в сферу семейных отношений требовало и более тесного знакомства) – сейчас ты позвонишь, попросишь Олега и скажешь, что пришла жена, что еще ждешь обещанную бутылку и спросишь, что тебе делать дальше. Не бойся, я тебе говорю – здесь все всё знают, но прикидываются идиотами. Хобби у нас такое семейное.
Дима набрал номер. Ответил ему женский голос, абсолютно естественно воспринявший, что спрашивали Олега; впрочем, и сам Олег, когда взял трубку, не удивился осведомленности гостя.
– Извини, совсем забыл, – в его голосе не чувствовалось, ни раскаянья, ни удивления.
– Жена твоя пришла! – вспылил Дима, – объясни, блин, чего ради я тут сижу?..
– Ну… – голос на секунду замолчал, – вспомнил! Там же есть водка! Ирка должна знать!..
– Мы с ней уже выпили той водки!
– Отлично. Выпейте еще. Старик, ты ж взрослый человек – придумай, чем вам заняться.
В трубке послышался отдаленный женский смех.
– Ну, что? – глядя на растерянного гостя, Ира победно улыбнулась, – эксперимент удался?
– Дурдом какой-то… – Дима положил трубку, – он нам предложил выпить еще и что-нибудь придумать.
– Блеск!.. – Ира хлопнула себя по бедрам и расхохоталась, – и что мы придумаем? Или выпьем сначала?
– Нет, спасибо; у меня итак крыша едет, – Дима беззастенчиво рассматривал выступавшую под надписью "Казахстан-спелео" грудь, выгоревшие темно-русые волосы, четко очерченные скулы и пришел к выводу, что внешность у хозяйки самая заурядная, – слушай, – вспомнил он, – я так и не понял – зачем здесь я, во всей вашей потехе?
– А чего тут понимать? – Ира подняла голову, и он, наконец, поймал ее взгляд. Глаза оказались серыми и печальными, несмотря на то, что она постоянно смеялась, – он же обо мне заботится – любовника мне ищет, чтоб не стыдно было потом на улицу выставить, усек?
– Такого я еще не видел, – Дима усмехнулся.
– А что ты видел? – уцепилась за слово Ира, и Дима задумался – какой же фрагмент его самой заурядной жизни мог послужить достойным ответом, но не найдя такового, лишь пожал плечами.
– Немного. Институт видел, потом завод. Теперь, вот, торгую тем, что под руку подвернется.
– И как торговля, а то ведь многие прогорают?
– Ничего, пока бог помогает.
– Или троглодит?
– Кто? – не понял Дима.
– Кто такой троглодит не знаешь? – Ира снова засмеялась, – это дух пещеры. Он спелеологам помогает. Наверное, у каждого, свой троглодит где-то живет.
– Имя уж больно неблагозвучное.
– Уж какое есть. А вы где живете со своим троглодитом?
– В смысле, где я живу? В большом доме. Не помню, сколько метров, но комнат восемь.
– Ух, ты!..
– Только он очень старый; и живут там, кроме меня, бабка – ровесница века, и жена…
– Тогда понятно, – Ира вздохнула.
– Да нет, – Дима неловко взял ее руку, словно стараясь загладить непонятную вину. Легонько сжал теплые податливые пальцы, – с женой мы практически живем каждый сам по себе…
– Вроде, как мы с Олегом?
– Мужиков я ей не подгоняю, – Дима покраснел, – но, сама знаешь, не все в счастье заканчивается, что в любви началось…
– Это точно, – высвободив руку, Ира взяла сигарету и отошла к окну, – все вы, мужики, одинаковые, – выпустила дым, задумчиво глядя на улицу, где тучи уже совсем рассеялись, и небо сделалось бледно-серым, с красноватыми отсветами заходящего солнца.
– А о себе расскажи, – попросил Дима, пытаясь вернуть утраченную живость разговора.
– О себе?.. Закончила университет. Геодезию. В процессе вышла замуж. Ребенок во время родов умер. Врачи сказали, что второго уже не будет. Год отползала на брюхе по Северному Казахстану. Потом геологоразведка накрылась медным тазом перестройки. Теперь работаю в ларьке. Сигаретами, пивом и жвачкой торгую. Неделю через неделю. На кильку хватает, – она затушила сигарету, – а как все весело начиналось…
– Ты о чем? – Дима не понял, говорит она о прошлой жизни или о сегодняшнем вечере.
– Ни о чем. Это я так… Кстати, до следующей среды я выходная, так что заходи в гости. Олег, как видишь, не против. Телефончик оставить? – не дожидаясь ответа, Ира оторвала полоску газеты и записала номер, – держи, вдруг пригодится?
Сунув бумажку в карман, Дима почувствовал себя неловко, словно уже был связан с этой девушкой какими-то обязательствами, а он так не любил обязательств!..
– Ладно, – он поднялся, – пора, наверное, – остановился перед дверью, думая о прощальном жесте, но Ира решала быстрее, чем он соображал, и официально протянула руку.
– Пока. Приятно было познакомиться.
– Мне тоже, – вышел Дима с чувством облегчения, оставив весь этот бред человеческих отношений за мгновенно захлопнувшейся дверью.
Холодный ветер стих, и мгновенно старушки, словно нахохленные птицы, облепили лавочки. Несколько пьяных громко ругались, стоя возле ржавого металлического гаража. Диму все это не касалось – он просто брел мимо удручающе однообразных серых пятиэтажек, облезлых заборов, усталых поблекших женщин с огромными сумками, спешащих навстречу, и неприкаянных, таких похожих друг на друга, мужиков. Брел и думал, что эта печальная улица возникла из сумасшедшего мира таких, вот, квартир, которую он только что покинул, и ведет она в никуда. Слава богу, что он живет не здесь – его улица другая, похожая летом на зеленый рай, да и сейчас тоже; еще он думал, зачем Ира оставила телефон, и позвонит ли он по нему.
Дима поднял руку, и простояв "памятником" минут десять, дождался такой же убогий, как и все вокруг, жутко старый "Москвич". Плюхнулся на сиденье, даже не спросив цену – главным было убраться отсюда поскорее. Странно, но облупившиеся стены и покрытая пятнами плесени шиферная крыша его собственного дома, просматривавшаяся сквозь редкую листву полувековых яблонь, не вызывали в нем антипатии.
* * *
Хотя на улице было еще светло, на кухне горела лампа. Дима вошел, и, словно ожидавшая его появления, отворилась дверь в бабкину комнату.
– Дима, – хозяйка просунула в щель взлохмаченную голову, – я просила ее (в бабкином лексиконе для Вали просто не нашлось имени) купить колбаски, но она сказала, что колбаса уже стоит он не два восемьдесят. Это правда?
– Два восемьдесят, – Дима нехотя кивнул, – все, как раньше.
– Тогда и яичек захвати, – обрадовалась бабка, – завтра будешь идти с работы, а деньги я сейчас…
– Да ладно…
– Спасибо, внучек, – бабка благодарно сжала Димину руку, и ему показалось, что мясо на ее пальцах отсутствует вовсе, а сжимает его скелет. Чтоб отделаться от этого ощущения, он положил руки ей на плечи, но нащупал лишь болтающуюся материю и под ней такие же кости. Всмотрелся в лицо – сухой пергамент кожи, глубоко ввалившиеся глаза с выступающими надбровными дугами, давно не стриженные седые волосы, обвивающие шею тонкими змеями. …Это же смерть!.. – подумал Дима, и в мистическом страхе выскочил из комнаты, пытаясь избавиться от кошмарного видения.
Валя сидела, забравшись на диван с ногами, и вязала.
– Добрый вечер, – сказал Дима сухо.
– Добрый вечер, – Валя продолжала смотреть на спицы, будто разговаривала с ними, – почему ты покупаешь все этой карге? Почему для нее колбаса у нас еще стоит два восемьдесят?
– Потому что ей не объяснишь, что наступил капитализм! Что ей, с голоду помирать?
– А ты не думаешь, сколько она мне крови попортила? Я ж твоя жена, между прочим!
Не ответив, Дима вышел на кухню. Спорить было бессмысленно, потому что все в этом мире хоть немножечко правы – даже пресловутый сегодняшний Олег в чем-то, наверное, чуточку прав. Вся проблема заключается в том, чтоб соразмерить это свое "чуточку" со всем окружающим миром.
Присев на табурет, Дима закурил. Закопченный потолок; покосившиеся и облезлые рамы; газовая плита, покрытая вечным коричневым нагаром; на кривых водопроводных трубах перекошенный смеситель, у которого оба крана обозначены синим цветом; дверь, ободранная собакой, умершей около двадцати лет назад. (Он помнил, что ее звали Ральф, и была она овчаркой, а, вот, как выглядела, уже не помнил – только следы когтей от нее остались).
…Какое убожество, – с отвращением подумал Дима, – эти руины, вместе со старухой, похожей на смерть, и с ведьмой, которую я когда-то называл любимой и вносил сюда на руках!.. Наверное, это ужасно. А, с другой стороны, разве лучше жить в таком однокомнатном курятнике, как у Иры? Пусть там все относительно чисто и цивильно, но тоже ведь ужасно…
Неслышно вошла Валя. Остановилась, глядя на него с каким-то грустным презрением.
– Ты опять пьян?
– Что ты, рыбка моя?.. – Дима поднял голову, – рюмка водки после трудового дня даже полезна. Разве я пьян?.. – его ласковый тон больше походил на издевку.
– Я уже давно не "рыбка"… к сожалению, – жена вздохнула, подводя черту под лирической частью, – у меня деньги закончились.
– И что?
– А как ты думаешь, должна я во что-то одеваться? Посмотри на мои туфли. Лето заканчивается, а у меня нет светлых туфель. У меня…
– Я все понял, – Дима вытряхнул на стол все, что у него оставалось, ибо знал – завтра он получит столько, сколько Валя и вообразить не могла. Потряс пустым бумажником, – хватит?
– Да. Но скоро осень… – она расправила купюры на ладони.
– До осени еще дожить надо. У тебя поесть найдется?
– Конечно, – она сунула деньги в карман и повернулась к холодильнику. Несмотря на их отношения, ей нравилось кормить Диму. Наверное, в такие моменты к ней возвращалось ощущение того, что она все-таки его жена, что она ему нужна.
На столе появилась тарелка щей; на сковороде зашипели котлеты, а сама Валя уселась напротив, наблюдая, как он ест.
– Дим, – сказала она, – зачем ты все портишь?
– Я?!..
– Конечно. Ты всегда сыт, обстиран, наглажен. В конце концов… я люблю тебя, – последние слова она произнесла с трудом, вроде переступая через себя, – я не изменяю тебе. Всегда дома. Неужели ты не можешь создать мне приличные условия? У тебя что, денег нет?
– Есть.
– Так в чем дело? Тебе не жалко меня? Или тебе дороже твоя выжившая из ума бабка? Что это за дом? Мне стыдно, когда к нам приходят люди. Неужели ты не понимаешь, что так жить нельзя? Ведь ты и сам стараешься сбежать отсюда.
Дима молча продолжал есть, так как разговор был почти ритуальным, повторявшимся ежедневно практически в одних и тех же выражениях, не привнося ничего нового, а поэтому и ответов на вопросы, собственно, не требовал. Оставалось только ждать, окончания бессмысленного монолога. Дима понимал, что при всем желании ничего не сможет сделать с домом, потому что в том состоянии, в котором тот находился, отремонтировать его невозможно – проще снести и на его месте выстроить новый, но таких денег он никогда не сможет заработать. Это был факт, не подлежащий обсуждению.
– Опять ты молчишь, – Валя подперла рукой подбородок, – думаешь, мне хочется вести подобные разговоры? Но я погибаю здесь – от этих грязных стен, потрескавшихся потолков и полов, по которым страшно ходить босиком, которые мой – не мой, чище не становятся. Неужели тебе приятно все это?
– Неприятно.
– Так сделай что-нибудь!!
– Не могу.
– Тогда давай уедем отсюда. Снимем квартиру.
– Не хочу, – он представил Ирину квартиру, и этого оказалось достаточно.
Валя порывисто встала и вышла. Дима слышал, как она всхлипывает в комнате, но успокаивать не пошел, потому что утешить ее было нечем, а ласковые поглаживания по голове давно потеряли свою привлекательность. Он положил себе еще одну котлету и продолжил есть.
Дневной круг бытия замкнулся. Сейчас он ляжет на диван рядом с женой и будет смотреть телевизор. Потом они заснут в одной постели, раскатившись на разные края, потому что выяснения отношений не способствуют проявлениям взаимной любви, а утром он уйдет зарабатывать деньги. Зачем?.. Он и сам толком не знал, что они приносят такого, без чего он не мог обойтись; в чем так конкретно нуждался. Скорее, это была иллюзия собственной значимости, удовлетворение мимолетных желаний, а дом оставался вечным и нерушимым в том виде, в котором существовал, будто данная свыше реальность.
* * *
Ночь прошла как сотни предыдущих ночей, и восходящее солнце освещало сгорбленные кроны старых яблонь, почти прижимавшихся к окнам корявыми сучьями.
…Почему яблони не желтеют, как все нормальные деревья, делаются коричневыми, как говно?.. – подумал Дима, выходя на крыльцо. Воздух был такой утренний, такой свежий и совсем не городской. В жухлой листве чирикали воробьи, расклевывая не успевшие упасть яблоки. Из трещины на серой стене показался красноватый жучок. Сейчас Дима знал, что это какая-то разновидность клопа, но с детства почему-то привык называть их "солдатиками". "Солдатик" остановился посреди солнечного пятна и замер, впитывая тепло уходящего лета.
Дима вздохнул. Совсем не хотелось покидать, этот чудом сохранившийся, среди городской суеты заповедник покоя и умиротворения …но пора двигать на склад, потому что клиент всегда прав, – подумал он, закуривая. Вернулся в дом, поспешно проглотил чай с бутербродом, и больше всего его радовало то, что Валя, как всегда, продолжала спать…
* * *
Ворота склада оказались распахнуты настежь. Грузчики сидели на ржавых, невостребованных уже не один год, трубах, и курили. Дима кивнул им и пошел дальше. Саша, с которым он вел дела, в это время пересчитывал штабеля плит, тыча в них пальцем и делая отметки в блокноте.
– Вчера ты хапнул изрядно, – он протянул руку.
– Так получилось, – Дима пожал плечами, – они ж сами решают – сколько смогут от москвичей утаить, столько и грузят.
– Понятно… кстати, тут тебя парень какой-то искал. Я сказал, что ты будешь позже.
– Захочет, найдет. С утра будут две машины. Ближе к обеду еще третья должна приехать.
Они вышли из холодного сумрачного склада и остановились на солнышке. Слева, оттуда, где сидели грузчики, раздался дружный взрыв хохота.
– Пошли, послушаем, – Саша направился к трубам, – когда Николай прикалываться начинает, в цирк уже ходить не надо.
– Коль, расскажи еще раз. Для начальства, – грузчики подвинулись, освобождая место.
– Значит так, – Коля начал сначала, дымя сигаретой и глядя на всех хитрющими глазами, – кто скажет, что это анекдот, в морду плюну. Это вчера было со мной, и бабу эту могу показать – пока мужа нет, я к ней похаживаю иногда. Ну, не чай мы там пьем, сами понимаете. Баба неуемная – еще да еще, а тут вечереет. Прикидываю, что сматываться пора, а эта стерва грудями меня зажала, лапищами обхватила, значит. Тут звонок в дверь. А мужик у нее тоже здоровый – экскаваторщик. Ну, думаю, приплыли – четвертый этаж. Галка эта к двери подходит, но не открывает; говорит: – Ах, ты, рожа пьяная. Сказала ж, что пьяного домой не пущу!.. Короче, я успел одеться, пока они отношения выясняли. Тогда Галка видит, что я собрался и продолжает: – А ну, спустись во двор и по бордюру пройди, а я посмотрю, какой ты непьяный. Самое смешное – мужик пошел!..
Все опять захохотали. Наверное, это действительно, выглядело смешно.
– …Минуты через три Галка дверь открывает. Я чин-чинарем выхожу на улицу – экскаваторщик руки раскинул и по бордюру марширует, а Галка ему из окна покрикивает: – Нетвердо идешь! А ну, еще раз!..
Новый взрыв хохота плавно влился в рев подъезжающего КАМАЗа. Саша поднял людей, и они, продолжая смеяться, гурьбой двинулись к складу, на ходу надевая рукавицы.
– Болтун, – заметил Саша, – хотя… в жизни всякое бывает, – он встал рядом с Димой, наблюдая за работой.
– Это точно.
Дима вспомнил свое вчерашнее приключение, и вдруг оно показалось ему тоже очень веселым, ничуть не хуже Колиного.
– Меня вчера один малый в гости зазвал; потом сам ушел к любовнице, а меня со своей женой оставил… – облаченное в слова, приключение выглядело совсем не смешно, и для убедительности Дима непроизвольно добавил, – это не анекдот.
– Ага, а то в рожу плюну, – засмеялся Саша, – не бывает такого. Чтоб баба мужика своего дурила, бывает, а, вот, чтоб мужик сам свою бабу подкладывал, убей, не поверю.
– Ну и ладно… – ясным утром, рядом со штабелем плит и весело покрикивающими грузчиками Диме самому ситуация показалась нелепой и даже невозможной.