– Ладно, – он вздохнул, – и что мы будем делать дальше?
– Сегодня ничего. Сегодня я поеду домой. Не обижайся, – она погладила его по руке, – приезжай ко мне завтра.
– Посмотрим… – Диме уже расхотелось связываться с этой ненормальной.
К остановке подкатила маршрутка. Не сговариваясь, оба встали. Поцеловав его неожиданно, как в прошлый раз, Ира юркнула в открывшуюся дверь, и Дима остался один, растерянный и непонимающий, что так кардинально изменило ее настроение. Открыл калитку и остановился, пристально глядя на дом; попытался уловить или хотя бы представить таинственный запах, но ничего не почувствовав, медленно побрел к дверям, давя, валявшиеся под ногами мелкие зеленые яблоки.
В коридоре было темно и тихо. Дима наклонился, развязывая шнурки.
– Привет…
Услышав Валин голос, он удивленно поднял голову.
– Бабке совсем плохо, поэтому я даже на работу не пошла.
Дима привык, что ей становилось "плохо" с завидной периодичностью, но обычно это случалось при нем – таким образом бабка старалась привлечь к себе внимание. Но чтоб она делала это перед ненавистной "квартиранткой"?..
Когда он открыл дверь комнаты, в нос ударил резкий запах мочи. Бабка лежала на спине, скрестив на груди руки. Уловив звук, она попыталась повернуть голову. Разметавшиеся по подушке волосы при этом шевельнулись; дрогнули веки, но глаза так и не открылись.
– Кто здесь? – спросила она чуть слышно. Дима, скорее, угадал, чем услышал вопрос.
– Это я, бабушка. (Видно было, что она хочет протянуть к нему руку, но скрюченные пальцы лишь поскребли по простыне) Что с тобой случилось? – Дима подошел, превозмогая брезгливость. Увидел темное пятно, видневшееся из-под одеяла.
– Что-то приболела, – ответила она, с трудом разжимая тонкие бледные губы, – мне бы какое-нибудь лекарство.
– Что у тебя болит?
– Ничего не болит, а встать не могу. Купи мне лекарство…
Дима подумал, что лекарств от старости не бывает, и еще, что человек в таком возрасте должен понимать приближение простой, естественной смерти. Хотя тут же поймал себя на том, что с самого детства помнил бабку почти неизменной. Казалось, она еще лет сорок назад приобрела свое оптимальное состояние, и будет пребывать в нем вечно. …Но всему обязательно приходит конец… На секунду ему стало страшно, что уже не за горами то время, когда и он сам будет также лежать и ждать своего последнего вздоха – как ни крути, а больше половины жизни-то уже прожито…
– Сейчас, говорят, есть лекарства от всех болезней, – прошептала бабка, – а у меня просто слабость. Мне надо… – она облизнула сухие губы; задышала мелко и часто. Чувствовалось, что говорить ей трудно.
Дима положил ладонь на ее прохладный лоб. Она успокоилась, даже уголки губ еле заметно поползли вверх, словно прикосновение придало ей сил, но вдруг темное пятно под ней стало увеличиваться. И этот ужасный тошнотворный запах!.. Дима почувствовал, что еще минута и его вырвет. Отдернув руку и пробормотав "я сейчас", он поспешно вышел.
– Ну что? – Валя продолжала ждать в коридоре, присев на низкий стульчик возле телефона. Вся ссутулившаяся, ставшая вдруг маленькой и беззащитной.
– Похоже, что конец, – Дима сам удивился, насколько эта естественная мысль не укладывается в его голове – как может не быть бабки, если жив дом?.. – она мочится под себя и не открывает глаза.
– Надо ее обтереть, чтоб не было пролежней, – предложила Валя, – только боюсь, мы не справимся. Ее же надо куда-нибудь переложить, чтоб поменять постель. (Дима представил дряблое, сморщенное тело – мокрое, вонючее, отвратительное…) Я могу попробовать, если ты мне поможешь, – продолжала Валя.
– А надо? – уж больно Диме не хотелось поднимать одеяло и видеть то, что находится под ним.
– Не знаю, но если она пролежит так несколько дней, то вся кожа покроется язвами.
Не ответив, Дима прошел на кухню и закурил. Ему хотелось сказать, что несколько дней она не проживет, но боялся произнести это вслух. Валя вошла следом и села напротив. Дима пытался перевести взгляд, то в окно, то на потолок, но все время натыкался на ее печальные тоскливые глаза – казалось, она переживает происходящее гораздо сильнее, чем он.
– Так что будем делать? Может, попробуем?
Дима обязан был сказать "да". Другого выхода не было, и он нехотя поднялся.
– Сейчас надую матрац, – сказал он, – и переложим на него.
Ярко-красный матрац никогда не вписывался в антураж дома. Кто его подарил и по какому случаю, Дима уже не помнил, только было это очень давно, и с тех пор он так и валялся на шкафу. А теперь, поди ж ты, кто б мог подумать!..
Преодолевая тошноту, Дима втащил матрац в комнату. Здесь ничего не изменилось – бабка продолжала дышать часто и неровно, вроде, всхлипывая. Валя быстро спрятала яркий алый цвет под старую простыню, а Дима откинул одеяло. Запах при этом стал настолько сильным, что Валя выбежала из комнаты, прикрыв рукой рот. Было слышно, как ее рвало. Дима и сам еле сдерживался. …Как там говорила Ирка, насчет запаха смерти?.. Носом его не почувствуешь, да?.. Она сама не знает, что такое смерть!..
Перед Димой лежал, обтянутый дряблой, бледной до синевы кожей, скелет. Кривые, неестественно вывернутые ноги, выступающие ребра, груди двумя лоскутами торчавшие из-под тонких скрещенных рук. …Вот все, что остается от человека в конце концов, будь ты хоть культуристом. А ведь какая была красавица! – Дима перевел взгляд на старую фотографию, висевшую на стене, – зачем все это?..
Вернулась Валя и сразу, по-деловому направилась к изголовью; попыталась приподнять и распрямить руки. Дима взялся за ноги – они были не просто холодные, а ледяные, но бабка продолжала дышать, и даже чуть приоткрыла глаза.
– Что вы делаете? – прохрипела она, – оставьте меня…
– Мы поменяем постель, – сказала Валя мягко, – так надо.
– Все хорошо, – добавил Дима, и глаза снова закрылись.
Несмотря на худобу, тело оказалось довольно тяжелым. Они с трудом подняли его и, скорее, не положили, а перевалили на матрац. Валя быстро собрала в охапку мокрое белье и выбежала из комнаты, бросив на ходу:
– Я вынесу его на улицу, чтоб не воняло.
– Мне холодно, – бабка пошевелилась, – укрой меня…
– Сейчас. Подожди, бабушка. Валя поменяет постель, и мы положим тебя обратно.
– Валя?.. Кто такая Валя? Я не знаю ее. Что она тут делает?..
Дима вдруг подумал, что весь ее приступ – это игра; хорошая качественная игра, чтоб пощекотать им нервы.
…Она не может умереть, потому что все-таки вечная! Завтра она встанет и еще и спросит, что сделали с ее простынями и почему они валяются на улице!.. – глядя на отвратительный комок кожи и костей, Дима грубо приказал:
– Замолчи! Здесь все делают, чтоб тебе помочь!
То ли от его тона, то ли от собственного бессилья, бабка замолчала и даже как-то обмякла.
Кроме простыни и старой клеенки, Валя принесла тазик с плававшей в воде губкой. Когда она дотронулась ее до бабкиного тела, по тому будто прошел ток. Оно конвульсивно дернулось; глаза в первый раз широко открылись и в них застыл ужас.
– Что вы делаете?.. Зачем вы меня обмываете? Я живая!
– Ты вся в моче, – успокоил Дима, – мы тебя протираем.
Глаза медленно закрылись. Лицо скривилось, а из глаза выдавилась маленькая слезинка.
– В моче… – прошептала бабка.
Они вернули ее на диван, распахнули все форточки. Диме показалось, что дышать она стала ровнее и спокойнее.
– Не буду я это стирать, – сказала Валя, выходя из комнаты, – потом сожжем в костре.
– Сожжем… – Дима тщательно вымыл руки, и усевшись на кухне, закурил. Валя ушла в ванную, где сразу же зашумела вода, а дом молчал, никак не реагируя на происходящее.
…Как же он может реагировать? – подумал Дима, – груда старого кирпича… Да и на что реагировать-то? Завтра все вернется на круги своя… А Валюшка – молодец…
Войдя, Валя неприкаянно остановилась посреди кухни.
– Спасибо, что осталась, – поддавшись настроению, Дима нежно взял ее руки.
– Я подумала, что так будет лучше, – она пожала плечами.
– Ты правильно подумала. И не надо тебе никуда уходить.
– Давай не будем об этом, – она вздохнула, и резко меняя тему, спросила, – есть хочешь?
– Наверное, – есть Диме не хотелось, но надо было чем-то занять себя в ожидании… он сам не знал, в ожидании чего.
Валя засуетилась у плиты, а он продолжал смотреть на колышущиеся за окном ветви.
– Может, ее надо покормить? – Валя нарушила молчание.
– И как ты собираешься это сделать?
– Не знаю, но она ж не ела с самого утра. Спроси у нее.
Дима вернулся в комнату. Воздух стал намного свежее, да и сама бабка, вроде, выглядела лучше, лежа в чистой постели.
– Бабушка, – позвал Дима тихо, – ты поесть сможешь?
– Нет, Димочка, – она приоткрыла глаза, – есть я не буду. Сядь ко мне.
Он осторожно опустился на край дивана.
– Послушай меня, – говорила бабка очень тихо и невнятно, глотая окончания слов, – я чувствую, что пора уходить. Теперь это твой дом. Ты сможешь сделать здесь все, что хочешь, и никто не в силах тебе помешать… кроме него самого. Я не могу тебе объяснить… я сама не понимаю… я чувствую, и ты почувствуешь… скоро почувствуешь… как я когда-то… обещай, что будешь жить здесь… и еще обещай, что здесь будет жить женщина… обещаешь?..
Бабка попыталась нащупать его руку, но Дима не дал ей такой возможности – он не хотел, чтоб она дотрагивалась до него своими ледяными пальцами.
– Обещаю, – ответил он, несмотря на то, что все это слишком походило на бред.
– Хорошо… кушайте, а я полежу. Мне уже лучше, – она попыталась улыбнуться, но неудачно.
– Ну, как? – Валя разливала по тарелкам суп.
– Дышит, но есть не хочет.
После обеда Валя стала мыть посуду, а Дима смотрел на ее спину и думал, какую женщину бабка имела в виду? Эту или другую? В данный момент он был так благодарен Вале, что даже не мог никого представить на ее месте, но настолько отвык просто общаться с ней, что не знал, как отблагодарить. …Можно, конечно, сказать, что дом любит ее, только, пожалуй, это не та благодарность, которой ей хотелось бы…
Валя выключила воду, вытерла руки.
– Давай поиграем в карты, – неожиданно предложил Дима.
– В карты?!..
– Ну да. Помнишь, как мы играли когда-то.
Конечно, она помнила. Каждый выигрыш означал поцелуй или какую-то другую ласку. И не важно, кто выигрывал, потому что играли они только вдвоем. Это была их ежевечерняя прелюдия к любви. Какими они были тогда молодыми, глупыми… и самыми счастливыми!..
Взяв за руку, Дима завел жену в комнату, усадил на диван, а сам достал потрепанную колоду.
– Ты помнишь, как играть? – спросила Валя, и Дима вдруг подумал, что не может вспомнить не только правила, но даже название игры – это был явно не "дурак".
– Будем вспомнить вместе. Это ж была наша игра.
– Зажги свет, – попросила Валя. На улице, действительно, стемнело, а деревья еще более приближали наступление вечера, поэтому в дом он всегда приходил немного раньше, чем везде.
Протянув руку, Дима щелкнул выключателем. Комната сразу сделалась ярко-желтой. Валя поджала ноги, отчего полы халатика разошлись, обнажив круглые коленки; легла, опершись на локоть, и, пока Дима сдавал, задумчиво смотрела в угол; глаза ее, то щурились, то расширялись, отражая бродившие в голове мысли. Дима любовался ею – давно она не была такой… такой почти прежней.
– Ходи, – наконец напомнил он.
Очнувшись, Валя посмотрела на пять кусочков блеклого картона, лежавших перед ней; взяла их.
– Как? – и улыбнулась, – извини, я, правда, не помню.
От этих слов, от этой улыбки Дима почувствовал какой-то внутренний толчок, словно сместилось время, и провалились в небытие их последние, тягостные годы. Бросил карты, схватил Валины руки и потянул к себе, сминая покрывало.
– Ты что? – но в Валином голосе не чувствовалось недовольства, поэтому Дима запустил руку под халатик. Как ему всегда нравилось, что дома она не носит белье!.. – ты с ума сошел, у нас не заперта входная дверь, – прошептала Валя.
– И что? Кто к нам может войти?
– Не кощунствуй, там же твоя бабка…
Дима закрыл ей рот поцелуем, но поцелуй получился недолгим.
– Не надо, она там… умирает, а мы…
– Мы все равно не можем ей помочь, – он пытался снять халатик, но Валя сопротивлялась, цепляясь за тонкую скользкую материю, при этом она мотала головой и причитала:
– Не надо… нельзя же так…
Ее лепет только заводил Диму. Это, конечно, не являлось насилием в прямом смысле, но, тем не менее, он захватил ее руки и прижал к подушкам. Валя лежала в халатике, державшемся на одной пуговице, раскрасневшаяся, помолодевшая лет на десять.
– Что ты делаешь?.. – голос ее сделался томным и ласковым. Она застонала, почувствовав, как то, чего она стеснялась сейчас, но так желала все последние месяцы, уже происходит…
Неожиданно в тишине дома раздался резкий, похожий на выстрел, хлопок.
– Что это? – Валя в испуге открыла глаза.
– Ветер, – прошептал Дима, – ты же просила, чтоб дверь была закрыта, она и закрылась.
– Пусти! Я не хочу!! – Валя стала вырываться по-настоящему, впиваясь ногтями в Димины плечи, но он не хотел останавливаться. Он не боялся ничего, ведь это его дом; его защита и опора! Здесь с ним не могло произойти ничего плохого.
Теперь он уже просто насиловал ее, находя в этом новое, незнакомое доселе удовольствие. Валя мотала головой, стараясь добраться зубами до его носа или шеи, выползти из-под него, сжать ноги, но Дима был явно сильнее. Она сдалась; снова откинулась назад, снова задышала глубоко и часто.
В это время раздался второй хлопок, и звон стекла.
– Что мы делаем?.. – Валя снова открыла глаза, но теперь голос ее звучал потерянно и равнодушно, – это кощунство…
Вместе со вторым хлопком Дима выплеснул всю свою энергию, и расслабившись, сполз на пол. Валя стыдливо запахнула халат, но продолжала лежать, глядя в потолок.
– Мне просто очень захотелось тебя, – Дима встал, застегнул джинсы и присел рядом. Валя на ощупь нашла его руку.
– Это хорошо, – она вздохнула, – только как-то не по-людски все у нас получается. Пойди, посмотри, как она там, пока я схожу в ванную, – и Дима пошел.
В бабкиной комнате было совсем темно. Он в раздумье остановился, боясь испугать ее внезапным светом; подошел к дивану, наклонился – дыхания не слышалось. Осторожно протянул руку и неожиданно наткнулся на бабку. Он не мог объяснить, по каким признакам определил, что ее рука, мертвая. Отпрянул, резко ударив по выключателю. Бабка находилась совсем не в той умиротворенной позе, в которой они оставили ее. Теперь она лежала на боку. Рука со скрюченными пальцами вытянулась, вроде, пыталась царапать стену; челюсть отвисла, демонстрируя страшный беззубый оскал; глаза широко раскрылись. Она была ужасна, и в тоже время одухотворена, в своем последнем порыве… хотя это уже неважно – в любом случае, она перестала существовать, превратившись в некий неодушевленный предмет, неспособный принести больше ни радости, ни беды. Дима повернул на спину еще податливый, не окоченевший труп, выпрямил руки вдоль тела и только после этого аккуратно, двумя пальцами опустил веки.
Дверь приоткрылась, и показалась Валина голова.
– Ну, как она тут?
– Она умерла.
Валя остановилась, глядя на тело; шмыгнула носом, потерла рукой глаза. Дима посмотрел на нее удивленно.
– Какой-никакой, человек был все-таки, – она встала рядом с Димой, и тот обнял ее. Так они стояли несколько минут в полной тишине, пока не скрипнула оконная рама, и неожиданно не упал последний, чудом державшийся все это время, кусок разбитого стекла. Это вернуло их к реальности.
– Что ты теперь будешь делать? – спросила Валя.
– Что и положено в таких случаях, – Дима пожал плечами, – ты спрашиваешь так, будто я убил ее и теперь должен спрятать труп. Завтра пойду в поликлинику, возьму справку о смерти, потом поеду на кладбище. Кажется, так, – он достал сигарету и впервые за много лет, закурил в этой комнате. Подошел к разбитому окну, – вставить надо…
– Я сейчас уеду, – совсем не в тему вдруг объявила Валя.
– Зачем? Вроде, сейчас у нас все хорошо… или нет?..
– Хорошо. Но я не хочу быть с ней рядом. Я боюсь покойников, тем более, таких, как она… Я могу уехать не насовсем. Я приеду помочь, если потребуется…
– Да хватит тебе! Она ж не ведьма, в конце концов! Вредная, брюзгливая старуха…
– Не важно. А еще мне стыдно, что мы занимались любовью, когда она умирала.
Возразить Диме было нечего, хотя он и не понял, что тут преступного, ведь каждый живет своей жизнью – кто-то умирает, а кто-то занимается любовью…
– Поживу у Ольги. Если хочешь, можешь мне туда звонить.
– Ладно, – согласился Дима, хотя знал, что звонить не будет. Ему требовалось разобраться в новой ситуации, прежде чем принимать решения, а Валя всегда требовала, именно, решений.
Дима слышал, как она разговаривала по телефону, как скрипели дверцы платяного шкафа, но продолжал молча стоять посреди комнаты, прикурив новую сигарету, и смотреть на холодное безжизненное тело. Вспомнил, как совсем недавно перекладывал его, еще живое, в эту чистую свежую постель…
А дом молчал. Он притих в ожидании действий нового хозяина, но новый хозяин лишь рассеяно оглядывал знакомые вещи и думал о том, что теперь весь этот хлам принадлежит ему.
– Все. Я поехала. Не обижайся, – Валя держала в руке большой пакет и не могла на прощанье обнять мужа, поэтому только подставила щеку; Дима поцеловал ее, но слишком дежурно, погруженный в свои мысли.
Дверь хлопнула. В ней повернулся ключ, и наступила полная тишина. Дима тупо уставился на труп, словно ожидая, что он пошевелится или начнет летать по комнате, как панночка в "Вие". Однако ничего не происходило, и он обошел дом, включая свет во всех комнатах. Дима не понимал, почему тишина вдруг стала такой зловещей, ведь и при жизни бабка редко выходила из своей комнаты, но тогда все было как-то по-другому – естественно, что ли.
Часы показывали десять. Дима ушел в их с Валей комнату, включил телевизор и лег на диван. Шел боевик, где пара доблестных американских полицейских ловила огромного и толстого маньяка, державшего в заложниках целую семью. Дима тупо смотрел на экран и прислушивался не к диалогам героев, а к происходящему в доме; то, что вокруг было тихо, настораживало. Казалось, что в той комнате что-то не так, и Дима не выдержал. На цыпочках прокравшись по коридору, он резко распахнул дверь. Тело лежало на прежнем месте, в той же позе, а сгустившиеся сумерки, через разбитое окно забиравшиеся в комнату, уже полностью скрыли забор и дальние деревья.
Дима вернулся к себе, и только прилег на диван, как вдруг отчетливо услышал посторонний звук. Вскочил; сердце скатилось вниз. Нет, он не боялся конкретных покойников – это было смятение перед возможной встречей с неизвестностью.