- Давайте пока что не будем это никак называть. Пока что я просто прошу вас сосредоточиться на этом деле. И подчиняться непосредственно мне.
Я дал ей номера своих телефонов - и сотового, и офисного.
- Позже можете показать мне и прелести Кордвенны. И…
Я посмотрел на Ностина, и она это заметила.
- Просто ничего не упускайте из виду.
- Вероятно, он прав. Вероятно, это наглая садистская выходка, босс.
- Вероятно. Давайте выясним, почему у неё такие ухоженные волосы.
В нашей лиге имелась табель об инстинктах. Все мы знали, что в те дни, когда комиссар Кереван работал на улице, он раскрыл несколько дел, следуя намёкам, лишённым какого-либо логического смысла, и что главному инспектору Маркобергу ни одно подобное раскрытие не удалось, а его удачи были, скорее, итогом изнурительной работы. Мы никогда не назвали бы необъяснимые маленькие догадки "прозрениями", опасаясь привлечь внимание Вселенной. Но такие догадки случались, и было понятно, что вы находитесь в непосредственной близости от одной из них, если какой-нибудь детектив целовал пальцы и прикасался к своей груди, где теоретически должен был бы висеть кулон в честь Варши, святого покровителя необъяснимых вдохновений.
Когда я спросил у Шушкила и Бриамива, что они делали, двигая матрас, они сначала удивились, затем заняли оборонительную позицию, а в конце концов помрачнели. Я упомянул о них в отчёте. Извинись они, я бы им это спустил. Удручающе часто можно видеть, как башмаки полицейских оставляют следы на остатках крови, как смазываются и искажаются отпечатки пальцев, как портятся или теряются улики.
По краям открытой площадки собиралась небольшая группа журналистов. Петрус Такой-то, Вальдир Мохли, молодой парень по имени Рахаус, ещё несколько.
"Инспектор!" - "Инспектор Борлу!" - И даже: "Тьядор!"
В большинстве своём представители прессы всегда были вежливы и соглашались с моими предложениями касательно того, о чём им следует умолчать. За последние несколько лет появились новые, более непристойные и агрессивные издания, вдохновляемые и в некоторых случаях контролируемые британскими или североамериканскими владельцами. Это было неизбежно, а наши устоявшиеся местные печатные органы, по правде сказать, своей степенностью нагоняли скуку. Тревогу внушала не столько склонность к сенсациям и даже не раздражающее поведение молодых писак новой прессы, сколько их готовность покорно следовать сценарию, написанному ещё до их рождения. К примеру, Рахаус, который писал для еженедельника под названием "Рейаль!". Разумеется, когда он домогался у меня фактов, которых, как ему известно, я никогда ему не дал бы, и когда пытался подкупить младших офицеров, причём иногда небезуспешно, ему не следовало бы говорить то, что он то и дело норовил сказать: "Общественность имеет право знать!"
Когда он произнёс это в первый раз, я его даже не понял. В бещельском языке слово "право" достаточно многозначно, чтобы уклониться от императивного смысла, который он намеревался выразить. Чтобы понять эту фразу, мне пришлось мысленно перевести её на английский, которым я владею почти свободно. Его верность клише превосходила потребность в общении. Возможно, он не удовольствуется, пока я не зарычу и не обзову его грифом и упырём.
- Вы знаете, что я скажу, - обратился я к ним. Нас разделяла натянутая лента. - Во второй половине дня состоится пресс-конференция, в Центре ОООП.
- В какое время?
Они осаждали моего фотографа.
- Вам сообщат, Петрус.
Рахаус сказал что-то, но я пропустил это мимо ушей. Обернувшись, я увидел конец Гунтерстращ - за краями микрорайона, между грязными кирпичными зданиями. Ветер гонял мусор. Это могло быть где угодно. Шаркающей и раскачивающейся походкой по улице медленно удалялась какая-то пожилая женщина. Она повернула голову и посмотрела на меня. Я был поражён её движением и встретился с ней глазами. Подумал, не хочет ли она что-то мне сказать. Одним взглядом я вобрал в сознание её одежду, походку, манеру держаться и смотреть.
Сильно вздрогнув, я осознал, что она шла вовсе не по Гунтерстращ и что мне не полагалось её видеть.
Разволновавшись, я тотчас отвёл взгляд в сторону, и она сделала то же самое и с той же скоростью. Я запрокинул голову, глядя на снижавшийся перед приземлением самолёт. Когда через несколько секунд я повернулся обратно, не обращая внимания на старуху, тяжело ступавшую вдали, то старался смотреть не на неё, шедшую по своей чуждой улице, а на фасады близлежащей и местной Гунтерстращ, этой зоны уныния.
Глава 2
Констебль подбросил меня к северу от Лестова, поближе к мосту. Местность я знал плохо. Само собой, я бывал на этом острове, посещал руины, когда был школьником, а иногда и позже, но крысиные мои бега проходили совсем в других местах. Знаки, показывавшие направления на местности, крепились к наружным стенам пекарен и маленьких мастерских, и я, следуя им, прошёл к трамвайной остановке на красивой площади. Стал там ждать, стоя между домом престарелых, отмеченным логотипом с песочными часами, и магазином специй, воздух вокруг которого пропах корицей.
Когда с жестяным позвякиванием подкатил трамвай, подрагивая на путях, я вошёл в него, но садиться не стал, хотя вагон был полупуст. Знал, что мы будем подбирать пассажиров, следуя на север, к центру Бещеля. Стоя рядом с окном, я смотрел прямо в город, в эти его незнакомые улицы.
Женщина, неуклюже приютившаяся под старым матрасом, обнюхиваемая падальщиками. Я позвонил Ностину по сотовому:
- Матрас на следы проверяется?
- Должен, босс.
- Проследите. Если техники занимаются им, то порядок, но Бриамив и его приятель могли смазать точку в конце предложения.
Возможно, она была новенькой в этой жизни. Может, найди мы её через неделю, она уже стала бы электрической блондинкой.
Эти районы рядом с рекой очень запутаны, многим зданиям здесь по веку или по нескольку веков. Трамвай следовал своими путями через закоулки, где по крайней мере половина тех домов, мимо которых мы проезжали, словно бы склонялись друг к другу и маячили над нами. Мы закачались и замедлили ход позади автомобилей, как местных, так и пребывавших где-то ещё, приблизившись к зоне штриховки, где бещельские здания сдавались под антикварные магазины. Торговля эта преуспевала так же, как на протяжении последних лет и всё остальное в городе; подержанные вещи приводились в порядок и полировались, а жители за несколько бещмарок освобождали свои квартиры от реликвий.
Некоторые журналисты были настроены оптимистично. Хотя их лидеры рычали друг на друга так же безжалостно, как некогда в муниципалитете, многие из нового поколения всех партий работали вместе, чтобы вывести Бещель вперёд. Каждая капля иностранных инвестиций - а подобные капли, ко всеобщему удивлению, имели-таки место - продвигала экономику. Не так давно к этому делу подключилась даже пара высокотехнологичных компаний, хотя трудно было поверить, что это произошло в ответ на глупое недавнее самоописание Бещеля как "кремниевого лимана".
Я сошёл у статуи короля Вала. В центре было оживлённо: я передвигался рывками, извиняясь перед гражданами и местными туристами, старательно не-видя других, пока не достиг бетонных блоков Центра ОООП. Бещельские гиды пасли две группы туристов. Стоя на ступеньках, я смотрел на Уропастращ. Мне потребовалось несколько попыток, чтобы дозвониться.
- Корви?
- Да, босс?
- Вы знаете тот район: есть ли шанс, что мы в данном случае рассматриваем брешь?
Несколько секунд она молчала.
- Не представляется вероятным. По большей части этот район сплошной. И, разумеется, деревня Покост, вся эта застройка, - тоже.
- Но кое-где на Гунтерстращ…
- Да, но… Ближайшая штриховка отстоит на сотни метров. Не могли же они…
Это было бы чрезмерным риском со стороны убийцы или убийц.
- Думаю, можно предположить, - сказала она.
- Хорошо. Давайте мне знать, как продвигаетесь. Скоро перезвоню.
Мне нужно было привести в порядок бумаги по другим делам, я открыл их и расположил по степени срочности, как диспетчер расставляет заходящие на посадку самолёты. Девушка, забитая до смерти своим парнем, которому пока удавалось уйти от нас, несмотря на квитанции, выписанные на его имя, и его отпечатки в аэропорту. Стелим - старик, что удивил наркомана, который проник к нему со взломом и которого он единожды ударил, смертельно, тем самым гаечным ключом, что был при нём. Этого дела не закроют. Молодой человек по имени Авид Авид, брошенный с кровоточащей головой после бордюрного поцелуя от расиста, написавшего на стене над ним "Грязный эбру". По этому делу я координировался с коллегой из специального отдела, Шенвоем, который за некоторое время до убийства Авида начал работать под прикрытием среди ультраправых Бещеля.
Рамира Ящек позвонила, когда я перекусывал у себя за столом.
- Только что допросила тех деток, босс.
- И что?
- Вам надо радоваться, что они не знают своих прав лучше, потому как если они бы их знали, то Ностину сейчас были бы предъявлены обвинения.
Я протёр глаза и проглотил то, что оставалось во рту.
- Что он натворил?
- Сергев, приятель Баричи, вёл себя нагло, так что Ностин голым кулаком задал ему вопрос по губам, заявив, что он главный подозреваемый.
Я выругался.
- Не слишком сильно; по крайней мере, благодаря ему мне было легче гудкопить.
Мы заимствовали "гудкопить" и "бэдкопить" из английского, обратив их в глаголы. Ностин был из тех, кто слишком легко переключается на жёсткий допрос. Есть некоторые подозрения, что такая методология работает с теми, кому во время допроса требуется упасть с лестницы, но угрюмые подростки-жеватели здесь не в счёт.
- Во всяком случае, вреда никакого, - сказала Ящек. - Их рассказы друг другу соответствуют. В той рощице они вне подозрений, все четверо. Слегка озоруют, наверное. Они пробыли там пару часов, самое меньшее. В какой-то момент в течение этого времени - и не просите более точного ответа, потому что не получите ничего, что выходило бы за рамки "было ещё темно", - одна из девушек видит, что по траве к скейт-парку пробирается фургон. Она не придаёт этому значения, потому что люди являются туда в любое время дня и ночи, чтобы делать бизнес, сбывать наркоту, всё такое. Он колесит вокруг, проезжает мимо скейт-парка, возвращается. Через некоторое время уносится прочь.
- Уносится?
Я строчил в блокноте, другой рукой пытаясь вытянуть из компа свою почту Соединение несколько раз прерывалось. Слишком большие прикреплённые файлы в неадекватной системе.
- Ну. Он ещё второпях грохнулся подвеской. Потому-то она и заметила, что он уезжает.
- Описание?
- "Серый". Она в фургонах не разбирается.
- Покажите ей несколько снимков, может, удастся идентифицировать марку.
- Как раз этим и занимаемся, босс. Я дам вам знать. Позже туда по какой-то причине подъезжали по крайней мере два других автомобиля или микроавтобуса - ради бизнеса, если верить Баричи.
- Они могли затереть следы шин.
- Примерно через час рысканья эта девушка упоминает о фургоне остальным, и тогда они идут проверить, не выбросили ли из него что-нибудь. Говорит, иногда можно найти старую стереосистему, обувь, книги, всякое выкинутое дерьмо.
- И там они находят её.
Некоторые сообщения прочитались. Одно было от кого-то из фотографов-кримтехов, и я его открыл и начал прокручивать изображения.
- Да, там они находят её.
Меня пригласил к себе комиссар Гадлем. Его тихая театральность и манерная мягкость выглядели неуклюже, но он всегда позволял мне делать своё дело. Я сидел, пока он постукивал по клавиатуре и чертыхался. На клочках бумаги, приклеенных сбоку к дисплею, я видел, должно быть, пароли баз данных.
- Итак? - начал он. - Жилой массив?
- Да.
- Это где?
- На юге, в пригороде. Молодая женщина, колотые раны. Её забрал Шукман.
- Проститутка?
- Возможно.
- Возможно, - сказал он, оттопыривая ладонью ухо, - и всё же. Я это слышу. Что ж, вперёд, следуйте за своим нюхом. Скажете, если когда-нибудь придёт охота поделиться причинами этого "и всё же", хорошо? Кто у вас в подчинении?
- Ностин. И ещё я заполучил в помощь одну патрульную. Корви. Женщина-констебль, первоклассная. Знает окрестности.
- Это там она патрулирует?
Я кивнул. Достаточно близко.
- Что ещё не закрыто?
- У меня на столе?
Я рассказал. Комиссар кивнул. Даже при всех остальных делах он давал мне свободу расследовать убийство Фуланы Деталь.
- Значит, вы всё это дело видели?
Было около десяти вечера - с тех пор, как мы нашли жертву, прошло более сорока часов. Корви сидела за рулём, ничего не предпринимая, чтобы замаскировать свою форму, хотя автомобиль у нас был без опознавательных знаков, и колесила по улицам, прилегающим к Гунтерстращ. Накануне я допоздна не был дома, а теперь, в одиночестве проведя на этих же улицах всё утро, оказался здесь снова.
На больших улицах и кое-где ещё имелись заштрихованные участки, но эта далеко выдвинутая обширная часть области была сплошной. Немногочисленные бещельские стилизации под античность, с крутыми крышами и многостворчатыми окнами: захиревшие заводы и склады. Построенные несколько десятилетий назад, часто с разбитыми стёклами, работающие вполовину мощности, если открыты. Заколоченные досками фасады. Продуктовые магазины, обнесённые проволокой. Старые ветхие фронтоны классического бещельского стиля. Некоторые дома были заселены или превращены в часовни и аптеки, некоторые выгорели и стали грубыми углеродными версиями самих себя.
Район не был запружён толпой, но и безлюдным его нельзя было назвать. Прохожие казались частью ландшафта - они словно всегда там находились. Утром их было меньше, но не слишком.
- Видели, как Шукман работал над телом?
- Нет. - Я смотрел на то, мимо чего мы проезжали, сверяясь со своей картой. - Я добрался туда, когда он уже закончил.
- Вы что, брезгливы? - спросила она.
- Нет.
- Ну… - Она улыбнулась и развернула машину. - Вам пришлось бы так сказать, даже если бы вы и были брезгливы.
- Верно, - сказал я, хотя это было неправдой.
Она указывала на предметы, годившиеся в качестве ориентиров. Я не сообщил ей, что рано утром побывал уже в Кордвенне и изучил эти места.
Корви не пыталась скрыть свою полицейскую форму, потому что благодаря ей те, кто нас видел и в противном случае решил бы, что мы их завлекаем, могли понять, что наши намерения не таковы, а тот факт, что мы ехали не в "синяке", как мы называем чёрно-синие полицейские машины, сообщал им, что и преследовать их мы не собираемся. Запутанные соглашения!
Почти все люди вокруг нас находились в Бещеле, так что мы их видели. Бедность лишала очертаний степенных граждан, долгое время бещельскую одежду характеризовали невзрачные покрои и цвета - то, что называется "городской модой без моды". Некоторые исключения, как мы осознавали, замечая их, пребывали в ином месте, так что их мы не-видели, но у молодых бещельцев одежда тоже была более красочной и живописной, чем у их родителей.
Большинство бещельских мужчин и женщин (надо ли об этом говорить?) ничем не занимались, а только переходили из одного места в другое, с поздней рабочей смены домой, из домов в другие дома или магазины. Всё же то, что мы наблюдали, выглядело угрожающим, и ещё происходило достаточно скрытого, так что уж точно дело не в паранойе.
- Сегодня утром я нашла нескольких местных жителей, с которыми обычно разговаривала, - сказала Корви. - Спросила, не слышали ли они чего-нибудь.
Она проезжала через затемнённый участок, где баланс штриховки смещался, и мы молчали, пока фонари вокруг нас не стали снова более высокими и привычно декоративно изогнутыми. Под этими фонарями - улица, на которой мы находились, виделась уходящей от нас кривой, сужающейся в перспективе; возле стен стояли женщины, торговавшие сексуальными услугами. Они настороженно следили за нашим приближением.
- Особой удачи у меня не было, - сказала Корви.
Во время той ранней вылазки у неё даже не было при себе фотографии. Она подняла все свои старые контакты: с приказчиками из ликёро-водочного магазина, со священниками приземистых поместных церквей, кое-кто из которых были последними священниками-простолюдинами, с храбрыми стариками, на бицепсах и предплечьях у которых были вытатуированы серпы и кресты, а на полках за спиной стояли бещельские переводы Гутьерреса, Раушенбуша, Канаана Бананы. С сиделками, ухаживавшими за престарелыми. Корви могла только спросить, что они могут рассказать ей о событиях в деревне Покост. Об убийстве они слышали, но ничего толком не знали.
Теперь фотография у нас имелась. Мне дал её Шукман. Я взмахнул ею, когда мы вышли из машины; я размахивал ею, чтобы женщины видели: вот, я что-то для них принёс, а значит, приехали мы именно ради этого, а не затем, чтобы кого-то арестовывать.
Кое-кого из них Корви знала. Они курили и наблюдали за нами. Было холодно, и я, подобно всем прочим, кто видел их, дивился, каково приходится их ногам в одних чулочках. Мы, конечно, воздействовали на их бизнес: многие местные, проходя мимо, смотрели на нас и снова отворачивались. Я увидел, как замедлил ход проезжавший мимо "синяк": должно быть, им представился лёгкий арест, но водитель и пассажир заметили форму Корви и, отсалютовав, снова ускорили движение. Я в ответ помахал их задним огням.
- Что вам надо? - спросила одна из женщин.
На ней были высокие дешёвые сапоги. Я показал ей фотографию.
Лицо Фуланы Деталь подчистили. Отметины, однако, оставались - под макияжем видны были царапины. Их можно было бы убрать со снимка полностью, но потрясение от вида этих ран было для допроса полезно. Снимок сделали до того, как ей обрили голову. Умиротворённой она не выглядела. Она выглядела нетерпеливой.
"Не знаю её". - "Я её не знаю".
Я не замечал быстро скрываемого узнавания. К ужасу клиентов, толпившихся на краю местной темноты, проститутки сгрудились в сером свете фонаря, передавая снимок из рук в руки, и, вне зависимости от того, издавали они или нет сочувственные возгласы, было ясно, что Фулана им не знакома.
- Что случилось?
Я вручил свою карточку женщине, которая это спросила. Она была тёмной, с давней примесью семитских или турецких кровей. По-бещельски говорила без акцента.
- Это мы и пытаемся выяснить.
- Нам стоит беспокоиться?
Я промолчал, и после паузы Корви сказала:
- Если мы сочтём, что стоит, то сообщим вам об этом, Сайра.
Мы остановились рядом с группой молодых людей, пивших крепкое вино возле бильярдной. Корви немного послушала их сквернословие, затем пустила по кругу фотографию.
- Здесь-то мы зачем? - тихонько спросил я.
- Это начинающие гангстеры, босс, - объяснила она. - Смотрите, как они прореагируют.