Я сказал комиссару Гадлему, что хотел бы поехать и поговорить с Хурущем у него дома, предложить ему добровольно сдать отпечатки пальцев, слюну, привлечь к сотрудничеству Посмотреть, как он это воспримет. Если откажется, можно будет вызвать его повесткой и взять под наблюдение.
- Хорошо, - сказал Гадлем. - Но давайте не будем терять времени. Если он не будет играть вместе с нами, наложите на него секестр и доставьте сюда.
Мне хотелось бы обойтись без этого, хотя бещельский закон давал нам такое право. Секестр, "полуарест", означал, что мы могли удерживать уклоняющегося свидетеля или "лицо, имеющее отношение" на протяжении шести часов для предварительного допроса. При этом мы не могли ни изымать вещественные доказательства, ни делать официальных выводов из отказа от сотрудничества или молчания. Традиционно секестр применялся, чтобы добиться признания от подозреваемых, против которых не было достаточных для ареста улик. Он иногда был полезным блокирующим приёмом против тех, кто, по нашему мнению, мог скрыться. Но присяжные и адвокаты всё больше ополчались против этого метода, и позиция полуарестанта, который не делал признательных показаний, позже обычно усиливалась, потому что мы выглядели чересчур пристрастными. Гадлем, будучи старомодным, об этом не заботился, а я вынужден был подчиняться его приказам.
Хурущ работал в одном из направлений полуживого бизнеса, в серой экономической зоне. Туда мы и прибыли - срочная операция. Тамошние полицейские под надуманным предлогом установили, что Хурущ на месте.
Мы вытащили его из офиса, чересчур тёплой пыльной комнаты над магазином, с промышленными календарями и выцветшими пятнами на стенах между шкафами. Когда мы уводили Хуруща, его секретарша тупо на нас смотрела, убирая со своего стола разное барахло.
Он понял, кто я такой, ещё до того, как увидел в дверном проёме Корви или кого-то другого в форме. Его опытности, некогда обретённой, хватило, чтобы распознать, что он, несмотря на наши манеры, не арестован и поэтому имеет возможность отказаться следовать за нами, из-за чего мне придётся подчиниться Гадлему. Через мгновение после того, как впервые нас увидел, - в течение которого он напрягался, словно обдумывая возможность бежать, хотя куда? - Хурущ спустился вместе с нами по раскачивающейся железной лестнице на стене здания, служившей единственным входом. Я негромко распорядился по рации, чтобы вооружённые сотрудники, бывшие наготове, отошли. Он так никогда их и не увидел.
Хурущ оказался жирным здоровяком в клетчатой рубашке, такой же выцветшей и пыльной с виду, как стены его офиса. Он смотрел на меня через стол в нашей комнате для допросов. Ящек сидела, а Корви стояла, проинструктированная ничего не говорить, а только наблюдать. Я расхаживал взад-вперёд. Протокола мы не вели. С формальной точки зрения это не было допросом.
- Микаэл, вы знаете, почему вы здесь?
- Без понятия.
- Вам известно, где ваш фургон?
Он резко поднял голову и воззрился на меня. Голос у него переменился - в нём вдруг зазвучала надежда.
- Так, значит, вы об этом? - спросил он наконец. - О фургоне?
Он выдохнул "ха" и откинулся на стуле. Всё ещё настороженный, но начинающий расслабляться.
- Значит, вы его нашли? Что с ним?..
- Нашли?
- Его угнали. Три дня назад. Так что? Вы его нашли? Господи. Что же?.. Он у вас? Могу я получить его обратно? Что случилось?
Я посмотрел на Ящек. Она встала, шепнула мне пару слов, снова уселась и продолжила наблюдать за Хурущем.
- Да, Микаэл, я именно об этом, - сказал я. - А вы думали, о чём? На самом деле нет, не тычьте в меня пальцем, Микаэл, и заткнитесь, пока я не скажу; я ничего не желаю слышать. Вот что, Микаэл. Человеку вроде вас, занимающемуся доставкой товаров, фургон необходим. А вы об угоне не заявляли.
Я коротко глянул на Ящек: мол, мы уверены? Она кивнула.
- Не сообщили, что он угнан. Теперь я вижу, что потеря этого куска дерьма, я подчёркиваю - куска дерьма, не очень-то вас подкосила, чисто по-человечески. Тем не менее я задаюсь вопросом: если его угнали, то что могло помешать вам оповестить об этом нас и вашу страховую компанию? Как вы можете без него справляться со своей работой?
Хурущ пожал плечами.
- Не успел. Я собирался. Был занят…
- Мы знаем, как вы заняты, Мик, и всё же я спрашиваю: почему вы не сообщали о его пропаже?
- Я не успел. В этом же нет ничего подозрительного…
- В течение трёх дней?
- Он у вас? Что случилось? Его что, для чего-то использовали? Для чего именно?
- Знаете эту женщину? Где вы были во вторник вечером, Мик?
Он уставился на фотографию.
- Господи. - Он всё-таки побледнел. - Кого-то убили? Господи. Её сбили, да? Сбили и скрылись? Господи.
Он вытащил потёртый наладонник, потом, не включив его, поднял взгляд.
- Во вторник? Я был на собрании. Во вторник вечером? Боже мой, я был на собрании. - Он нервно кашлянул. - В ту самую ночь чёртов фургон и угнали. Я был на собрании - двадцать человек могут сказать вам то же самое.
- На каком собрании? Где?
- Во Вьевусе.
- Как вы туда добрались без фургона?
- На своей чёртовой машине! Её-то никто не угонял. Был на собрании Анонимных игроков.
Я уставился на него.
- Чёрт, я езжу туда каждую неделю. Вот уже четыре года.
- С тех пор как в последний раз побывали в тюрьме?
- Да, с тех пор как в последний раз побывал в чёртовой тюрьме. Господи, а что, по-вашему, меня туда привело?
- Нападение.
- Да, я расквасил нос своему чёртовому букмекеру, потому что задолжал ему, а он мне угрожал. А вам что за дело? Во вторник вечером я сидел в помещении, где было полно народу.
- Что ж, это два часа, самое большее…
- Да, а потом, в девять, мы пошли в бар - это же АИ, а не АА, - и я просидел там за полночь и домой отправился не один. В моей группе есть одна женщина… Вам это все подтвердят.
Насчёт этого он был не прав. Из восемнадцати человек, входивших в группу АИ, одиннадцать не пожелали ставить под угрозу свою анонимность. Организатор, жилистый парень с конским хвостом, проходивший под кличкой Зет, "Боб", не назвал нам их имён. Он имел право не делать этого. Мы могли бы его заставить, но зачем? Семеро других, согласившихся выступить свидетелями, подтвердили слова Хуруща.
Среди них не было той женщины, с которой, по его утверждению, он отправился домой, но некоторые из них соглашались, что таковая имела место. Мы могли бы установить её личность, но опять-таки какой смысл? Кримтехи взбудоражились, когда нашли на Фулане ДНК Хуруща, но это было крохотное число волос с его руки на её коже: учитывая то, как часто он совал вещи в багажник и вытаскивал их, они ничего не доказывали.
- Так почему он никому не сказал, что у него пропал фургон?
- Он говорил, - сказала мне Ящек. - Просто нам не сообщил. Я разговаривала с его секретаршей, Льелой Кицовой. Пару последних дней он только и знал, что причитал по этому поводу.
- Не успел поставить нас в известность? Как он вообще без него обходился?
- Кицова говорит, что он просто таскает барахло через реку, туда и сюда. Случайный импорт, в очень малых масштабах. Ныряет за границу и хватает дребедень для перепродажи: дешёвую одежду, пиратские диски.
- Куда за границу?
- В Варну. В Бухарест. Иногда в Турцию. Само собой, в Уль-Кому.
- Значит, он просто слишком замотался, чтобы сообщить об угоне?
- Такое случается, босс.
Само собой, причём к его ярости - несмотря на то, что он не сообщил об угоне, ему теперь вдруг очень захотелось его вернуть, - мы не стали отдавать ему фургон. Мы лишь взяли его к огороженной стоянке - удостовериться, что машина действительно его.
- Да, он мой.
Я ожидал, что он будет жаловаться, как дурно обращались с его транспортным средством, но, по-видимому, таким и был его обычный цвет.
- Почему я не могу его забрать? Он мне нужен.
- Повторяю ещё раз: это место преступления. Заберёте его, когда я во всём разберусь. Для чего это всё?
Он пыхтел и ругался, глядя в багажник фургона. Я велел ему ни к чему не притрагиваться.
- Это дерьмо? Понятия не имею.
- Я вот о чём говорю.
Разорванный шнур, куски хлама.
- Ну да. Не знаю, что это такое. Я это сюда не клал. Не смотрите на меня так - зачем мне возить такой мусор?
Позже, у себя в офисе, я сказал Корви:
- Пожалуйста, Лизбьет, остановите меня, если у вас есть какие-то соображения. Потому что я вижу предполагаемую рабочую девушку, которую никто не узнает, без каких-либо причин выброшенную на виду из угнанного фургона, старательно загруженного разным дерьмом. И, знаете ли, ничего похожего на орудие убийства - это весьма определённо.
Я ткнул в бумаги, лежавшие у меня на столе, - они и поведали мне об этом.
- Мусор валяется по всему тому массиву, - сказала она. - По всему Бещелю хватает мусора, он мог подобрать его где угодно. "Он"… Может, и они.
- Подобрали, запихали и бросили, а с мусором - и фургон.
Корви сидела в очень напряжённой позе, ожидая что-то от меня услышать. Всё, что сотворил тот хлам, так это поелозил по мёртвой женщине и покрыл её ржавчиной, словно она тоже была старым железом.
Глава 4
Обе наводки оказались ложными. Помощница из адвокатской конторы бросила работу, не удосужившись об этом сообщить. Мы нашли её в Бьяциалике, на востоке Бещеля. Она крайне огорчилась, что заставила нас похлопотать. "Я никогда не вручаю уведомлений, - твердила она. - Только не таким работодателям. И никогда ничего подобного не случалось". Корви без труда разыскала Розин Губастую. Та занималась своим обычным делом.
"Ничуть не похожа на Фулану, босс". Корви показала мне файл jpeg, для которого Розин с удовольствием позировала. Нам не удалось ни установить источник этой ложной информации, доставленной с такой убедительностью, ни понять, почему кто-то мог принять одну женщину за другую. Поступили и иные сведения, я отрядил людей для их проверки. На своём рабочем телефоне я обнаружил несколько новых сообщений вкупе с пустышками.
Шёл дождь. Распечатка Фуланы на киоске у моей входной двери размякла и пошла полосами. Кто-то приладил глянцевую листовку о концерте балканского техно, та закрыла верхнюю часть её лица. Клубная ночь вырастала над её подбородком и губами. Я отцепил этот новый плакат. Не выбросил - лишь передвинул его так, что Фулана снова стала видна, её закрытые глаза оказались рядом с ним. Диск-жокей Радич и "Команда Тигра". Хард-бит. Других фотографий Фуланы я не видел, хотя Корви заверяла меня, что их развесили в разных частях города.
Разумеется, следы Хуруща обнаружились по всему фургону, но на Фулане, если не считать нескольких волосков, никаких его частиц больше не было. И то сказать: как будто эти избавляющиеся от игромании типы стали бы лгать. Мы попытались узнать у него имена всех, кому он когда-нибудь одалживал фургон. Нескольких человек он упомянул, но настаивал, что машину угнал незнакомец. В первый понедельник после того, как мы нашли тело, мне позвонили.
- Борлу, - снова назвался я после долгой паузы, и моё имя вернулось ко мне, повторенное.
- Инспектор Борлу.
- Чем могу помочь?
- Не знаю. Несколько дней назад я надеялся, что вы сможете мне помочь. Пытался вам дозвониться. Скорее, это я могу вам помочь.
Звонивший говорил с иностранным акцентом.
- Что? Простите, вынужден просить вас говорить громче - линия очень плохая.
Слышны были статические помехи, и голос абонента звучал так, словно был записан на старинном аппарате. Я не мог сказать, была ли это задержка на линии или ему самому всякий раз требовалось так много времени, чтобы ответить. Он говорил на хорошем, но странном бещельском, напичканном архаизмами.
- Кто вы? - спросил я. - Чего вы хотите?
- У меня для вас есть информация.
- Вы говорили по нашей линии оповещения?
- Я не могу. Такая точка.
Он звонил из-за границы. Отчётливо проявляла себя обратная связь устаревших бещельских АТС.
- Откуда у вас мой номер?
- Борлу, заткнитесь.
Я опять пожалел, что у меня нет АОНа, и выпрямился в кресле.
- Из Гугла. Ваше имя указано в документах. Вы возглавляете расследование по той девушке. Миновать секретарей совсем не трудно. Вы хотите, чтобы я вам помог, или нет?
Я на всякий случай огляделся, но со мной никого не было.
- Откуда вы звоните?
Я раздвинул шторы на окне, словно мог увидеть кого-то, кто наблюдал за мной с улицы. Конечно, я никого не увидел.
- Да бросьте, Борлу. Вы и сами знаете, откуда я звоню.
Я делал записи. Я знал, что это за акцент. Он звонил из Уль-Комы.
- Вы знаете, откуда я звоню, а поэтому, пожалуйста, не трудитесь спрашивать, как меня зовут.
- Разговаривая со мной, вы не совершаете ничего противозаконного.
- Вы не знаете, что я собираюсь вам рассказать. Вы не знаете, что я собираюсь вам рассказать. Это… - Он прервался, и я слышал, как он бормотал что-то, прикрыв рукой трубку. - Слушайте, Борлу, я не знаю, как вы смотрите на подобные вещи, но я считаю, что это безумная наглость - то, что я говорю с вами из другой страны.
- Я далёк от политики. Послушайте, если вы предпочитаете… - Последнюю фразу я начал на иллитанском, на языке Уль-Комы.
- Превосходно, - перебил он меня на своём старомодном бещельском с иллитанским акцентом. - Так или иначе, а чёртов язык один и тот же.
Я записал эти его слова.
- А теперь заткнитесь. Хотите услышать мою информацию?
- Конечно.
Я старался придумать способ отследить этот звонок. На моей линии не было нужного оборудования, и могло потребоваться несколько часов, чтобы пройти в обратном направлении, через БещТел, даже если бы я смог связаться с ними, пока он со мной говорит.
- Та женщина, которую вы… Она умерла. Верно? Мертва. Я её знал.
- Мне очень жаль… - Я сказал это только после того, как он долгие секунды ничего не говорил.
- Я знал её… Давно с ней познакомился. Хочу помочь вам, Борлу, но не потому, что вы коп. Святой Свет! Я не признаю ваших полномочий. Но если Марью… если её убили, то кое-кому, о ком я забочусь, может грозить опасность. В том числе и тому, о ком я забочусь больше всего, то есть мне самому. И она заслуживает… Итак - вот всё, что я знаю. Её звали Марьей. Она проходила под этим именем. Я познакомился с ней здесь. Здесь - в Уль-Коме. Я говорю вам, что могу, но много я никогда и не знал. Не моё это дело. Она была иностранкой. Я знал её из-за политики. Она была серьёзной - преданной, понимаете? Только не тому о чём я сначала подумал. Много знала, не тратила времени даром.
- Послушайте, - сказал я.
- Это всё, что я могу вам рассказать. Она жила здесь.
- Она была в Бещеле.
- Бросьте. - Он рассердился. - Оставьте это. Не официально. Она не могла. Даже если она была в Бещеле, жила она здесь. Обратите внимание на ячейки, на радикалов. Кто-нибудь скажет, кто она такая. Она бывала повсеместно. Во всём подполье. Должно быть, по обе стороны. Она хотела везде побывать, потому что ей нужно было всё знать. И ей это удалось. Вот и всё.
- Откуда вы узнали, что её убили?
Я слышал его свистящее дыхание.
- Борлу, если вы всерьёз это спрашиваете, значит, вы глупы и я зря теряю время. Я узнал её на фотографии, Борлу. Вы что, думаете, я стал бы помогать вам, если бы не был уверен, что узнал? Если бы не думал, что это важно? Откуда, по-вашему, я узнал, что она убита? Да просто видел ваш чёртов плакат.
Он положил трубку. Я же некоторое время прижимал свою к уху, как будто он мог вернуться.
"Я видел ваш плакат". Заглянув в свой блокнот, я обнаружил, что, помимо подробностей, которые он мне сообщил, там написано "дерьмо/дерьмо/дерьмо".
Задерживаться у себя в кабинете я не стал ни на минуту. "Как здоровье, Тьядор? - спросил Гадлем. - Вид у вас неважный". Уверен, что так и было. У киоска на тротуаре я выпил крепкий кофе ай тёрко - по-турецки. Это было ошибкой: я взбудоражился ещё сильнее.
По дороге домой мне было трудно - что, возможно, для такого дня не удивительно - соблюдать границы, видеть и не-видеть лишь то, что следовало. Меня окружали люди, находившиеся не в моём городе, медленно шедшие через районы, многолюдные у них, но пустынные в Бещеле. Я сосредоточивался на камнях, которые на самом деле были вокруг меня, - соборах, барах, кирпичных завитушках здания, некогда бывшего школой, - на всём том, среди чего я рос. Остальное я игнорировал - или пытался игнорировать.
В тот вечер я набрал номер Сариски, историка. Славно было бы заняться с ней сексом, но иногда она любила поговорить о делах, которыми я занимался, и выказывала недюжинную сообразительность. Я набирал её номер дважды, но дважды отсоединялся, прежде чем она успевала ответить. Мне не хотелось вовлекать её в это. Нарушать конфиденциальность, сообщая ей о проводимых расследованиях, замаскированных под гипотезу, - это одно. Впутывать её в брешь - совсем другое.
Я постоянно возвращался к тому "дерьму/дерьму/дерьму". В конце концов пришёл домой с двумя бутылками вина и принялся медленно их приканчивать, смягчая выпитое оливками, сыром и колбасой. Я сделал ещё несколько бесполезных записей, причём придал некоторым форму тайной диаграммы, как будто мог нарисовать выход, но ситуация - головоломка - была ясна. Я мог стать жертвой бессмысленного и трудоёмкого обмана, но это представлялось маловероятным. Куда более вероятным было то, что человек, позвонивший мне, говорил правду.
В таком случае я получил основательную наводку, подробную информацию о Фулане-Марье. Мне сказали, куда направляться и кого искать, чтобы разузнать больше. В чём моя работа и состояла. Но если бы выяснилось, что я действовал в соответствии с этой информацией, то никакой осуждающий приговор не смог бы устоять. И, что гораздо серьёзнее, следовать этой наводке было бы для меня много хуже противозаконного деяния, это стало бы противозаконным не только по бещельским законам - я оказался бы в Бреши.
Мой информатор не должен был видеть наших плакатов. Они висели не в его стране. Ему никогда не следовало рассказывать мне об этом. Он сделал меня соучастником. Его информация в Бещеле была чужеродной - один только факт пребывания её у меня в голове был нарушением. Я оказался замешан. Деваться некуда. Возможно, из-за опьянения я тогда не задумался, что у него не было необходимости рассказывать мне, как он получил свою информацию, и что у него должны были иметься причины, чтобы так поступить.