Племя разошлось. Кто-то ушел в лес проверять ловушки, самострелы, ловчие ямы; молодые матери остались на поляне кормить малышей и присматривать за ребятишками постарше; воины вернулись на свои места при входе в пещеру. Жрицы проходили мимо Унээта, потупив глаза и стараясь осторожно ступать по перепревшей листве и хвое босыми ногами, словно боясь неловким движением или ненужным звуком навлечь на себя его гнев. Поднялся с пня Гильд, опираясь на свои можжевеловые подпорки. Чуть качнулся в сторону, Эрних поддержал его, и они стали удаляться по тропинке в сторону кратера, негромко переговариваясь между собой. О чем? Унээт стянул с лица маску, резким движением стряхнул с головы шуршащий капюшон и, передернув плечами, скинул мантию на руки жриц, тут же набросивших на него длинный плащ из бобровых шкур. О чем же они все-таки болтают? Старый калека, наверное, опять плетет какие-нибудь небылицы. Хотелось бы, конечно, расспросить его кое о чем: о кратере, о зеркальной чаше на дне, издающей при ударе такой глубокий чистый и полный звук, о криспах, бесследно исчезающих среди кочек и деревьев. Эти безобразные твари проваливались сквозь поверхность земли так, словно это была вода, на которой никаких следов не остается. А Эрних, зачатый в Ночь Священного Погребения, - почему он такой? Среди кеттов нет и никогда не было никого с таким цветом волос. Словно белая ворона в стае черных сородичей. Цвет чешуек мягкого камня, до которых так охочи далекие и страшные кассы. Но далекие ли? Перед тем как войти в пещеру, Унээт еще раз оглянулся, и ему вдруг показалось, что вдалеке среди стволов замелькали чьи-то враждебные тени. Нет, никого, просто кто-то из мальчишек погнался за белкой и спугнул тетеревиный выводок. Да, надо уходить. Если кассы так пристрастились к желтым чешуйкам, они непременно доберутся сюда. Даже если Тьорд не сказал ни слова, но чешуйки нашли при нем, молодом воине, несущем знаки Ворона на теле. Кассов приведут мааны. Они столько лет платят им дань: добычу, молодых девушек, даже охотников. Говорят, что кассы глиной обмазывают сильным мужчинам головы, привязывают их к деревьям и держат под палящим солнцем, пока глина не закаменеет. Некоторые не выдерживают этой пытки и умирают, но те, кто остается в живых, превращаются в тупых, безразличных ко всему на свете тварей. Посланцы маанов рассказывали, что они даже перестают чувствовать боль, что кассы кормят их падалью и что делают они самую грязную и тяжелую работу: качают мехи, рубят камень в горах. Как-то с посольством Унээту передали несколько таких камешков, тяжелых, поблескивающих острыми, как зубки соболя, гранями. Но самое удивительное и даже пугающее в этих камешках было то, что они тянулись друг к другу с некоей, пусть слабой, невидимой, но постоянной и настойчивой силой. Не эта ли сила притягивает оружие кассов к добыче, ко всякой живой плоти, как притянула она клинок к телу молодой жрицы? Как тогда защищаться от них, когда они покажутся на этой поляне верхом на своих косматых зверях, похожих, как говорят мааны, на безрогих туров? Унээт прошел длинной узкой галереей, вышел в зал и в свете факелов спустился по широким плоским ступеням к Священному Озеру. Из нанизанной на четыре Игнама медвежьей шкуры послышался писк: старая жрица почуяла его и выразила слабую радость от появления живого человека в этом каменном, увенчанном высохшими головами лесу. А что будет с ней? Принести в жертву? Искупительную? Прощальную? Но не убивать, не топить, а так и оставить заживо дотлевать в своем меховом мешке? Что ж, как он решит, как он скажет на Большом Совете, так и будет. Но куда поведет он племя? В те высокие белые горы, чьи очертания так ясно рисуются в свете уходящего в подземный мрак Синга? Есть ли там пещеры? Конечно, есть, ведь где-то там пещерный лев оторвал Гильду ногу. Но хватит ли у племени сил, чтобы занять хоть одну из таких пещер? Ведь хозяева ни за что не покинут свои жилища добровольно. А значит, кто-то опять погибнет. Как отец Бэрга, как Мита. Кто-то, конечно, останется, но хватит ли оставшихся, чтобы продолжить род Ворона? Унээт вышел из зала, поднялся по галерее к выходу из пещеры. Один из воинов при его появлении почтительно вытянулся и стукнул древком копья о каменную площадку, второй даже не повернул головы, прыгая на одном месте и выбивая босыми ступнями овальные выбоины в камне, оставленные до него множеством поколений воинов, в прыжке ступнями срубавших рога оленям. Что ж, пусть трудится, это еще очень и очень может пригодиться. Вечерело. Воздух между стволами деревьев загустевал в синеватый слоистый туман. Матери собирали детей, они кричали, дрались, плакали. Унээт посмотрел на тропу, ведущую к кратеру. Надо бы тихо прогуляться в ту сторону, последить за этими двумя колдунами. Пошел, сделав знак воинам, чтобы они оставались на месте. Пробираясь по тропинке, вдруг ощутил чей-то взгляд. Не испуганный, не враждебный, скорее любопытный. Остановился, осмотрелся, положив ладонь на рукоять клинка, и, никого не обнаружив, двинулся дальше, все еще чувствуя взгляд невидимого лесного существа на своем затылке. Вдруг чуть впереди между древесными стволами Унээт заметил легкое движение слежавшегося слоя перепревшей листвы; от земли отделился плоский щит, и из-под него высунулась острая уродливая голова криспа. Унээт выхватил клинок из-за пояса, но крисп опять втянул голову и исчез, слившись с лиственным ковром. Он пожалел, что не взял с собой хотя бы одного из воинов, но кратер был уже близко, а его возвращение с полдороги могли бы счесть трусостью. Вдруг Унээт заметил впереди призрачное облачко; оно стояло как раз над кратером и просвечивало между стволами деревьев. Ощущение взгляда невидимого существа усилилось настолько, что теперь Унээту казалось, будто в его спину упираются два тупых кола и упорно толкают его вперед. Рука с клинком сделалась вдруг как бы чужой и совершенно бессильно повисла вдоль тела. Он хотел остановиться, оглянуться, но ни тело, ни шея уже не повиновались ему; только одеревеневшие ноги продолжали покорно нести его вперед, переступая через толстые ребристые корни, пересекавшие тропу. Так, оцепеневший, он поднялся по внешнему склону кратера к самому облачку, упал грудью на поросший травой край и посмотрел вниз, на круглую блестящую чашу. Он увидел Гильда и Эрниха, сидевших в каменных нишах по разные стороны чаши. А в самой чаше стояли три стройных высоких человека в длинных прозрачных мантиях и лучистых венцах вокруг голов. Тут Унээт почувствовал, как кто-то тяжело навалился ему на спину и сдавил горло сильными твердыми пальцами. Глаза Верховного Жреца заволокла тьма.
На другой день все люди племени собрались в кратере, чтобы похоронить Верховного Жреца. Жрицы обтянули труп вымоченной в Едком Источнике шкурой Двана, воины подняли и усадили его посередине чаши со скрещенными ногами, Эрних, обряженный в мантию из вороньих перьев, нанес на лоб, плечи, грудь и колени Унээта знаки Ворона. По его знаку кетты заняли свои ниши в склонах, а сам он принял из рук старшей жрицы барабан и, закрыв лицо клювастой маской, стал мерно бить тяжелой костью в туго натянутую шкуру. Гильд сидел в стороне и тонко посвистывал в камышовую флейту. Вчера, после Контакта, прерванного яростным хрипом умирающего Унээта, они поднялись по склону и нашли возле трупа отчетливые следы Двана. Эрних хотел вернуться к чаше и спросить, означает ли убийство Верховного Жреца то, что теперь он должен занять его место в порядке исключения? Можно ли теперь встать во главе племени, не прибегая к необходимому в таких случаях добыванию кожи Двана? Но чаша была пуста; тэумы исчезли вместе с облачком, нависавшим над кратером. Но в самом начале Контакта они ясно дали понять, что кетты должны покинуть пещеру и двигаться в сторону Белых Гор с острыми сверкающими вершинами.
- А как же кассы? - спросил Эрних. - Что делать, если они выследят и настигнут нас?
Ответа не было. Все три тэума медленно кружились вместе с чашей, глядя перед собой большими темными глазами, отливающими тяжелым каменным блеском.
Эрних и Гильд вернулись к пещере и послали воинов за мертвым Унээтом. Те стали испуганно и недоверчиво переглядываться, нерешительно топтаться на месте, и тогда Эрних вынул из костра при входе толстую, стреляющую углями головню и сам повел воинов к месту гибели Верховного Жреца. И вот теперь он сидел в чаше, широко раскрыв мертвые, окруженные толстыми глиняными валиками глаза, и прозрачные струи голубоватого пламени поднимались со дна чаши и поглощали схваченную трупным холодом плоть.
После того как от Верховного Жреца осталось лишь темное пятно в центре чаши, племя вернулось в пещеру и собралось у Подземного Озера.
Эрних поднялся на плоский камень, снял маску и передал ее жрице. Кетты смотрели на него недоверчиво, но без страха и без насмешки. Ему позволили облачиться в мантию, и до сего момента он делал все, что положено делать Верховному Жрецу. Но что дальше?
- Мы уходим! - сказал он, медленно переводя взгляд с одного лица на другое. Все молчали, но в молчании этом ощущалось недоверчивое, настороженное ожидание.
- Кто хочет говорить? - возвысил голос Эрних.
- Куда ты поведешь нас? - спросил Янгор.
- Туда, где нас не смогут выследить и настигнуть кассы.
- Где это место? - послышался грубый голос Дильса.
- Горы.
- Зейг был в горах, - сказал Янгор, - там нет деревьев, на которых можно растягивать ловчие сети…
- Там голый камень, - негромко сказал кто-то из толпы, - там нельзя вырыть яму, чтобы загнать в нее медведя или тура…
- Там нет пещер! Там негде укрываться от ветра и дождя! - наперебой загалдели голоса под плоским низким сводом.
- Там есть пещеры, - сказал Гильд, - в них сухо и тепло. В горах водятся горные бараны и козлы, и их можно загнать на край пропасти или убить камнем, сбросив его с обрыва.
- Верховный прав, - раздался голос Бэрга, - если кассы придут сюда, эта пещера не защитит нас, даже если мы наглухо завалим вход валунами…
- И передохнем с голоду! - раскатисто расхохотался Дильс.
- Уходим! Уходим! - взвыли голоса под сводом.
- Кто нас поведет? - хрипло проревел Янгор.
- Нас поведет Гильд! - выкрикнул в ответ Эрних.
В ответ раздался дружный взрыв грубого издевательского хохота вперемешку с выкриками "Калека! одноногий!"
"Он будет указывать нам дорогу, болваны!" - хотел крикнуть Эрних, но в этот миг смех прервался так же внезапно, как и начался, словно кто-то невидимый накрыл все племя огромным глухим колпаком. Эрних, стоявший лицом к людям и спиной к Озеру, быстро обернулся, и крик замер у него на губах: он увидел Гильда, висящего над темной поверхностью воды в самой непринужденной позе. Старик неподвижно парил в сумраке, подвернув под себя свою единственную ногу и скрещенными руками прижимая к голой груди седую бороду. Глаза его были полуприкрыты, лицо озаряла легкая безмятежная улыбка. Вдруг на глазах у всего племени старик стал постепенно исчезать в воздухе наподобие огромной рыбы, погружающейся в глубь темного омута. Вскоре при гробовой тишине он исчез совсем и вновь появился на своем обычном месте, на плоском валуне у стены, украшенной изображением людей, задравших голову к зависшему над полянкой бревну.
- Оборотень! - негромко охнул кто-то за спиной Эрниха.
- Заткнись! - в четверть силы рыкнул Дильс и так ткнул болтуна кулаком, что тот коротко охнул и отлетел в молчаливую толпу.
Собирались восемь лун. Сворачивали сети, складывали и связывали жилами остроги, гарпуны, стрелы, укладывали в мешки из легких шкур наконечники и камни для пращей, пучками связывали кожаные ремни и свежие тетивы для луков. Женщины потрошили и сушили на солнце и над огнем очагов выловленную и вымоченную в Едком Источнике рыбу, раскладывали на плоских горячих камнях нарезанное длинными ломтями мясо, переплетенное стеблями высушенных ароматных трав. Жрицы в первые три луны по приказу Эрниха заваливали обломками бревен, выкорчеванными пнями и каменными плитами галерею, ведущую к алтарю Игнама, а также все проходы к Подземному Озеру. Шкуру со старой жрицей сняли с четырех подпорок, перенесли к самому выходу и положили в одной из боковых ниш. Старуха, почувствовав под собой твердую поверхность, страшно заволновалась, стала быстро перебирать редкие волоски вытертого меха сухими птичьими лапками и тоненько попискивать, дергая острым камешком кадычка.
- Что с ней? - спросил Эрних у Гильда, пока тот накапывал старухе в пустую половинку раковины отвар травы папарра.
- Волнуется, - ответил тот, - спрашивает, куда мы идем.
Он наклонился над высохшим, перебирающим ручками тельцем, влил в приоткрытый сморщенный ротик содержимое перламутровой скорлупки и тонко, пронзительно запищал в огромное старушечье ухо: "Ио!.. н-на-ха!.. н-нга!"
Старуха испуганно задергалась на меховой подстилке, стала хватать Гильда за кожаные браслеты на запястьях, но скоро движения ее рук замедлились, и она затихла, мерно и едва заметно дыша чуть приоткрытым ртом. Глаза ее, глубоко утонувшие в глазницах и затянутые тонкой коричневой кожицей, походили на два лесных ореха.
Ночью, когда Эрних с Гильдом сидели и перебирали пучки трав перед высоким глиняным очагом в одном из дальних уголков пещеры, перед ними вдруг опять возникли тэумы. На этот раз их было двое. Они сели по другую сторону очага и стали молча разглядывать двух человек поверх голубоватых огоньков, перебегающих над затухающими углями.
- Уходите? - спросил один из них тусклым, еле слышным голосом.
- Да, - ответил Эрних.
- Почему? - спросил второй.
- Кассы, - сказал Гильд, - мы должны увести племя.
- Они выследят и настигнут вас, - сказал первый.
- Убьют? - спросил Эрних.
- Некоторых - да, - был ответ.
Тэумы исчезли. Гильд бросил в очаг горсть пересохших корешков, пламя вспыхнуло и слизнуло их, оставив поверх тлеющих угольков маленький холмик пепла.
- Кто они? - спросил Эрних.
- Тэумы?
- Да.
Гильд перевязал пучок травы длинной лыковой прядью, отложил в сторону, взял свои можжевеловые палки и, опираясь на них, направился к выходу из пещеры. Эрних молча последовал за ним. Воины на площадке развлекались тем, что с силой швыряли друг в друга тяжелые кремневые клинки и либо руками перехватывали их на лету, либо ловили мышцами живота и груди, так что клинок не пробивал кожу, но словно тонул в ней. Гильд и Эрних поднялись на невысокий бугорок и остановились перед обугленным расщепленным пнем. Далекие вершины слабо поблескивали в свете края луны, а весь ее лик едва проступал сквозь густую тьму ночного неба, выстланного редкими крупными звездами.
- Они явились оттуда, - заговорил Гильд, подняв к небу корявый можжевеловый сук. - Когда я отправился за шкурой Двана, змея ужалила меня в ногу, и я лег под дерево умирать. И вот когда глаза мои уже стала заволакивать жаркая тьма, я вдруг почувствовал, что кто-то сильный поднял меня на руки и понес. Я решил, что это сам Дван явился, чтобы разделаться со мной, и приготовился к смерти. Но тут жар внезапно стих, сильные руки положили меня на мох, я открыл глаза и увидел над собой человеческий торс, посаженный на туловище оленя. Рядом стоял человек в прозрачной туманной мантии и держал ногу, отделенную от тела. Я понял, что это моя нога, и удивился тому, что не чувствую боли. Потом все разъяснилось. Появились другие в прозрачных мантиях. Они называли себя тэумы. Они сказали мне, что оживляют кости, которые находят на старых брошенных стоянках, и тогда я понял, откуда взялся представший передо мной человек-олень. Тогда я спросил, зачем они это делают, и они ответили, что хотят понять, откуда происходит жизнь. Я сказал, что жизнь происходит от Синга, Раана, Лика Воды, что у каждой жизни есть свой дух, свой бог, что мааны происходят от Тетерева, кетты от Ворона, а далекие кассы ведут свой род от Волка, укравшего девушку из племени сапгиров, погибших оттого, что их пещеры залила вода. Тогда они повели меня в долину среди гор, и там я увидел и криспов, и множество других существ, как бы слепленных из разных останков: крылатых волков на кабаньих ногах, птиц с рачьими хвостами, огромных рыб, ползающих в густом тростнике и покрытых длинной шерстью. Я спросил, как они это делают, и тогда один из них поднял из травы высохший птичий скелетик, подержал его в сложенных ладонях, дунул в них, а потом раскрыл и выпустил в небо поющего жаворонка. Еще они сказали мне, что когда-то очень давно их предки, спасаясь от гнева своих богов, сделали огромный челн, покинули свою планету и затерялись в просторах неба. Блуждали долго, до тех пор пока челн не притянула земля и он врезался в нее, пробив каменную оболочку в том месте, где сейчас находится кратер с блестящей чашей.
- А они не могут защитить нас? - спросил Эрних.
- Нет, - сказал Гильд, - они говорят, что для этого у нас есть свои боги.
- Игнам? - тихо, чтобы не услышали воины, спросил Эрних.
- Да, - ответил Гильд, - ибо только он побеждает смерть, рождая новую жизнь в женском чреве.
- А как же Ворон? Ведь душа умершего, свершив круг странствий и пройдя через плоть птицы, червя, рыбы и зверя, вновь возвращается в человека - ведь так учил Унээт?
- Может быть, - сказал Гильд, - но плоть человеческая рождается только от человека, так же как из икры и яиц вылупляются мальки и птенцы, а из семени сосны, брошенного в сопревшую хвою, выстреливает свежий проросток.
- Но нас осталось так мало, - сказал Эрних, - переходы трудны, и даже если мы дойдем до безопасных пещер и обживемся там, наши жены не скоро смогут родить столько крепких мальчиков, чтобы из них выросла смена нашим охотникам.
- В первые времена нам придется туго, - согласился Гильд, - но мы дадим молодых жриц в жены воинам…
- И не будем приносить рожденных ими младенцев в жертву богам?
- Конечно, нет, - сказал Гильд.
- Но если боги разгневаются на нас?
- Чьи боги? - усмехнулся Гильд. - Боги Унээта? Игнамы? Но где они? Ты видишь их?
- Нет, - сказал Эрних, - но они там…
Он протянул руку в сторону пещеры, но Гильд слегка похлопал его по плечу и сказал:
- Мальчик мой, мы завалили все подходы к ним, и они умерли. Боги живут лишь до тех пор, пока они могут предстать перед глазами человека, но стоит человеку отвернуть от них свой взор, и они умирают.
- А боги тэумов? - спросил Эрних.
- Тэумы слишком многого просили у них, а если они не давали всего, чего у них требовали, тэумы приходили и брали сами - вот боги и разгневались на них.
- Но если бы они просто отвернулись от них?
- Они отвернулись от одних, но повернулись к другим, - сказал Гильд, - так же случится и с нами, когда мы уйдем из этих мест.
- А ты не боишься, что новые боги потребуют новых жертв?
- Нет, мой мальчик, - сказал Гильд, - жертв требуют не боги, а люди, поклоняющиеся этим богам.
- Но если теперь я Верховный Жрец, - сказал Эрних, - люди могут потребовать этого от меня, разве не так?
- Люди привыкли подчиняться Унээту, - сказал Гильд, - привыкли преклонять головы перед человеком, облаченным в мантию из вороньих перьев, - не спеши расставаться с ней.
- Я понял тебя.