Фантастические рассказы петербургского журналиста и известного сетевого писателя Павла Виноградова приглашают читателя в причудливые миры, созданные авторским воображением, где мистика переплетается с вполне реальными проблемами. Человек бьётся в замкнутом круге повторяющейся жизни… Вечноживущий демон становится святым старцем… Ангел смерти мечтает стать человеком и его мечта осуществляется… Вождь пролетариата восстаёт из своего саркофага и пытается вновь совершить революцию в союзе со странными существами… На закате СССР комсомольский работник встречает на уединённом речном берегу проклятие своего рода… Межпланетный терроризм становится проблемой номер один для империи в далёкой галактике… Влюблённый лифт добивается взаимности у красавицы… Подлинная история пятнадцати человек на сундуке мертвеца… Всё это и многое другое в сборнике "Странные существа". Все рассказы занимали высокие места на сетевых литературных конкурсах.
Содержание:
На тёмный путь единожды вступив… 1
Колея 1
Эпизод 1 2
Эпизод 2 2
Старец Силуан 2
Роща Эрлик-хана 7
Крысобог 10
Билли Бонс и Дэйви Джонс 15
Дитя воды 17
Принцесса воронов 20
Грибник 23
Антип-терробоец 24
Между этажами 29
Янь и волхв 31
Цинь и Цзин 33
Ангел в человеческой шкуре 36
Для рукословов и прочих искусников 39
Примечания 40
Павел Виноградов
Странные существа (сборник)
На тёмный путь единожды вступив…
Колея
Нонна с девчонками играет в классики. Замызганная юбчонка, далеко уже не белые гольфы, растрёпанная чёрная коса. Интересно, каково её отцу, хромому фронтовику, пестовать позднюю дочь, чья мать навечно поселилась в психиатрической клинике? Впрочем, об отце думать не стоит…
Она ещё не знает, что красива. Типичная нимфетка, как они описаны: душеубийственная, вкрадчивая прелесть. Словно взяли роковую красавицу и с помощью хитрого агрегата умалили душевно и телесно. И получилась маленькая девочка, но никакой не ребёнок. Она двигается и ведёт себя так, словно сознаёт свои формы и своё предназначение, её повадка исполнена из глубины существа идущего кокетства. Женственность ужалась и напряглась, как пружина, ждущая момента освободить угнетённую энергию.
Я смотрю на неё из открытого окна, сидя на подоконнике, и от тоскливой любви мне сводит скулы. Ужасно хочется закурить. Однако потребность эта иллюзорна – мои нежные лёгкие отторгнут грязный дым, заставив забиться в глубоком кашле. Таков ещё один аспект моего наказания – невозможность смягчить его даже доступными средствами.
С Нонной играют Танька и Ольга. На них со скамейки поглядывают бабули. Когда отец Нонны навеселе возвращается из магазина и забирает её домой, кумушки принимаются обсуждать судьбу несчастного семейства.
Двор передо мной, как на ладони. Поодаль вяло гоняют мяч Женька с Володькой. Маловато их для футбола. Но ничего, во дворе подрастают пять-шесть мальцов, года через два они присоединяются к футболистам, а потом сбиваются в шайку уличной шпаны, со своей иерархией и ритуалами. Потом… Я знаю далеко не всё и не про всех. Женька сгорает от пьянки накануне перестройки. Володька погибает на Кавказе в нулевых. Костя кончает медицинский и по распределению попадает на Урал, где в начале большой заварушки его мобилизуют в войска. Военврачом проходит всю гражданскую, возглавляет областную больницу. Надо думать, вместе с этой больницей его накрывает в День Пи вторая волна ракет. Или третья? Не могу вспомнить.
Танька вырастает в добродушную дворовую шалаву, звезду всех местных парней. Я сам пару раз бываю с ней – на чердаке родного дома, на продавленном диване. Рожает после седьмого класса, уходит из школы, работает в винно-водочном магазинчике. Потом исчезает. Говорят, что вышла замуж за "крутого", но никто этому не верит. Я встречаю её незадолго до Дня Пи на пати в модном ночном клубе Куршевеля, где нахожусь по служебной надобности. Она меня не узнаёт. Унизанная брюликами, виртуозно щебечет по-французски и носит громкое имя дряхлого отставного банкира – её то ли третьего, то ли пятого мужа. Все эти подробности я узнаю потом, исключительно из профессиональной въедливости. А тогда, отработав ночью клиента – известного наркобарона, успешно подрабатывавшего шпионажем в пользу противника, быстренько уношу из этого рая ноги.
Ольга?.. Выходит замуж за парня из соседнего двора – неудачно и ненадолго. Остаётся в квартире родителей с двумя детьми, хоронит отца, потом мать. Работает нянечкой в больнице. А потом меня тут уже нет. Очевидно, попадает под раздачу, как и весь этот город, который в несколько минут исчезает с карты мира.
В этот момент меня всегда словно скручивает изнутри – от знания беспросветного будущего, желания закурить, лицезрения недоступной женщины, которую я жажду всегда – сейчас, потом, в жизни и смерти. Или в том, что у меня считается смертью. Даже факт того, что и у нас с ней есть короткое, неполноценное, но – счастье, не может меня утешить. Я хочу её прямо сейчас! Но лишь на следующий год меня начинают отпускать на улицу без присмотра, и очень нескоро, да и только один раз, всё складывается так, что мы остаёмся с ней наедине. Нас застукивают, разражается страшный скандал, её отец звереет, а может, сходит с ума. Впрочем, экспертиза признаёт его вменяемым, и он отправляется в лагеря, где вскоре умирает. А Нонну забирают в детский дом, и мы даже не поговорим перед расставанием, потому что меня в то страшное лето мама отправляет от греха подальше к бабушке в деревню. И лишь много-много лет спустя…
Иногда на этом месте я внутренне усмехаюсь, фантазируя, что случится, если я сейчас вырвусь отсюда и брошусь к ней. В самом деле, спрыгнуть с первого этажа легко даже для моего маленького нетренированного тела. Представляю вылезшие на лоб глаза мамаш, узревших пылкие объятия, с которыми пятилетний карапуз лезет к девочке. Право, я бы не сдержался – такова природа дикой страсти, которую я испытываю к ней. Пожалуй, забрали бы меня в специнтернат для асоциальных детей.
К счастью… К счастью?.. К счастью, это невозможно. Мои действия в жизни определены. Думать я могу разное, но действую всегда, не выходя из глубокой и жесткой колеи своей судьбы. Я не знаю, кто продавил её в ткани мироздания. Наверное, я сам. Но за какой из моих многочисленных грехов Господь наслал на меня такую кару, понятия не имею. Я знаю лишь, что никогда не бываю ребёнком: покачиваясь в тёплой и пряной среде материнского лона, я в какой-то момент сразу получаю знание обо всей своей жизни, от рождения до страшного конца. С тем и живу дальше, не в силах изменить ничего, проходя всеми её извилистыми тропинками, обречённо зная то, что открывается за следующим поворотом.
И так много, много раз. Такой вот, блин, ёкарный Сизиф, прости, Господи.
Так, на этом месте мне срочно нужен фильм, который ещё не то что не снят, а даже не задуман. Да и если бы он существовал, его бы не показал ни один кинотеатр страны, в которой я имею честь тянуть бесконечную лямку. Фильм, который впервые смотрю лет через двадцать в одном из полуподпольных видеосалонов.
Да и не сам фильм мне нужен, одна лишь фраза из него. Мне необходимо, чтобы кто-то произнёс её вне меня, чтобы я мог вслушаться, пытаясь понять и, может быть, найти выход. "На тёмный путь единожды вступив, навсегда свяжешь с ним судьбу свою", – говорит юному герою инопланетный сморчок, жонглирующий нездешними силами. Сама эта раздутая космическая эпопея мне безразлична – в конце концов, я всю жизнь дерусь за Империю против всяких "хороших парней", и с этими бы тоже дрался, и неизвестно, помогли бы им лазерные мечи. Но эта фраза звучит во мне от рождения и до смерти, восставая вместе с моим сознанием.
Когда же я вступил на тёмный путь и почему не могу сойти с него? Мне кажется, это самое важное в моей мультижизни, которая, на самом деле, лишь бесконечно клонируемая смерть. Если я найду этот момент, возможно, смогу изменить всё. До тех пор я бессилен, хотя пытаюсь множество раз. Например, я мог бы унять её отца. Пусть у меня пока детское тело, но память… память головореза диверсанта всегда при мне. Я знаю, куда бить, чем бить, и какой эффект это произведёт. Я могу пользоваться любым оружием, и знаю, как сделать оружием множество совершенно неподходящих для этого предметов. И ещё я обучен методике психологических манипуляций.
Всё это очень выручает меня и в школе, и в армии, и на тайных курсах конторы настолько секретной, что она даже не имеет названия, об её существовании осведомлены лишь члены Политбюро, а после распада Союза – Совета безопасности. Мы не занимаемся ни разведкой, ни контрразведкой, лишь наблюдаем и в нужных случаях реагируем, нанося упреждающий удар. Попросту говоря, физически ликвидируем опасную для государства фигуру.
На меня обращают внимание ещё в школе, и немудрено – прошлое-будущее постоянно проявляется во мне. Ребёнок-солдат – находка для конторы. Уже в старших классах я участвую в нескольких операциях, в основном, в качестве приманки. Далее мой путь определён: армия, институт – всё под чутким присмотром тайных дядей, а потом – обучение и работа на всю оставшуюся жизнь. Не мне оставшуюся, а стране.
И в связи с этим у меня возникает множество вопросов, ответить на которые абсолютно некому. Получается, что в мою колею впечатаны события, которые могли произойти только вследствие использования мною памяти о будущей жизни. А если оно так, то где моя жизнь первоначальная, не осквернённая с рождения взрослым опытом?..
Когда вступаю я на тёмный путь? Может быть, прямо здесь и сейчас, на этом подоконнике? Или когда завожу Нонну в старое бомбоубежище и, после невинных детских игр "покажи-ты-мне-а-я-покажу-тебе", настойчиво и умело делаю то, что ни в коем случае не должно происходить между девятилетним мальчиком и одиннадцатилетней девочкой? Или когда не убегаю из бабкиной деревни, чтобы встретиться с ней? Может быть, тогда бы её отец в припадке ярости не избил и не изнасиловал её?
Или когда проворачиваю в шестом классе сложную операцию по дискредитации с последующим увольнением ненавистного директора, зная, что пацан, которому я сообщил все детали разработки, разболтает их дома, а его отец работает на контору? Или когда ликвидирую лидера демократов, который способен был возглавить страну после краха коммунизма? Но я топлю его в мелкой речушке, имитируя несчастный случай. Через несколько месяцев власть берут военные, и раскручивается кровавый маховик гражданской войны, из которой страна выходит, сохранив территорию, но истощённой до предела.
Или всё это из-за того мерзавца в Куршевеле? Ведь выясняется, что сведения о нашей противоракетной обороне, которые он так и не передал противнику, могли бы предотвратить День Пи, ибо атака начинается исключительно от недооценки неприятелем наших возможностей. И тогда две трети мира не укутались бы в одеяло радиоактивного пепла.
А может быть, момент истины настаёт, когда, в частично уцелевшей Сибири я веду дикую и безнадёжную жизнь одинокого волка, кормясь ножом и автоматом? Но это вряд ли – ведь именно там находится краткое моё счастье: истребив мелкую шайку таёжных троллей, среди прочих трофеев я приобретаю женщину. Её.
Я не знаю, через что она проходит – не спрашиваю, а она, кажется, даже не помнит, кто я такой. Но, клянусь, она любит меня! А я – её. Несколько месяцев живём мы в моём лесном схроне, и я всю жизнь невидимо рыдаю об этом времени. Вскоре нас находит другая шайка троллей, главарь которой – мой кровник. Я отбиваюсь до последнего патрона, а потом гляжу в её грустные глаза, вырывая кольцо гранаты.
Дальше – пряный покой материнского лона.
Эпизод 1
– Сева, кушать! – мамин окрик из кухни раздаётся в положенный момент.
Перед тем, как уйти, я погляжу на улицу, и Нонны в песочнице больше не будет. Увижу я её не скоро.
Я поворачиваюсь. Нонна стоит под моим окном. Остолбенение – слишком слабое слово для описания моего состояния.
– Мальчик, тебя как зовут?
Как мне знаком этот голос!..
– Севка, ужинать быстро!
Мама в комнате – совсем не по сценарию.
– Погоди, ко мне девушка пришла, – бросаю через плечо, и осознание невозможности происходящего обрушивается на меня.
Теперь столбенеет мама.
– Меня зовут Сева, – говорю севшим голосом и вижу, что испугавшаяся мамы девочка уже отбежала на несколько шагов.
– Мы ещё поговорим, Нонна! – кричу я с отчаянием висельника, и соскальзываю с подоконника, мельком поглядев в круглые от ужаса и изумления мамины глаза.
Бедная мама! Прости меня за всё. Я просто не могу иначе.
Её сигареты – она тщательно скрывает от меня, что курит – под бельём в шифоньере. Достаю пачку "Родопи" и быстро закрываюсь в туалете. Под приступы кашля, мамины крики и удары в дверь, лихорадочно размышляю. Что это? Момент истины, даровавший мне свободу, или просто очередная флуктуация в неизменном процессе?
С отвращением выбрасывая недокуренную сигарету в унитаз, прихожу к единственно возможному решению – жить дальше, и будь, что будет.
Сегодня мама первый раз порет меня ремнём, хотя это должно случиться только через три года.
Кажется, в жизни появляется смысл.
Эпизод 2
Я поворачиваюсь. Разумеется, Нонна стоит под моим окном.
– Мальчик, тебя как зовут?
Как мне знаком этот вопрос, как мне знаком этот голос!..
– Севка, ужинать быстро!
Правильно, мама уже в комнате.
– Погоди, ко мне девушка пришла, – привычно бросаю через плечо.
Согласно сценарию, мама столбенеет.
– Меня зовут Сева, – говорю я, но девочка, конечно, уже отбежала на несколько шагов. – Мы ещё поговорим, Нонна! – кричу я, обречённо сознавая, что теперь увижу её не скоро.
Старец Силуан
Это был один из тех случаев, когда душа препирается с профессией. Журналист должен быть отстранён от темы, подмечая детали, которые не видны изнутри. Но, с другой стороны, мы обязаны знать свою тему как можно лучше. И как быть с такими ножницами?.. Уже много лет я стараюсь воцерковиться, но я ещё и журналист, знающий, насколько тонка грань между внешним благочестием и обманом. Не говорю о сектантах, с этими всё ясно. Но и в Церкви за последнее время появилось столько "прозорливых старцев" тридцати годков и "боговдохновенных батюшек", делающих из приходов настоящие храмы самим себе, что не замечать этого просто невозможно. Смутные времена влияют и на Церковь. А я – журналист, который в смутные времена живёт и работает…
Я мысленно перекрестился. Нельзя быть предубеждённым. Нельзя ожидать увидеть то или это. Надо смотреть ясными глазами на всё, а там Бог управит. Ведь я не просто летел в очередную командировку, но совершал паломничество.
Вертолёт, в котором, кроме меня и фотокорреспондента, летел отец-эконом Рысьеозёрского монастыря отец Пахомий, трясся и гудел. Страшновато было, но бодро. Внизу плыл ярко-зелёный лишайник сплошной тайги. Можно, конечно, до обители и по земле добраться: пять часов на поезде от областного центра до маленькой станции, а оттуда автобусом до вахты лесорубов, и по тропинке ещё километров тридцать до самого монастыря. Дня три среди мрачных готических кедров, увязая в тёмно-коричневой жиже болот, на каждом привале выливая из сапог вонь-водицу, заживо пожираемый комарами… Отец Пахомий испытывал все эти искусы всякий раз, когда ездил по монастырским делам в город. Случалось это раза два в год, когда накапливались нужды во всяком строительном скарбе, одежде и прочих припасах, которых не достать было в ближайшем посёлке. На обратном пути отец-эконом нанимал дрезину, которая по захолустной боковой ветке подбрасывала его с грузом вглубь тайги, а потом всё добро везли до места на подводе. Теперь, думаю, славил Бога за случайную встречу с журналистом областной газеты, который выразил желание съездить в отдалённый монастырь на репортаж. Груз надёжно покоился в недрах винтокрылой машины, которая высадит нас на поляне прямо напротив обители. Оттуда, правда, придётся таскать на руках.
– Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе, – и вправду донесся сквозь грохот дребезжащий голос монаха.
Славный батюшка, кроткий и светлый. Он в монастыре недавно – года три. А до него отец Силуан четыре года жил один, лишь изредка добирались сюда особо упорные паломники. Поселившись в развалинах колонии для ссыльных, раньше бывшей монастырём, основанным лет триста назад, иеромонах, ищущий уединения, на удивление многим выдержал всё и потихоньку поднимал обитель. Восстанавливал храм, строил келью сначала для себя, а потом для Пахомия, ставшего вторым насельником и экономом. Собственно, личность старца Силуана меня и заинтересовала. Слышал я про него. И рассказывали прямо противоположное. То ли пророк и целитель от Бога, то ли сомнительный монах, не ужившийся в Оптиной – такого и в расстриг не отправишь, но и терпеть невозможно, потому как братии прямой соблазн. Несмотря на весь свой журналистский опыт работы с разноликими религиозными группами, я всё никак не мог понять, идёт речь о подвижнике или расчётливом манипуляторе.
В общем, очень захотел я побеседовать с отцом Силуаном. А тут – промыслительно, не иначе – познакомился в епархии с отцом Пахомием. Случай был уникальный, я убедил главреда, что в тайге ждёт сенсационный материал, шеф подписал мне командировку и нажал на только ему ведомые рычаги, чтобы раздобыть вертолёт.
Тот, кстати, уже садился. Мелькнуло несколько ледащих строений – кельи и сараи, и монастырские развалины. Ослепительно блеснула гладь озера. Тёмная тайга вдруг пугающе надвинулась, и мы сели в огромной чаше, образованной лесистыми горами. Фотокора Сашу, как только он оказался на земле, сразу же вырвало. Бедняга, как ещё полёт выдержал… Я бы его не брал, но очень уж просился, к главному бегал. Сейчас, весь бледный, как смерть, всухую глотал таблетки.
Мы с Пахомием принялись лихорадочно выгружать монастырские покупки и собственное барахлишко – пилот долго ждать не мог. Так торопились, что пропустили явление отца Силуана.