Встретились на перекрестье времен и дорог оборотни с людьми ("Люди… Твари…") и ну… обсуждать, скажем так, некое место из блаженного Августина. Во мнениях, увы, не сошлись, хотя и те, и другие, и присутствовавший на диспуте честный волк в равной степени являлись тварями. От слова "творить". Старшими и младшими детьми и внуками одного Творца. Разговор ни к чему не привел, и родичи расстались надолго, если не навсегда, возможно, ушли в другой мир и в следующий раздел. На опустевшей поляне остались двое - недоумевающий волк и плачущий адепт учения, которое всех по большому счету и разлучило.
Слезы слезам, конечно же, рознь. Знаменитая слезинка ребенка и вопрос о ее стоимости воспринимаются по-иному, если ребеночек - дракон и ревет он по милости человеческих дядей, которые полагают себя очень умными ("Одна за всех"). Политики, государственные мужи, благородные доны… Таким дите обмануть раз плюнуть. Они и своих сыновей, если что, дезинформируют ("Кровь невинных"), только бы свергнуть внука кровавого узурпатора и возвести на престол последнего отпрыска загубленного короля. Еще один сюжет, возникший однажды и идущий своим путем по множеству текстов. Справедливость восторжествует, и на истерзанную тиранией страну снизойдут мир и благодать, только вот узурпатор предусмотрительно связал дворянство магической присягой. Обойти ее непросто, но и борцы с тиранией не сабо бульон хлебают! Тщательно пестуемый заговор вот-вот принесет плоды, только как бы в цепи не появилось слабое звено! Наследник славного герцогского рода начинает колебаться, а от его выбора зависит больше, чем казалось вначале. От герцогов и королей вообще многое зависит, и сам черт не всегда разберет, когда сомнения - благо, а когда смерти подобны.
Экс-пират, а ныне успешный монарх не усомнился в предательстве старого друга, который был ни в чем не виноват ("Лучшая ошибка"). Тогда не виноват. Зато в виде обиженного призрака наворотил немало - поди объясни жаждущему мести и в придачу слепому привидению, что дети за родителей не отвечают. Короли - потомки пирата выкручивались как могли; разумеется, тайком от подданных. Цель оправдывала средство, держава процветала, а потом в дело вмешалась любовь, и старательно размыкаемый круг с треском и искрами замкнулся, впрочем, подданные и этого не заметили. Столица продолжала печь вкусные пироги, и всякому, кто их пробовал, становилось ясно: в державе все отлично.
Где-то - мир, призраки и пироги, а где-то война, прапрапраправнучка могущественной колдуньи и привилегированная женская школа ("Первый снег"). Отроковицы из знатных семей, как и положено, зубрят, списывают, шушукаются, хихикают. Кто-то кого-то терпеть не может, кто-то кому-то симпатизирует, и все мечтают. Сперва о разном, потом, когда враги начинают ломиться в стены родимого учебного заведения, мечта становится одной на всех: продержаться до прихода подмоги. Может, кто-то из девчонок и воображал себя героиней баллады, но вряд ли подобной - без томных возлюбленных и блистающих ратей. Что поделать, не выбирают не только времена, но и легенды, в них просто попадают, с ними просто сталкиваются, и горе несведущим, неверующим, не понявшим! Иная легенда, будучи разбужена и (или) задействована, оказывается пострашней той самой гранаты в обезьяньих лапах, о чем и речь в очередном разделе. Не только сон разума порождает и спускает с цепи чудовищ. Некоторые вполне бодрствующие носители разума пребывают в уверенности, что находятся в здравом уме и твердой памяти. И действуют.
Эпоха просвещения и отрицания старых сказок. Шикарные завоеватели в элегантной форме с геральдическим, тоже очень красивым волком внедряют, не побоимся этого слова, орднунг на завоеванных территориях ("Волчья сила"). Не оценившие своего счастья унтерменши трепыхаются, там и сям возникают партизанские отряды, а какие партизаны без пособников и какой орднунг без карательных акций? Озабоченному текущим моментом коменданту дей Гретте не до местных поверий, в которых - вот ведь совпадение какое! - главная роль отведена Вечному Волку. Тому самому, что красуется на офицерском перстне г-на коменданта. Обезьяна не выдергивала чеку гранаты, обезьяна просто волоком тащила ее по лесу через бурелом. Результат сказаться не замедлил.
Канонисса Альена Аркская ("Замок на песке") понимала, что берет в руки именно гранату, только выбор у нее был, как у того солдата, на которого прут вражеские танки. На госпожу Альену перла ни много ни мало начинающаяся революция, а за спиной были не какие-то там привилегии и владения, а люди, ее люди, которых революционное правосудие швырнуло в тюрьму с перспективой гильотины. Некоторые аномальные феодалы видят свой долг в спасении вассалов и слуг, а некоторые еще более аномальные министры - в спасении государства, на этом они и сошлись: старая дева-герцогиня и похожий на таракана чиновник. Для них цель оправдывала средства, а средствами были их собственная кровь, белый прибрежный песок и легенда. Что вышло, то вышло.
В следующем мире великая революция, как и великая империя, успела стать прошлым, хотя выбившийся в императоры басконский капрал не проиграл своей войны и не потерял корону ("Vive le basilic!"). За него это сделали наследники, и теперь в стране республика, уже третья по счету. Прагматичный девятнадцатый век давно перевалил за половину, паровой двигатель, телеграф, газовое освещение и, само собой, пресса стали неотъемлемой частью жизни. Особенно пресса, на глазах почтеннейшей публики жонглирующая фактами и сплетнями, порождая мифы и легенды новейшего образца. Не бесплатно, само собой: хорошее перо стоит недешево, а Поль Дюфур - один из лучших. Журналисту велено исправить промах коллег и заодно помочь мсье премьеру в борьбе с оппозицией. Дюфур находит изящнейшее решение, и вот уже вся Республика обсуждает "проклятье императора" и считает странных ящериц. Ветер посеян, всходов ждать недолго.
Чем выше технологии, тем, как ни странно, проще утонуть в легенде. На одной далекой-далекой от Старой Терры планете с ярко-алым небом виртуальный мир по сути подменил реальный, но свои хозяева и свои изгои остались и при таком раскладе ("Дело чести"). Хозяева переместили свое "я" в средневековую Японию, вернее, в то представление, которое о ней имели покидавшие Терру. Это ведь так заманчиво - при жизни стать частью мечты об идеальном, но ни одна система не может быть застрахована от взлома, и ни один идеал после столкновения с реальностью не останется прежним. Если вообще останется. Легенды, вторгаясь в жизнь, подчас наносят ей немалый ущерб, а что будет, когда жизнь вломится в доведенную почти до совершенства легенду? Что будет, если изгой объявит себя самураем?
Погибшие уже на нашей, той войне солдаты не объявили себя никем. Они и после смерти остались кем были - со своей памятью, своим делом, своим удивлением оттого, что посмертие все же есть. Тот, кто рассказывает нам свою историю ("В трех растяжках от рая"), уверен, что прежде, чем войти в царствие небесное, нужно сделать еще кое-что. Вот и идут они от растяжки к растяжке, избавляя тех, у кого пока есть не только душа, но и тело, от бессмысленной, несправедливой гибели. Идут, по большому счету не зная, что ждет их за следующим порогом, а перешагнув его, прощаются, как прощались на передовой. Махнуть почти не видимой им рукой, пожелать успеха… Они ничего не знают, им кажется, что они знают все.
Одиноко сидящий на запущенной кухне вузовский преподаватель тоже думает, что знает ("Сыграем?"). Отчаявшись добиться справедливости у закона и бога, он воззвал к дьяволу. Это сработало. Убивший жену и сына героя обладатель дорогой иномарки, хоть и откупился от слуг Фемиды, "подох, как собака". То, что в атеистическую юность мстителя почиталось религиозным мифом, оказалось правдой, и обменявший душу на возмездие преподаватель стал ждать кредитора. Ожидание растянулось на годы, но однажды вечером дьявол все же явился, и отнюдь не за душой. Вот вам и еще одна вечная тема! Доктор Фауст, Вакула, Мельмот-Скиталец, Балда, Маргарита… Сколько героев связывались с нечистой силой, добиваясь самых разных результатов. На сей раз все опять не так, как думалось фигурантам. Обоим - люди столь непредсказуемы, что их не только сам черт не разберет, но и лучшие друзья.
Почему поймавший в самом прямом смысле свою звезду и сам стремительно становящийся звездой рок-певец едва не ушел со сцены ("Крылья над облаком")? Он, бросившийся в разгар пикника за падающей небесной искрой, не думая ни о каких приметах и поверьях? Бросившийся и успевший ее подхватить.
Одно дело - быть искусственной звездой, фабричным изделием, как нынче говорят, "проектом", и совсем другое - впустить в себя странный свет, который видят все и не понимает никто. И ты сам не понимаешь, но мы в ответе за те звезды, которые поймали и несем. И за тех, кто, стремясь к звездному свету, стремится к нам.
Когда-нибудь Кирилла назовут легендой рока. Если он выдержит, если по-прежнему будет слышать и создавать музыку, которая дарит крылья. Музыка и без всяких легенд способна на чудеса, в легендах же она выводит из царства мертвых, рушит стены, избавляет от крыс, но не от жаждущего расквитаться за прошлые неудачи мага, ополчившегося на областной город N, да еще в канун выходных ("Хмурая пятница")! Чтобы справиться с этим в высшей степени неприятным субъектом, потребовались объединенные усилия людей, домовых, кота Баюна, гоблина-мигранта и интеллигентнейшего Бориса Семеновича Гориновича. И все равно без новаторского сочетания высоких технологий и традиционных средств исход битвы оптимизма не внушал, ибо отоспавшийся за века негодяй был силен и крайне злобен.
Есть расхожее мнение, что опера от оперетты, легенда от сказки и серьезная литература от чтива отличаются финалом. В одном случае герои гибнут, а уцелевшие рыдают, во втором герои женятся, а улизнувшие от Гименея пьют, поют и пляшут. В юные годы Автор ("Это мои герои!") придерживался сходного мнения, полагая, что без кровищи и слезищи как-то несерьезно. С годами пришло понимание, что "жизни на свете чуть больше, чем смерти". Герои воскресли, и тут за Автора взялся некто серый, алчущий кровопролитиев, ибо от чужой жизни ему, бесформенному и никакому, похоже, становится худо. Тут бы Автору и конец, если б не герои, у которых, в отличие от серого, с индивидуальностью все было в порядке. Жизнь, как бы ни пытались на нее напялить болотный камуфляж или выкрасить в серое, ярка и многолика, потому и непобедима. А будет жизнь, будут и мифы, и предания, и легенды со сказками. И сплетни со слухами, куда же без них?
Люди живут, люди действуют, люди рассказывают, люди слушают, запоминают, несут дальше, и ноша эта, наверное, и есть суть легенды. Распадаются державы, исчезают под толщей земли храмы и статуи, рушатся стены, необратимо меняются и умирают языки, но "нечто схожее с душой", что одна на всех, остается. "И снова царствует Багдад, и снова странствует Синдбад, вступает с демонами в ссору, и от египетской земли опять уходят корабли в великолепную Бассору…" И будут уходить, пока есть те, кто смотрит им вслед и ждет их возвращения. Те, кто в один ветреный день сами уйдут за горизонт, чтобы вернуться новой легендой. Или в один страшный день встанут на своем рубеже. Или в одну прекрасную ночь взглянут в глаза всепобеждающей Любви. Серое, грязное, сиюминутное не то чтоб исчезнет, но сменится другим, столь же мутным и преходящим, а нить Ариадны будет тянуться, а рог Роланда будет звучать… Вот, собственно, и все. Diximus.
Амбула
Вновь свежим ветром полон
парус.
Вновь пены пыль на досках
палуб.
Хоть жив один лишь из пяти -
На месте Трои пепелище,
И каждый, что искал, отыщет.
А я - который год в пути.
Давно примолк Ахейи улей,
Герои по домам вернулись
И нагуляли аппетит.
Устав от славы, лесть изведав,
Не платят уж на вес аэдам.
И только я еще в пути.
Ушедшее распалось тленом,
Вновь Менелай живет с Еленой,
И слух как будто поутих.
Но царь за сплетню сердце
вынет,
И взор царицы так невинен…
Что до меня?.. А я в пути.
Судьба нальет нам чашей
мерной:
Вот сгинул гордый Агамемнон
В тенетах женских паутин.
Но скоро по законам мести
Орест отплатит Клитемнестре.
А я по-прежнему в пути.
На небе звезды ярче меди…
Известий нет о Диомеде.
Но тот, кому обман претит,
За трон не сможет побороться -
Отторгнет Аргос инородца.
А я уже давно в пути.
Под сенью кипарисных арок
Кропает Нестор мемуары.
Словесный множится утиль,
Забыть - не помнить - сердце
молит.
Он видит зарево над морем…
Лишь я пока еще в пути.
Заря в полнеба разгорелась.
Уж Телемах встречает зрелость,
Отца надежды воплотив.
Поет прибой с тоскою древней.
Жена, устав, над прялкой
дремлет…
Что там со мною? Я в пути.
Вновь берег дик, оливы хилы.
Забудут подвиги Ахилла,
Какую цену ни плати.
А слава что? По ветру прахом?
Ведь дом стоит, надел был
вспахан.
И только я еще в пути.
Давно эпоха отгремела,
Что ныне дела до Гомера
В обилье новых перспектив?
Но миф не завершен доселе -
Проклятьем имя Одиссея.
Я, как века назад, в пути.Татьяна Юрьевская
Владимир Свержин
(с благодарностью Цунами Сану)
Амбула
Смоквы, именуемые восточными дикарями инжиром, были очень вкусными. Парис забросил в рот сочный плод и с удовольствием ощутил его сладость.
"Жизнь - отличная штука, - разгрызая попавшую на зуб косточку, подумал он. - А когда ты - царский сын в благословенной земле, так и вовсе замечательная!"
Юный охотник поднял глаза в небесную синь.
Как восхитительно быть молодым и полным сил, как славно вместе с братьями мчаться на колесницах, запряженных быстроногими парфянскими жеребцами, как весело пускать стрелы в переполошенную дичь! "Еще один удачный выстрел!" Впрочем, разве дело в этих птицах? Его пальцы трепещут от азарта, когда уходит с тетивы круторогого лука легкое оперенное древко с бронзовым наконечником.
- Любезный юноша! - вдруг раздался откуда-то сверху тихий женский голос. Слышалось в нем шуршание осенней листвы, потревоженной Бореем, богом северного ветра. - Сделай милость, подай клубочек - вот незадача, куда-то вниз укатился.
Парис удивленно поглядел вверх, откуда доносился призыв о помощи.
На уступе скалы, локтях в двадцати над головой троянского принца, скрестив ноги, расположилась, всматриваясь в растущие у подножья скал кусты, сухонькая морщинистая старушка. Пряди ее серебристых волос были забраны в аккуратный узел на затылке, скрепленный золотым гребнем.
"Как же она забралась туда? - удивился царевич. - На бродяжку не похожа…"
- Быть может, помочь тебе спуститься, почтеннейшая?
- Не надо, добрый мальчик. Клубочек мой отыщи. Без труда найдешь, к нему нитка тянется.
Парис наклонился, выискивая среди густой травы пропажу. Клубок отыскался быстро. Парис достал его из-под молодой ракиты и почувствовал неожиданную тяжесть, будто и не пряжа вовсе, а свинцовое ядро для пращи оказалось в его руке.
"Странная вещь. Нить какая-то необычная. Здесь - золотистая, вот тут - точно кровью запятнана. Кое-где - черная, где-то - белая…"
- Ну что? Отыскал?
- Отыскал. - Юноша поднял над головой клубок. - Не волнуйся, добрая женщина. Я сейчас к тебе поднимусь. - Он смерил взглядом скалу, пытаясь сообразить, как взобралась туда старушка.
Сквозь камень пробивались молодые деревца. Из трещин удивленно следили за происходящим большеглазые ящерицы. Камни услужливо подставляли выпуклые, согретые лучами бока под сандалии, но все это для него - пышущего молодостью и силой, а не для седовласой женщины, которой он годится даже не во внуки - в правнуки!
Парис едва смог стереть тень удивления со своего прекрасного лица и начал подъем.
- Вот спасибо, - улыбнулась хозяйка клубка, принимая из рук царского сына утраченное было сокровище.
- Не стоит благодарности, моя госпожа.
- Поверь, стоит, - добродушное лицо старушки вдруг стало суровым. - Ты говоришь так, потому что тебе не дано предвидеть, чем обернется всякое твое деяние. С этой минуты, Парис, ты будешь ЗНАТЬ. Это тебе мой дар, моя благодарность.
- Вам известно мое имя? - удивился было царевич, но тут из затянутой облаками горной выси послышались звонкий щелчок ножниц и недовольный окрик:
- Лахесис, скоро ты там?
- Иду, Атропа! Возвращаюсь, дорогая сестрица.
Не успели эти слова отозваться голосом насмешницы Эхо, как древняя вещательница исчезла, оставив Париса стоять, оглядываясь, на уступе скалы.
- Клото, Лахесис, Атропа? - Пораженный, юноша вглядывался в высокое небо. - Великие мойры?! Три сестры, прядущие, отмеряющие и пресекающие нить человеческой жизни… Так вот что это был за клубочек!
Парис невольно поежился. "Я держал в руках чью-то судьбу. Быть может, я удлинил на минуты чьи-то страдания. Или, наоборот, - дал время для последнего слова, поцелуя…"
Ему захотелось поскорее оказаться дома, найти любимого брата Гектора, рассказать ему… Цепляясь за ветви, он начал спускаться и уже почти достиг цели, как за его спиной послышалось:
- Будь славен, царский сын Парис. Ты строен, будто Кипарис. Твой зорок глаз и ясен ум. Судьею будешь, ergo sum. Нет. Ergo sum сюда не пойдет. Это звучная латынь. До нее человечество еще не доросло.
Парис едва не разжал пальцы, которыми держался за ветку.
- Ладно. Нет времени что-то придумывать, - между тем раздавалось за его спиной. - Парис, заклинаю тебя по-божески, спускайся пошустрее. Не заставляй прекрасных дам ждать.
Царевич оглянулся. Златокудрый юноша в белой как снег тунике и птицелетных сандалиях почесал за ухом окрыленным золотым жезлом, вокруг которого извивалась пара шипящих змей.
- Что ты уставился? - Юноша отправил себе в рот спелую смокву. - Ну да, я Гермес. Вестник Самого. Погоди кланяться, скала под носом. Сначала на землю спустись. В общем, так. Чтобы не терять времени, пока ты там уподобляешься игуане, ввожу тебя в курс дела.
Зевс избрал тебя судьей. Какой нектар ему в голову ударил - не спрашивай. Не знаю. Это не мое и уж тем паче не твое дело.
У нас тут недавно была одна шумная свадьба… Ну, помнишь, когда у вас реки внезапно из берегов повыходили. И вот одна старая грымза, не буду называть ее имени (еще, чего доброго, услышит), в отместку, что ее не позвали, бросила на стол золотое яблоко с надписью "Прекраснейшей". Оно вроде съедобное, но все же золотое.
И вот наши первые красавицы переругались между собой из-за этой безделицы. Только что в волосы друг дружке не вцепились. Свет им не мил - вынь да положь, каждая требует главный приз себе. Зевса в конце концов достала вся эта бодяга. Тут-то Громовержец в тебя пальцем и ткнул. Еще скажи спасибо, что пальцем, а то мог бы и молнией!
Париса охватило странное, неведомое ему дотоле тяжелое предчувствие.
- Так что спускайся, - продолжал Гермес. - Будешь сейчас решать, кому это яблоко достанется.
Царевич ступил на землю.