Ночью было новолуние, и я просидела несколько часов в полной темноте, слушая шорохи за забором и воображая худшее. Каждый хруст и треск означали, что Нечестивые наконец нашли слабое место в железном заборе и проломили его.
Теперь воздух стал влажнее и светлее. Я подползаю на четвереньках поближе к загону, в котором сидит моя мать. Она там, неподвижно лежит на земле. Мне начинает казаться, что она умерла и вот-вот Возвратится. Желчь и ужас поднимаются по горлу, я хочу закричать, но не могу выдавить ни звука, так и сижу с открытым ртом и оскаленными зубами.
Хотя ноги путаются в юбках, я ползу дальше и почти успеваю добраться до забора, когда слышу предостерегающий крик Стража.
- Она еще жива! Не знаю, откуда мне это известно, но это правда.
Страж оглядывается, видит, что поблизости никого нет, и кивает. Я хватаюсь пальцами за тонкую ржавую сетку и чувствую, как острый металл впивается в ладони.
- Океан, - бормочет мама.
Потом резко вскидывает голову и оглядывается по сторонам: ее глаза широко распахнуты и расфокусированы, но прозрачны. Она подползает к забору и сплетает свои пальцы с моими.
- Океан, Мэри, океан! - яростно бормочет она.
Я начинаю бояться, что Страж решит, будто она Возвратилась, и убьет меня, но отнять руки от забора не могу: слишком крепка ее хватка.
- Океан такой красивый. - Она снова и снова повторяет одно и то же, глаза блестят от непролитых слез. - Вода, волны, песок, соль!
Мама начинает трясти забор, и волны разбегаются по железной сетке в разные стороны. Откуда в ней взялась такая сила? Она ведь так долго умирала…
- Оно пожирает меня, - уже шепотом произносит мама и гладит пальцем мою руку. - Девочка моя. Не забыть бы мою девочку.
Слезы катятся из ее глаз, я слышу крик Стража, а в следующий миг мама падает на землю, и наши руки разъединяются навсегда.
* * *
В секунды между смертью мамы и ее Возвратом я перестаю верить в Бога.
* * *
Страж быстро хватает веревку, привязанную к лодыжке моей мамы, а я отползаю от забора. Веревка перекинута через колеса системы блоков, закрепленной в ветвях над нашими головами, и, когда Страж дергает за один ее конец, мою маму на другом конце относит к самому краю загона. Затем Страж нажимает рычаг, открывает ворота, и ее безжизненное тело выскальзывает в Лес Рук и Зубов. Веревку обрубают, ворота закрываются. На секунду мир вокруг нас замолкает, утренняя дымка приглушает даже наше дыхание.
Исполнив свой долг и окончательно предав тело моей матери Нечестивым, Страж кладет руку мне на плечо - чтобы утешить или удержать? Неважно. Я, кажется, чувствую пульс крови в его пальцах. Мы оба настолько живы, когда вокруг столько смерти…
Я никак не могу решить, хочу ли я остаться и смотреть, как она Возвратится. Если я вообще смогу вынести это зрелище… Но мне нужно узнать, что произойдет в этот миг. Промелькнет ли в ее глазах искра узнавания? Вспомнит ли она меня? Вспомнит ли свою прежнюю жизнь?
Мама рассказывала, что задолго до Возврата люди часто задавались вопросом о том, что происходит после смерти. Целые религии рождались и строились на попытках ответить на этот вопрос.
Теперь мы узнали на него ответ, но возник новый: почему?
Внезапно меня пронзает острая боль сожаления. Надо было одеть ее лучше, теплее, обуть поудобней… Написать на бумажке, что люблю ее, и приколоть эту бумажку к платью… Интересно, когда она найдет отца, узнают ли они друг друга? Перед глазами возникает картинка: они с папой стоят за забором и держатся за руки…
Внезапно мама вскакивает на ноги - я даже не успеваю сообразить, что происходит. Секунду она смотрит на меня, а потом мой мир разбивают вдребезги ее крики, переходящие в глухие стоны, когда рвутся голосовые связки.
Я шагаю навстречу маме, не обращая внимания на руку Стража, когда раздается предостерегающий крик.
Это Джед. Я не слышала его шагов, но уже чую запах леса, тяжелой работы и дыма из нашего дома. Я не смотрю на него, однако чувствую его присутствие и обмякаю. Он пришел со смены ровно к той минуте, когда мама умерла и Возвратилась.
Позже в нем заговорит Страж: он начнет допрашивать меня и отчитывать. Я позволила маме сделать этот выбор, я задержалась у ручья и подвела всю семью. Я думала только о себе и не понимала, что мама пойдет к Лесу одна. Меня не было рядом, чтобы ее остановить.
Но пока он просто мой брат. Оба наших родителя умерли, и мы остались одни на всем белом свете.
III
После моего возвращения в собор Сестры первым делом раздевают меня донага и окунают с головой в священный колодец. Я отчасти жду, что вода начнет жечь мою плоть, ведь я больше не верю в Господа, но ничего такого не происходит. Сестры бормочут молитвы и растирают мое тело. Краем глаза я успеваю заметить, как из собора выводят моего брата.
Потом меня вытаскивают из святой воды. Глаза щиплет, длинные волосы паутиной покрывают лицо; я отплевываюсь и кашляю.
- Ты останешься в этих стенах, - говорят мне Сестры. - Мы не можем пустить тебя к забору.
Я прекрасно понимаю это и сознаю, что никакие уговоры не заставят их передумать. Но мне ужасно досадно, что они так плохо обо мне думают. Я не дура и за мамой не пойду.
Ее ведь больше нет.
Меня закутывают в одеяло и ведут по длинному коридору, которого я раньше не замечала, затем по ступеням вниз, в комнату с каменными стенами и каменным полом, койкой и единственным окошком, выходящим на погост и Лес. Меня так и тянет расхохотаться: если они думают, что я выкину какую-нибудь глупость, зачем запирать меня в комнате с видом на место, где Возвратилась моя мать? Я отчетливо вижу ворота, через которые ее тащили, и даже нескольких Нечестивых у забора. Их стоны летят в открытое окно.
- Почему мне нельзя домой? - спрашиваю я уходящих Сестер.
Старшая из них, Сестра Табита, останавливается на пороге и отвечает:
- Пока тебе лучше побыть здесь.
- А как же мой брат?
Я крепко обхватываю себя руками.
Сестра молча затворяет дверь и запирает ее на щеколду, оставляя меня наедине со стонами Нечестивых.
Какое-то время я наблюдаю за перемещением солнца по небу. Дневной зной отгоняет Нечестивых от забора и заставляет прятаться в лесу, где они впадают в некое подобие спячки и просыпаются только от запаха человеческой плоти.
Я внимательно слежу за забором, пытаясь разглядеть там маму, но она так и не появляется.
Ночью луны нет, лишь звезды постепенно наполняют черную пустоту. Потом небо медленно затягивают низкие тучи, и в кромешной темноте уже ничего не разглядеть. Я отхожу от окна и сажусь на койку, не зажигая свечи на столике рядом с дверью.
Хочется забыться сном, остановить вихрь страшных воспоминаний, что кружат в моей голове. Положить конец гложущей меня изнутри боли.
Сквозь щель под дверью в комнату проникает тоненькая полоска света. Я едва различаю стены комнаты. Где-то верещит сверчок. Я накрываюсь одеялом с головой, подтягиваю коленки к груди и тихо дышу, горюя по маме.
* * *
На следующий день мои глаза горят от недосыпа. Полностью отгородившись от всего остального, я слежу за солнечными лучами на полу: пятна света уползают все дальше и дальше к противоположной стене. Кто-то приносит еду и воду, но я ни к чему не притрагиваюсь. Позже приходит Сестра Табита. Она говорит, что просто зашла меня проведать, но я-то знаю, что она оценивает мое психическое состояние, не сошла ли я с ума после смерти обоих родителей. Так день и проходит: еда, Сестра Табита, вода, Сестра Табита… и так далее, и так далее.
Отчасти мне хочется взбунтоваться, вырваться из этой комнаты. Сбежать и оплакивать маму вместе с братом. Но я слишком выбилась из сил, тело почти не слушается. Здесь хотя бы тепло, меня кормят, не мучают расспросами и упреками. Я никому не должна объяснять, почему бросила маму одну, почему меня не было рядом.
Все время я провожу в воспоминаниях. Лежу на полу с закрытыми глазами, полностью расслабившись, стараясь ощутить мамины руки в волосах, и прокручиваю в уме ее истории. Я пытаюсь вспомнить их во всех мельчайших подробностях и с ужасом понимаю, что многое уже забыла. Чудесные небылицы об океанах, высоченных домах до самого неба и полетах на Луну. Я хочу, чтобы они навсегда отпечатались в моей памяти, стали неотъемлемой частью моего организма, которую я уже не смогу потерять, как потеряла родителей.
Брат не приходит меня навестить, Сестры тоже ничего о нем не говорят. Интересно, что он обо мне думает? Мне хочется разозлиться на него, целиком отдаться любому другому чувству, кроме потрясения и боли, но я понимаю: Джед так скорбит.
Через неделю моего заточения в комнату входит Сестра Табита и вручает мне черную тунику, отныне я свободна и должна благодарить Бога за волю к жизни, которая позволяет мне двигаться дальше.
Я киваю (Бога в моей жизни больше нет, но об этом лучше помалкивать) и медленно бреду к дому, где совсем недавно счастливо жила моя семья. Теперь этот дом принадлежит брату: после смерти родителей все имущество унаследовал единственный сын. Ничего не могу поделать: сердце щемит от осознания, что мамы там больше нет. И никогда не будет. Зато сколько воспоминаний таится в этих бревенчатых стенах, сколько тепла, смеха и надежд…
Я почти вижу, как все это сочится наружу и тает в солнечном свете. Дом словно бы очищается от истории нашей семьи. Забывает маму, ее рассказы, наше с Джедом счастливое детство. Я машинально прикладываю руку к стене справа от входной двери. Как и на всех деревенских постройках, там вырезана строчка из Писания. Переступая порог, мы обязаны проводить рукой по этой резьбе, чтобы всегда помнить Бога и Его слова.
Обычно они наполняли меня светом и благодатью. Но сегодня ничего такого не происходит, внутри лишь прежняя щемящая боль. Неужели теперь, когда я перестала верить в Бога, мне уже не обрести душевного покоя?
Деревянная резьба отполирована до блеска руками нескольких поколений нашей семьи. Резьба, которую моя мать больше никогда не погладит.
Внезапно дверь открывается: брат словно ждал моего прихода. Я испуганно отдергиваю руку. При виде Джеда меня вновь наполняют воспоминания и острая боль. Он не пускает меня внутрь - видимо, чтобы Бет не услышала нашего разговора.
Честно говоря, его упрямство меня поражает. Когда-то мы с ним были лучшими друзьями и все рассказывали друг другу. При этом он всегда оставался папиным сыном, а я - маминой дочкой. Гибель отца была для него слишком тяжелым испытанием; за последние несколько месяцев он стал черствым, полностью отдался работе и добился серьезных успехов на поприще Стража. Я сцепляю руки перед собой, пытаясь отыскать в его лице былую нежность и любовь, но вижу только хладнокровие и решительность.
- Почему ты ее отпустила? - с порога спрашивает Джед. Рукой он прикрывает глаза от солнца, позой напоминая мне маму: вот так она стояла на краю Леса и пыталась разглядеть в чаще отца.
Я ждала этого вопроса, но по-прежнему не знаю, какой ответ его устроит.
- Она сама так решила.
Джед плюет на землю у моих ног, и несколько капель слюны застревают в его короткой черной бороде.
- Решать было не маме. - Голос у него напряженный, однако он сдерживает крик, чтобы не устраивать скандала на глазах всей деревни. - Она ничего не соображала.
Меня окатывает его болью и яростью, и я бы рада разделить эти чувства с братом, облегчить его бремя. Но мне хватает и своих… Я не в состоянии ему помочь.
- Я не смогла ее убить, Джед. - Усилием воли заставляю себя не опускать глаза.
- А бросить ее к Нечестивым не убийство, Мэри? - Джед больно хватает меня за плечо, впиваясь пальцами в кожу. - Ты хоть понимаешь, что теперь ее должен буду убить я на дозоре? Или прикажешь сохранить ей жизнь? Да это и не жизнь вовсе! Это противоестественно! Мерзко, неправильно и отвратительно! Поверить не могу, что ты так со мной поступила. Я должен убить нашу мать, потому что тебе не хватило духу.
Выходит, чтобы ему не пришлось делать этот выбор, его должна была сделать я?
- Прости, Джед.
Я не вижу другого способа наладить отношения. Он Страж, его долг охранять деревню, укреплять забор и убивать зараженных. Не знаю, как втолковать ему, что это был мамин выбор, а не мой. Она отдавала себе отчет, что однажды ее может убить родной сын. Как объяснить Джеду, что иногда любовь и верность вынуждают человека уйти в Лес за своим избранником, даже если это значит отвергнуть все остальное?
Я хочу обнять брата и подаюсь вперед, но он держит руку на моем плече и не дает приблизиться.
- Теперь я глава семьи, Мэри.
Я пытаюсь улыбнуться и напомнить ему, что он всегда будет мне братом.
- Это ведь не значит, что тебе нельзя обнять родную сестру.
Вопреки моим ожиданиям Джед не улыбается в ответ.
- Я слышал, ты скоро войдешь в Союз Сестер.
Его слова бьют меня как обухом по голове.
Я ждала от брата какой угодно реакции - гнева, боли, раскаяния, - но даже в самых худших кошмарах мне не могло присниться, что он вышвырнет меня за порог и отдаст Сестрам, не снизойдя даже до нормального разговора, не дав объясниться. Вот почему он не приходил в собор: для него я уже стала одной из Сестер, и мое место среди них.
Впрочем, нет, отчасти я ждала и боялась такого исхода. Бредя по улице к дому, я почему-то знала, что мне не позволят войти и собрать мамины вещи. Джед все заберет себе.
- Твоей руки никто не попросил, Мэри. Ты никому не нужна. За тобой не будут ухаживать этой зимой. - Его пальцы больно сжимают мое плечо.
- Гарри… - Я беспомощно показываю за спину, где за холмом скрывается ручей - на его берегу всего неделю назад Гарри пригласил меня на Праздник урожая. Я пытаюсь вспомнить, что я ответила.
Джед уже качает головой, а у меня в ушах стоит растерянный рев мыслей. Я открываю рот, однако брат меня осаживает:
- Никто не попросил твоей руки.
Я молча таращусь на него, чувствуя, как все силы, мысли и чувства покидают мое тело. В нашей деревне у молодой незамужней девушки три выбора: либо она живет с родными, либо выходит замуж, либо становится Сестрой. Вскоре после Возврата нашу деревню полностью отрезало от остального мира, и, хотя со временем ее население значительно выросло, здоровым молодым людям и девушкам надлежало создавать семью и продолжать человеческий род.
А потом страшная болезнь погубила почти всех моих сверстников, и рождение детей стало для деревенских жителей задачей первостепенной важности. Поскольку нас осталось так мало, я росла в постоянном ожидании, что этой осенью Гарри попросит моей руки. Или другие юноши проявят интерес. Я надеялась встретить настоящую любовь, как моя мама, которая предпочла уйти в Лес Рук и Зубов за своим Нечестивым мужем.
Конечно, Джед мог приютить меня и подождать, не сделают ли мне предложения следующей осенью. Мог дать остальным деревенским семьям немного свыкнуться с мыслью, что оба моих родителя теперь Нечестивые, что на нашей семье лежит печать вечной смерти. Но Джед решил по-другому.
- Время еще есть, - говорю я и слышу отчаяние в собственном голосе, мольбу взять меня к себе, ведь у нас никого нет, кроме друг друга.
- Твое место среди Сестер, - равнодушно произносит Джед. - Удачи. - И отталкивает меня от входа в дом.
Я заглядываю ему в глаза и вижу, что удачи мне он желает искренне.
- А Бет? - спрашиваю я, всеми силами оттягивая момент расставания, надеясь вновь разжечь огонь дружбы, связывавшей нас столько лет, всю жизнь.
На его скулах вздуваются желваки, рука упирается в дверной косяк.
- Она выкинула, - отвечает Джед и уходит в дом. Темнота прихожей скрывает выражение его лица. - У нас был бы мальчик, - добавляет он и захлопывает дверь.
Я делаю шаг вперед, уже готовясь ворваться в дом наперекор воле брата, но потом слышу щелчок замка и замираю на месте. Мне хочется схватить Джеда, крепко прижать к себе и завыть от боли вместе с ним. Я могла стать тетей… Прижимая ладони к теплому дереву, я хочу заорать на брата, ведь мне тоже больно, я тоже страдаю и очень нуждаюсь в поддержке.
Тут мне приходит в голову мысль, что теперь у брата новая семья. Он больше не нуждается в моем утешении. Я только напоминаю ему о смерти родителей. От боли я впиваюсь ногтями в дерево и с горечью сознаю, что осталась совсем одна.