Трэвис крепко стискивает мне плечо, словно желая утешить, а не утешиться. Посередине его бедра зияет алая рана, до сих пор сочащаяся водянистой на вид кровью. Ее стягивают грубые швы. Сестра Табита кладет руки по обеим сторонам раны и слегка нажимает. Трэвис вскрикивает и закатывает глаза от боли.
- Инфекции пока нет, - говорит она, не поднимая головы. - Это обнадеживает. - Она начинает заматывать рану свежими полосками ткани. - Но перелом был очень серьезный, и мы могли неправильно соединить кости. Придется ждать лета, тогда все станет ясно. Одно скажу, - она возвращает одеяло на место и плотно подтыкает его со всех сторон, - зиму Трэвис пролежит в постели, а потом, если повезет, сможет встать на ноги. Теперь все в Божьих руках.
- А можно… - Трэвис медлит, сглатывает слюну, бледное лицо покрывается каплями пота. - Можно Мэри будет приходить за меня молиться? - спрашивает он.
Сестра Табита долго и пристально смотрит на Трэвиса, потом на меня; я все еще держу его руки. И коротко кивает, движение это длится не дольше одного стука сердца.
- Можно. Но сейчас ей пора возвращаться к учебе. И помни, Трэвис, Мэри хранит обет молчания, вслух ей можно только молиться. Не проси от нее большего.
Трэвис сплетает свои пальцы с моими. Я вспоминаю тот день, несколько месяцев назад, когда мы с его братом Гарри держались за руки под водой и он пригласил меня на Праздник урожая. Я вспоминаю, какой неестественно мягкой и теплой казалась мне его кожа, и думаю, какая шершавая, мозолистая рука у Трэвиса.
Я переворачиваю его руку ладонью вверх, рассматриваю скрещенные линии и думаю о том, сколько всего потеряла с тех пор.
* * *
Каждое утро я прихожу в комнату Трэвиса и помогаю Сестре Табите обрабатывать его рану, которая никак не затягивается и вызывает у Сестер серьезные опасения. Проходя мимо комнаты, они хмурят лоб и бормочут молитвы. Все молятся за его здоровье. Конечно, я хочу узнать, что с ним произошло, но молчу, как мне и велели. В сущности, это не имеет большого значения, важно лишь то, что у него серьезный открытый перелом и рана почему-то не зарастает.
В минуты наших свиданий Трэвис обычно лежит в бреду и даже не узнает меня. Иногда он хватает меня за руки, молит принести воды и прекратить его мучения.
Если мы одни, я встаю на колени рядом с кроватью, стискиваю его ладони, наклоняюсь близко-близко и начинаю шептать. Мне положено молиться. Сестры искренне верят, что спасти Трэвиса можно только этим, но я не могу себя заставить.
Не могу доверить жизнь своего друга Тому, в Кого не верю и на Кого до сих пор так зла за смерть родителей.
Поэтому вместо молитв я рассказываю Трэвису истории, в которые верю всем сердцем. Мамины истории о жизни до Возврата.
Я рассказываю ему об океане.
За несколько месяцев я окончательно влюбляюсь в Трэвиса. Это ясно хотя бы по тому, как больно мне видеть его муки. Будь моя воля, я бы выжала из себя все жизненные силы и отдала их Трэвису. Не понимаю, как это возможно: я каждый день прихожу к нему в палату, чахну над ним, касаюсь губами его щек и ушей, а он до сих пор не поправился.
Когда я сижу одна в своей комнате, все мои мысли о том дне на берегу ручья, когда заразили маму, а Гарри сообщил мне, что Трэвис выбрал в невесты мою подругу Кэсс. Только вот Кэсс почему-то не приходит в собор и не сидит с ним, как я. Пусть она его и не заслуживает, я всегда помню: Трэвис уже обещан. Если бы не перелом, он бы сейчас ухаживал за моей лучшей подругой. Это наполняет мою душу гневом и тоской; они так сплетаются друг с другом и укореняются внутри меня, что я уже не могу их различить и чувствую лишь одно необоримое влечение.
Так я понимаю, что никогда не смогу по-настоящему служить Господу, никогда не смогу полностью отдаться Союзу Сестер. Я слишком люблю Трэвиса, чтобы о нем забыть.
VI
Все это время я рассказывала ему об океане. Сегодня Трэвис спит, сморенный лихорадкой, губы безвольно приоткрыты, но я продолжаю нашептывать ему свои истории, надеясь, что в конце концов они его вылечат. Я, как обычно, стою на коленях возле койки Трэвиса, одной рукой поглаживая ему волосы, когда дверь внезапно открывается. Не глядя, кто вошел, я вслух произношу "Аминь" и вскакиваю на ноги: щеки горят, дыхание тихими рывками слетает с губ.
Я удивленно глазею на посетителей. За Кэсс и Гарри в палату входит Сестра Табита.
- Мэри! - вскрикивает Кэсс.
Она бросается ко мне и крепко обнимает, я тоже ее обнимаю, зарываясь лицом в белокурые волосы. Даже зимой Кэсс пахнет солнцем.
Слезы уже жгут мне глаза и горло; я так скучала по своей подруге, так хотела обнять ее, вдохнуть солнечный свет, но при этом я чувствую себя предательницей. Ведь я влюбилась в ее жениха. Впервые я рада обету молчания, иначе что бы я сказала Кэсс, как объяснила бы прикосновения моей руки к волосам Трэвиса?
- О, Мэри, как он?
Она занимает мое место рядом с Трэвисом и берет его за руки, точь-в-точь как я. Даже во сне он прислоняется к ней головой.
Видно, он тоже почуял солнечный свет и хочет его вдохнуть.
- Трэвис, - тихо окликает она его, - Трэвис!
Одной рукой Кэсс нежно гладит его по лицу, а он в ответ тихо стонет и льнет к ней.
Видеть его бессознательную нежность невыносимо больно. То же самое я чувствовала, когда вернулась домой из собора, а брат отправил меня обратно к Сестрам, потому что никто не сделал мне предложения. Та же пустота пронизывает насквозь мое сердце.
В какой-то миг мне хочется схватить Кэсс и оттащить от койки, от Трэвиса. Хочется наорать на него и сказать, что она не заслуживает его нежности. Ведь это я была с ним с самого начала, а не Кэсс!
Конечно, ничего такого я не делаю. Наверняка есть веская причина, почему моя подруга не приходила навещать Трэвиса. Кэсс очень хрупка, и даже вид бьющегося в ознобе Трэвиса для нее почти невыносимое зрелище. Пусть он ее жених, пусть мы четверо знали друг друга и дружили всю жизнь.
Из нас двоих Кэсс всегда была самой слабой и нежной, я постоянно чувствовала необходимость ее защищать. То, что она пришла к Трэвису хотя бы сегодня, уже говорит о ее глубокой преданности и любви. Сознавая это, я еще сильнее ощущаю пустоту в сердце. Как я вообще могла позволить себе мысли о Трэвисе?
Она приложила руку к щеке и тихо плачет; слезы бесшумно струятся из глаз.
- Долго он пробудет таким? Когда он поправится? Когда очнется?
Я перевожу взгляд на Сестру Табиту - мне-то говорить не позволено. Она встает между нами с Кэсс и начинает отвечать на вопросы. Какое облегчение, что я ничего не должна объяснять! Я отхожу в сторонку, чтобы они могли поговорить наедине.
- Здравствуй, Мэри, - говорит Гарри.
Все это время он молча стоял у двери, и я совсем про него забыла. Молча киваю. Волосы у него заметно отросли и заправлены за уши, отчего скулы кажутся еще острее, а лицо суровее. Мы стоим плечом к плечу, и в груди у меня бушуют стыд и обида на того, кто меня отверг.
- Сестра Табита предупреждала, что тебе нельзя разговаривать, ты приняла какой-то обет… У Кэсс, наверно, вылетело из головы.
Я снова киваю. Не знаю, что бы я ему сказала, если б могла говорить. Может, спросила бы, почему он так со мной поступил - позвал на Праздник урожая утром, а вечером исчез и не показывался до сегодняшнего дня. Почему так и не попросил разрешения у Джеда. Почему вынудил меня вступить в Союз Сестер.
А может, я бы спросила, что случилось с Трэвисом, откуда у него такой страшный перелом, и почему Гарри до сих пор его не навещал.
- Трэвиса нашел твой брат, - говорит Гарри, словно прочтя мои мысли.
Мы оба смотрим, как Кэсс склонилась над Трэвисом, а сестра Табита стоит у изножья кровати и тихо все ей объясняет. Удивительно, какой заботливой и ласковой она становится, когда речь заходит о ранах Трэвиса.
- Он и принес его сюда. Бет страшно расстроилась, что не может прийти навестить своего брата. Но Сестры боятся, что любое движение вызовет выкидыш.
Я сглатываю слюну, пытаясь смягчить жжение в горле. Выходит, Джед сюда приходил… Всего несколько дней назад. Он был рядом, но не зашел меня проведать. Не удосужился даже сообщить, что его жена снова беременна.
Я могу только кивнуть и прилагаю все силы, чтобы бушующие внутри меня чувства не вылились краской на щеки. Нечеловеческим усилием воли я заставляю себя безмятежно сцепить руки на животе.
Гарри поворачивается ко мне лицом, но я смотрю прямо перед собой. Как и Трэвис, он выше меня ростом и глядит на меня сверху вниз.
- Никто не знает, что случилось, Мэри, куда он ходил и зачем. - Гарри на секунду умолкает. - Джед сказал, что нашел Трэвиса в поле… он полз к деревне и уже бредил. Мы так и не смогли выяснить, что произошло.
Он всматривается в мое лицо, словно я должна что-то знать, словно я храню ответы на незаданные вопросы. Я молча поднимаю глаза. Наконец он слегка наклоняется ко мне и тихо шепчет, чтобы остальные не услышали:
- Мэри… Извини… Я просто…
Он упирается взглядом в пол, потом переводит его на брата и Кэсс. Только он открывает рот, чтобы продолжить, как тело Трэвиса на койке слегка вздрагивает: Кэсс отпускает его руки и встает. Она шмыгает носом, глаза у нее красные, лицо осунулось - страдания Трэвиса словно отняли у нее все силы.
Кэсс уйдет отсюда совсем другим человеком.
- Можно мне его навещать? - спрашивает она.
Мы стоим так, что Сестре Табите почти не нужно шевелиться, чтобы посмотреть на меня, поймать мой взгляд и тут же ответить:
- Конечно можно! Мэри ежедневно молится о его выздоровлении. Вы можете делать это вместе. Если вы обе обратитесь к Господу с просьбой, возможно, Он смилостивится.
Я чувствую, что Гарри не сводит с меня взгляда, умоляет посмотреть на него. Но сейчас мне не нужны извинения. И я не хочу объяснять, почему столько времени провожу с его братом.
Кэсс ласково прикладывает руку к моей щеке:
- О, моя Мэри… Ты так добра!
Я могу думать лишь о том, что ее руки пахнут Трэвисом - и это почти невыносимо.
* * *
После ухода Кэсс и Гарри Сестра Табита провожает меня до комнаты.
- Ты прочитала Писание пять раз, - говорит она.
Это не вопрос, лгать ей в лицо я не могу и потому киваю.
- Тогда твой обет молчания окончен.
- Хорошо, - отвечаю я. После стольких недель молчания мой голос звучит непривычно грубо и громко, ведь я привыкла едва слышно шептать на ухо Трэвису.
- Скоро ты перейдешь на следующую ступень обучения. А пока твоя задача помочь Кэсс справиться с тяжелым испытанием и продолжать молиться за Трэвиса.
Киваю. Хоть мне и разрешили говорить, это не значит, что я хочу разговаривать. Ведь тогда мне придется объясниться с Кэсс.
* * *
Я не решаюсь признаться подруге, что с меня сняли обет молчания. Когда она приходит молиться, встает на колени у койки и бесшумно шевелит губами, я сижу у окна. Лихорадка не уходит, Трэвис почти все время лежит без сознания, но иногда стонет и мечется в кровати. После нескольких таких посещений я замечаю, что Кэсс совершенно вымоталась и не знает, как ей быть. Тогда я встаю рядом на колени и обнимаю ее за плечи. Она вся обмякает в моих руках и заливается слезами.
На седьмой день Кэсс не приходит, и меня охватывает тревога: как бы с ней не случилось неладное. Но потом вместо нее в собор является Гарри и говорит, что ей невыносимо видеть страдания Трэвиса.
Он не задерживается. Не спрашивает, как дела у меня или у Трэвиса. На секунду Гарри замирает на пороге палаты. Я сижу в кресле у окна и смотрю на его мирно спящего брата.
- Ты его любишь, - говорит он. Без всякого упрека в голосе.
- А ты так и не сделал мне предложения.
Его глаза на миг вспыхивают, но потом он отводит взгляд и смотрит в окно. Я хочу, чтобы он объяснился. Вместо этого Гарри только роняет: "Прости", разворачивается и уходит, напоследок окинув меня растерянным взглядом.
Я сползаю с кресла и на четвереньках подбираюсь к койке Трэвиса. Давно я не стояла на коленях рядом с ним. Последнюю неделю мое место занимала Кэсс, и Трэвис пошел на поправку, даже покраснение вокруг его раны спало. Но окончательно в сознание он не пришел и часто проваливался в беспокойный сон, а его рассудок был затуманен болью.
Я вцепляюсь в него и рыдаю. Я плачу по своим умершим родителям, по лучшей подруге, которую предала, по Гарри, который предал меня, и по своей любви к Трэвису. Я оплакиваю разбитые надежды и мечты. Я оплакиваю судьбу людей, Нечестивых, Лес Рук и Зубов, Сестер и Стражей, себя и Трэвиса, который может умереть, а если и не умрет, может навсегда остаться прикованным к кровати… Я плачу по завтрашнему дню, когда начнется новый этап моего обучения и мне могут запретить свидания с Трэвисом…
Я плачу, потому что это не жизнь. Жизнь не должна быть такой, но я понятия не имею, как все исправить.
Слезы впитываются в подушку. Щека и шея Трэвиса уже тоже мокрые, однако я не могу остановиться и рыдаю, рыдаю до тех пор, пока не спирает грудь, а все тело не содрогается от попытки набрать воздуха в легкие.
Тут кто-то кладет руку мне на голову. Я поднимаю глаза: это Трэвис. Удивился ли он, когда увидел меня вместо Кэсс? Ведь последнее время у его кровати дежурила только она, и только на ее присутствие он хоть как-то реагировал.
Но потом он шепчет:
- Все будет хорошо, Мэри. - И прижимает мою голову к груди, и обвивает меня руками, а я думаю только о том, почему время не может остановиться на этом мгновении, почему мы с Трэвисом не можем остаться в нем навсегда.
Тут возле двери раздается какой-то шорох, я поднимаю голову и вижу Сестру Табиту. Она принесла Трэвису ужин и смотрит на меня, удивленно приподняв брови. Я встаю, вся красная и растрепанная, отхожу от койки и вытираю лицо рукавом.
Трэвис снова уснул, его тело обмякло, руки лежат по бокам. Может, мне все это померещилось?
Сестра Табита молча провожает меня взглядом: я выхожу из комнаты и бегу по лабиринту собора в святилище собственного одиночества. Но уже через несколько часов она приходит ко мне в комнату и объявляет, что новые занятия отнимут все мое время, поэтому я больше не смогу навещать Трэвиса и молиться за его здоровье.
Всю ночь я сижу за столом у открытого окна, ледяной воздух обдувает мое онемевшее тело. Я смотрю на Лес, на забор и гадаю, где сейчас мои родители. Стала ли их жизнь проще? Знают ли Нечестивые, что такое страх? Что такое боль утраты, любовь и влечение? Разве не проще нам жилось бы без этих мук?
VII
Сестра Табита оказалась права: новая работа не оставляет мне времени на визиты к Трэвису. Нужды собора для меня теперь превыше всего. По утрам я чищу дорожки от снега, вытираю пыль со скамеек и раскладываю книги для служб. Делаю ритуальные свечи для алтаря, каждый слой воска требует особых молитв. Готовлю еду и мою посуду. Но за ворота собора меня не выпускают: я не могу пойти ни к колодцу, ни на поля, ни к ручью.
Поэтому людей я вижу, только когда они сами приходят в собор.
Кэсс и Гарри навещают Трэвиса почти каждый день. Иногда они приходят вместе, иногда поодиночке. Это ужасно с моей стороны, но, завидев Кэсс, я всегда прячусь. Не могу смотреть в лицо подруге, зная, что Трэвис предпочел ее. Меня сводит с ума одна только мысль, что в тот вечер, когда я рыдала на его груди, он мог иметь в виду Кэсс, хотя и назвал мое имя.
Однажды ночью, когда терпеть эту муку больше нет сил, я выбираюсь из кровати, закутываюсь в одеяло и иду по коридору в самое сердце собора. Испокон веков деревня пристраивала к собору новые крылья, и теперь бесконечные коридоры отходят от главного святилища под странными углами, некоторые пересекаются, некоторые нет. Моя келья - часть самого первого каменного здания, поэтому здесь всегда темно и сыро. Остальные Сестры предпочитают жить в новых пристройках, окна которых выходят на деревню, а не на погост и Лес. Возможно, дав мне такую комнату, Сестра Табита хотела наказать меня и полностью отрезать от остального мира. Но я не стала возражать: мне даже приятны тишина и уединенность моего безлюдного коридора.
Я подхожу к святилищу. Потолки взмывают в непроглядную тьму, большой зал открывается несколькими рядами скамей. Я прижимаюсь к стене, чтобы не попасться на глаза Сестрам, совершающим ночное бдение. Они стоят на коленях, склонив друг к другу головы, и пламя свечей отбрасывает тени на их лица. Сестры что-то яростно шепчут, можно подумать, что они молятся, но вдруг одна из них шипит и тихо произносит:
- Так было и будет всегда, Союз не допустит иного мнения. Запрещаю тебе даже думать об этом, не то что произносить вслух!
Я подкрадываюсь ближе, чтобы расслышать весь разговор. Но тут в святилище влетает Сестра Табита, и я поспешно скрываюсь в соседнем коридоре. Оттуда я сбегаю по узкой лестнице в другой коридор и через минуту уже прижимаюсь к двери в комнату Трэвиса. Я часто дышу, руки и ноги покалывает от страха, ведь я скрылась от Сестры Табиты и самовольно пришла к Трэвису! Медленно поворачиваю ручку.
На столике у кровати горит свеча, ее пламя вздрагивает от сквозняка из коридора. Я сразу притворяю за собой дверь. Трэвис сидит в кровати, откинувшись на подушки, и смотрит прямо на меня, словно ждал моего прихода.
До меня не сразу доходит, что он не спит. Трэвис протягивает навстречу мне слегка дрожащую руку.
- Мэри, подойди, помолись за меня, - говорит он.
Я тут же подбегаю к койке, падаю на колени и прижимаюсь к нему лицом.
Гнилостный запах исчез, лицо у Трэвиса порозовело и больше не покрыто испариной. Он кладет руку мне под подбородок, и я вдруг понимаю, что снова плачу: все лицо уже мокрое от слез.
- Помолись за меня, Мэри.
- Я… не умею. Не знаю ни одной молитвы.
- Давай ту, что про океан, - просит он и смеется.
Потом, снова улыбнувшись, Трэвис осторожно ложится, а я склоняюсь поближе к нему и начинаю шептать. Его рука крепко стискивает мою. Ничего не могу поделать со своим сердцем - оно колотится часто, как никогда.