Занятия строились по системе этюдов. На шкале сложностей этюд "пасти глаза" был помечен словом "ординарно". Ты выслеживаешь у кого-нибудь из курсантов совершенно отчетливое выражение глаз: недовольство, легкодумность, хандру, ненависть, отвращение, беспокойство, озорство, мечтание. Подходишь к намеченному курсанту и безо всяких подступов "вскакиваешь" на ту же волну, то есть прикидываешься недовольным, легкодумным, хандрящим… Если курсант терпит тебя на его волне, вызываешь встречную волну: на недовольство - благостность, на легкомыслие - рассудительность. Мало-помалу выясняя причины, вызвавшие его настроение, пробуешь сдвинуть курсанта с волны, а то и перетолкнуть на заданную волну. От растерянности подопытный курсант может очутиться во впадине меж волнами, и тогда они сомкнутся над ним. Потонул. Тут ты и спасешь курсанта, и вызовешь у него желаемое чувство: задор, кротость, лукавство, тоску по дому, жестокость, жеребячий цинизм, умиление. Только успевай засекать, как отражается в зрачках вызываемое чувство и меняются свето-цветовые оттенки роговицы. Отнюдь не сводил Ганс Магмейстер контроль за переменой чувств к зрительному видению. Это видение было средством для индикаторного проникновения в мозг, ибо глаза - часть мозга, вынесенная природой на поверхность. У человека, согласно представлениям Ганса Магмейстера, на месте нынешних глаз, носа и ушей был эхолокационный орган, который в миллионолетиях совершил превращение, разделившись при сохранении нервно-физиологической связи на три самостоятельных органа: зрения, обоняния, слуха. Определение "пасти глаза" было метафорой, отражавшей многосложный мир психологической игры. Правда, с нее начинался цикл этюдов воздействия на единичную человеческую особь. Ганс Магмейстер был доволен тем, как в кабинете командующего училищем Курнопай выполнил этюд на вспарывание намерения.
Курсант из племени быху подал рапорт командучу с просьбой не проводить термитных учений, в результате которых должны были сжечь его родную деревню, покинутую жителями на время ловли и сушки рыбы. Курсантам вменялось в обязанность докладывать головорезу номер один о подаче рапорта с подробным объяснением мотивов. Быху, вопреки предписанию, был скуп на доказательства.
- Деньги - потухший костер, - сказал быху. Училищу разрешалось оплатить племени за хижины, утварь, убранство и рощу банановых пальм. Но быстро деревню не восстановить: материалы для постройки сборных хижин, способных противостоять ураганам, везти издалека, недобрую тысячу километров бездорожьем, и даже не приобрести в округе малостей быта, необходимых в повседневности. - Дополнение: духи - хранители рода, нашествие демонов, всеземной пожар…
Еще мальчишкой Курнопай интересовался племенем быху (бабушка говорила, что прадед ее матери был из этого народа), оттого и понял: сгорает деревня, тогда духи-хранители улетают на небо к божествам, племя становится беззащитным, сразу на него нападают демоны, битву за битвой выигрывают быху, благодаря разящим стрелам верховного божества Отоулема, однако быху и демоны гибнут в пожаре джунглей, куда принесли огонь злобные воины, а пожар переходит во всеземную катастрофу. Поскольку головорез номер один являлся непосредственным главарем курсантов, устав училища допускал участие Курнопая в приеме командучем подателя рапорта.
Командуч сидел в кресле, головорез номер один находился справа от него. Курсант вставал напротив головореза номер один.
Лицо быху по имени Тапир освещалось смягченными лучами солнца: они проходили сквозь шелковое полотно и отражались зеркальной стеной, затянутой тонким батистом. Навостренно властный в себе Курнопай, как сквозь линзу, видел бурые глаза Тапира, на огромных с прожелтью белках ветвились набрякшие кровью сосуды.
Курнопай по себе догадывался о том (наверняка это у него от быху), что Тапир будет убеждать командуча с прежней последовательностью.
Тапир еще не заговорил, - взгляд выражал, что он пока на подступах к решимости - а Курнопай принялся индуцировать в его сознание мысль, что на средства, которые получит деревня, надо построить квартал в столице и заняться исконным для нее производством настенных керамических украшений; меньше суеты, раздерганности, больше удобств, надежней существование.
Не так обосновывал курсант "довод", внушаемый Курнопаем, но от сути не отступал.
- Тысячелетия плывут, быху остаются на месте. Город пригреет быху. Быху, как белые медведи, кенгуру, дельфины, всем интересны.
Свойство антисонина отделять индивидуума от собственного прошлого чуть не помешало Курнопаю вспарывать намерение. Вдруг курсант соскочил с волны приготовленных обоснований.
- Рассвет над Огомой дороже танкера с золотыми монетами.
Виноват был сам Курнопай. Не то чтобы он перестал пасти глаза Тапира - позволил торжеству охватить душу, и оно оттеснило внушаемую мысль. Яростный, он приказал сознанию курсанта забыть прошлое. И тотчас, не ослабляя повелительности, начал стыдить за унижение денег. Ничего не найти сильнее, даже ядерное оружие, если оно вступит в противоборство с деньгами, будет уничтожено. Да что там: капиталы, прибыли от них стали дороже человечества.
Быху опять последовал за Курнопаем. Дальше почти дословно он объяснил известные представления о духах-хранителях, о демонах, о верховном божестве Отоулеме, о злобных воинах, которые разожгли всеземной погребальный костер.
- Тезис. Антитезис, - проговорил, любивший побалагурить, командуч и отпустил быху, едва тот забрал свой рапорт и дал согласие на испепеление родной деревни.
Командуч похвалил головореза номер один за блестящее харакири, сделанное сознанию первобытного упрямца, вовсе не подозревая о том, что в этот миг Курнопай, потупивший взор, словно бы он стеснялся, внушал ему чувство великодушия. Командуч ощутил влияние, навязываемое головорезом номер один, но противиться ему не стал, хотя и очень хотел, до бешенства хотел. Курнопай был единственным курсантом, при котором он, как ни пытался, не умел вести себя недобро. Ненавидимый собою за мягкотелость, тем не менее командуч приказал Курнопаю вознаградить Тапира за жертву в пользу долга полумесячным отпуском в джунгли.
- Ры-ыд сты-ы-раться, господин команд-уч-ч, - прокричал Курнопай, в глубине сердца злорадствуя.
В утешение себе командуч скаламбурил:
- Уч, уч, жучь, паучь, мучь - обойдешься без соцбуч.
42
Изначальным распорядком, введенным маршалом Данциг-Сикорским, который основал училище, допускалось собеседование наедине командуча с курсантом - подателем рапорта. После смещения Черного Лебедя установления Данциг-Сикорского были похерены. Верно, через год негласным циркуляром главсержа было соизволено командучу и головорезу номер один принимать курсантов с глазу на глаз. Тем же циркуляром в память о великих воинских заслугах маршала Данциг-Сикорского его имя втайне присваивалось училищу, а батальное наследство подлежало негласному изучению.
Курнопай, вызвавший Тапира для предотпускного напутствия, встретил быху изречением Данциг-Сикорского: "Армия не знает пощады к вооруженным врагам, зато мирное население спасает от сокрушительных бед", - чем не на шутку испугал безотрадного курсанта, ни на что, кроме подвоха, уже не рассчитывавшего. Племя быху славилось доверчивостью, и это было спасительно для него: детская открытость подкупала даже злодеев. Тапира, однако, так натаскали на бдительность, что любое проявление искренности он воспринимал с паническим осторожничанием. Молчаливое внушение, чтобы Тапир положился на его честность, не помогало Курнопаю, но он неуклонно продолжал настаивать, благодаря чему удалось вычитать мысль курсанта: "Благородней гангстера еще не существовало человека…" Сбить иронический заслон он решил отступлением от вкрадчивости, рекомендуемой Гансом Магмейстером: затопал, яростно выругался, приставил к груди дуло термонагана, стращая Тапира испепелением своего сердца, если только он не перестанет сомневаться в его совести. От испуга к Тапиру вернулась доверчивость, и едва Курнопай сказал, что и в нем течет кровь быху, курсант принялся убеждать его, будто бы всегда чуял в нем соплеменника.
Тут Курнопай и поведал Тапиру о намерении спасти деревню. План он придумал, Тапиру лишь оставалось соотнестись с вождем племени.
Танковой колонне училища, возглавляемой головорезом номер один, был придан батальон подростков-пожарников. Курсанты сжигают деревню, подростки оберегают тропический лес от пала. Чуть в стороне от бетонки, обрывавшейся перед джунглями, находится замок развлечений. Останавливая подразделение на санитарный отдых перед броском в джунгли, Курнопай заведомо знал, что кое-кто из армейских подростков отлучится в замок развлечений. Чего не отлучиться? Они несовершеннолетние, трибунал их не судит, свыше месяца отсидят в карцере - строже наказания для них нет. Поднапьются, сигарет с героином накурятся и разболтают о том, куда идут. Как на грех, в замке окажется рыбак из племени быху, приехавший за провизией. В ночи он помчится по Огоме на моторной лодке, и племя будет извещено о цели танковой колонны. Встретит танки вождь быху с маской пятиглавого верховного божества Отоулема. Рассказав головорезу номер один о вести, принесенной рыбаком, вождь поднимет маску Отоулема над собой, и Курнопай увидит в небе над верхом банановой рощи дымы и узнает, что племя приготовилось к самосожжению. Гибель деревни лишит быху духов-хранителей, без которых им не выжить и в столице. Но что еще страшней - с пожара деревни начнется всеземной пожар, в котором сгорит все человечество. Курнопай доложит о ситуации командучу, тот сам не примет решения и отошлет головореза номер один к главсержу, который потребует неукоснительного выполнения приказа. И все-таки Курнопай убедит его отменить приказ угрозой предаться самосожжению вместе с племенем, потому что он быху тоже: ведь в его родословной кровь этого племени. Болт Бух Грей посердится и отменит приказ, дабы зауважали его милосердие самийские племена, а крохотные народы других стран не сделались ненавистниками.
Операция осуществилась в согласии с планом. Курнопай даже покичился перед собой способностью к предначертаниям.
Принимаясь пасти глаза высокомерного завистника Бульдозера, Курнопай стремился заложить ему в подкорку раскаяние. И скоро самоугнетение, смешанное с опасливой хандрой, истаяло в льдистых зрачках Бульдозера. Зрачки забликовали от горячечной тревоги, сходной с блеском кипящей смолы.
"Впади в страх быть разжалованным. Ну, похлещись колючей проволокой самокритики", - подтолкнул Бульдозера Курнопай, ловя себя на язвительности садиста.
- Все мы, выкормыши революции Сержантов, обожаем повыступать, - сник тоном Бульдозер. - Фактически я митинговал перед любимцем САМОГО и нашего великодушного учителя Болт Бух Грея. Систематически допускаю проколы в угоду настрою. Недоучел. Поклоняюсь совести государственной советницы номер один. Самокритически сознаться, мое сердце чуждается подковырок.
"Плохо унизился. Раболепствуй!" - снова подтолкнул Бульдозера и вспомнил, как полицейские пригнули к коленям туловище отца, а Бульдозер разглагольствовал: "Радуйтесь, Чернозуб, в вашей судьбе наступает новая эра. То вы ходили на работу, возвращались домой, торчали перед телевизором, околачивались в стриптизбаре… Отныне вам не нужно будет мотаться сюда-туда. Целеустремленность и никаких распылений. Работай без отрыва от производства. Что может быть полезней и возвышенней!"
- Кронос пожирал своих детей. И революция тоже… под соусом защиты самых верных детей… Враги сохранялись и обратно захватывали власть.
"Что ты тянешь? Искупи мольбой хотя бы частичку позора, превратившего самийцев в бессонных роботов".
- Приказ вдохновляет исполнителя. Не собирался надругаться над Ковылко, Каской и тобой. Если я без намерения ранил твое сердце и сердца твоих родителей, заклинаю простить. Нет звезды ярче Курнопая на небосклоне Самии, не считая Болт Бух Грея и Фэйхоа. Нет завистника завистливей, чванливца чванливей, чем я.
Бульдозер, огрузневший до бессилия, вскочил и, склонясь, притронулся к полу перед ботинками Курнопая.
Курнопай было смягчился при виде седого загривка: "Все мы жертвы зависимости", - и попросил Бульдозера забыть о мимолетном эпизоде в судьбе каждого из них.
Прежде чем Бульдозер распрямился, Курнопай заметил на его розовой шее морщины рисунком в созвездие Кассиопеи: "W". Невольно испытал оцепенение: сникло победное чувство.
"А вдруг он, как великий САМ, внеземного происхождения? Нет, скорей это забава милитаристического иезуитства".
По лесенке из рубки капитана, словно бы подтверждая второе предположение, тоже ужаснувшее Курнопая, путаясь в полах желтого хитона, спустился монах милосердия.
При стуке вечной обуви, выточенной из фисташкового дерева, Бульдозер опустился на колени. Ладони вылепили из воздуха минарет, после оглаживали его купол, кружили по кольцу балкона, скользили вниз по стволу.
Монах милосердия ткнулся на колени рядом с Бульдозером. И его ладони лепили, оглаживали, кружили, скользили.
Истово религиозны были их движения.
И вновь Курнопай неожиданно столкнулся с тем, что командпреподаватели скрывали от курсантов, даже от него, на протяжении пяти бессонных лет. Ему-то сдавалось порой, будто не очень обдуманы державные действия. Не так оно, не так, коль существует в Самии многоступенчатая система тайн. Ни о сексрелигии, ни об улучшении генофонда нации не знали курсанты. Это бы взрывало воспитание, направленное не на обжорство наслаждением, не на усовершенствование телесного и духовного потенциала народа, а на аскетизм и овладение в совершенстве боевым мастерством ради самопожертвования и убийства.
- Головорез номер один, вам что, особое приглашение? - задержав над собой руки, спросил монах милосердия и повелел, едва Курнопай с недоумением колыхнул плечом. - На колени. Молиться. Воспроизводить жестами символику полов. Начну обращаться к САМОМУ, повторяйте за мной в уме.
Опустился Курнопай на колени. Как свинцовые рукавицы надел: шарашились ладони в воздухе и сваливались к бедрам.
Монах милосердия с Бульдозером косились на Курнопая. Вопреки наблюдению, оно не вызывало сомнения в том, что оба они сейчас поглощены молитвой, его морочило подозрение. Оно так и не прояснело до мига, когда он принялся повторять про себя за монахом милосердия сексмолитвы.
- О, САМ, мы возрождаемся на основе твоей духовности и учения о герметизме верховного жреца Болт Бух Грея. Растут новые поколения грандиозных граждан. Никому из богов и пророков, о, САМ, не удавалось наделить свои народы столь плодоносящей религией. Наше грядущее закладывается в новый генофонд страны и ее генофондариев. Доблестный Болт Бух Грей, опираясь на твои установки, выдвинул лозунг: "Прекрасное качество должно переходить в наипрекрасное качество". Воздай ему, о, недосягаемый, за мудрость, волю, любовь. Все чаще и чаще рожают от него самийки. Теперь он отец двух тысяч детей, и все красивые и умные, и нет среди них ни шизоида, ни дауна. Тогда как еще пять лет тому назад каждый второй мальчик и каждая третья девочка рождались неполноценными, предрасположенными к дебилизму и алкоголю. О, САМ, взойди к нам, и ты увидишь, где тысячелетиями шумела степь и ветер гонял комки верблюжьей колючки, там поднялись дворцы генофондариев. Жизнь, о, великодушный, спорится. Люди довольней, небо безоблачней, океан прозрачней. О, САМ, спасибо, что ты есть. Мы так на тебя надеемся, как никогда не надеялись на себя. Разумеется, о, САМ, мы не без недостатков. Кто не грешит, тот не достигнет совершенства, ибо сказано тобой: "И я не безгрешен, но совершенство - моя вселенная". Аминь.
Монах милосердия открыл "дипломат", исчезнувший с набережной, и ввел в шею Бульдозера недельную дозу антисонина.
Курнопаю, подозрение которого разрешилось догадкой: он пас глаза Бульдозера, а монах милосердия обуздал его психику, - Бульдозер сделал укол "Большого барьерного рифа".
Едва инъекция начала свое духоподъемное влияние, Бульдозер известил Курнопая об опасных событиях на целом ряде заводов и в том числе на том, где работает его отец Чернозуб. По неуточненным слухам, Чернозуб возглавляет самую зловещую забастовку из всех, каковые когда-либо случались в Самии.
Антисониновый жар заставил Курнопая выйти на корму. Пластинчатые, фиолетовые, как чароит, хребты тумана откатывались вдаль.
Воображение навязывало фигуру Фэйхоа в халате сизого крепсатина. Фигурка привставала на цыпочки, прорисовывалась за туманом между скалами Мамонт и Скифский царь. Надо было пригреть Фэйхоа в душе, растроганной молитвой, и попробовать сверхсенсорным вихрем разогнать туманную глушь над виллой, но не нашел он в себе ни сострадательной, ни буревой охоты и согласился с безразличием. Зато порадовался щебету свиристелей, шнырявших на антенне радара, и тому, что катер парит, не взрезывая волн.