И беру следующий комочек. Все, что я сейчас делаю - мне в радость. Когда приходит очередь пятого или шестого воробышка, кто-то из моих сверстников, несясь мимо меня, вдруг останавливается рядом и замерев, смотрит на мои руки. Он не может поверить собственным глазам: воробей в руках?!!
- Как тебе удалось поймать?
Я не отвечаю. Кто-то еще останавливается, потом еще. Бегающие, прыгающие, орущие, они вдруг стихают и стоят. Как вкопанные. Будто кто-то всевластный крикнул откуда-то сверху всем: замрите! И они замирают. Все смотрят на меня большими ясными удивленными глазами. Что это? - вот вопрос, который читается на каждом лице. Если бы я мог видеть себя со стороны, то, конечно же, и сам был бы поражен. Нежный зеленовато-золотистый нимб вокруг моей головы, словно маленькая радуга опоясал ее и мерцает, как яркая ранняя звезда. Потом этот нимб будут рисовать художники, о нем будут вестись умные беседы, споры... А пока я не вижу себя со стороны. Я вижу, как они потихонечку меня окружают и не перестают таращить свои огромные глазищи: ух ты! Кто-то с опаской даже прикасается ко мне: правда ли все это? Правда! В доказательство я просто разжимаю пальцы.
" Чик-чирик..."
- Зачем ты отпустил?
Я не отвечаю. Я беру седьмой комочек. Или восьмой. Они видят, что я беру глину, а не ловлю птиц руками. Они это видят собственными глазами. Черными, как маслины. И теперь уже не интересуются нимбом, а дрожат от восторга, когда из обыкновенной липкой вялой глины рождается маленький юркий звоночек:
- Чик-чирик...
Это "чик-чирик" их потрясает. Они стоят, мертвые, с разинутыми от удивления ртами. Такого в их жизни еще не было. Когда последний воробышек взмывает в небо со своим непременным "чик-чирик", они еще какое-то время, задрав головы, смотрят заворожено вверх, затем, как по команде бросаются лепить из глины своих птичек, которых тут же что есть силы бросают вверх. Бросают и ждут.
"Бац, бац-бац... Бульк..."
Больше ничего не слышно.
- Послушай, - кто-то дергает меня за рукав, - посмотри...
Он тычет в нос мне своего воробышка.
- Мой ведь в тысячу раз лучше твоего, - говорит он, - и глазки, и клювик, и крылышки... Посмотри!
Он грозно наступает на меня.
- Почему он не летает?
Я молчу, я смотрю ему в глаза и даже не пожимаю плечами, и чувствую, как они меня окружают. Они одержимы единственным желанием: выведать у меня тайну происходящего. Я впервые в плену у толпы друзей.
А вскоре их глаза наполняются злостью, они готовы растерзать меня. Они не понимают, что все дело в том... Они не могут допустить, что...
У них просто нет нимба над головой, и в этом-то все и дело!..
Я этого тоже не знаю, поэтому ничем им помочь не могу. В большинстве своем они огорчены, но кто-то ведь и достраивает плотину. Ему вообще нет дела до птичек, а радуги он, вероятно, никогда не видел, так как мысли его увязли в липкой глине.
Затем они бегут домой, чтобы рассказать родителям об увиденном. Они фискалят, доносят на меня и упрекают в том, что я что-то там делал в субботу. Да, делал! Что в этом плохого? И наградой за это мне теперь звонкое "чик-чирик". Разве это не радость для ребенка?!
Им это ведь и в голову не могло прийти: я еще хоть и маленький, но уже Иисус...
Потом, повзрослев, Он добавил:
- Да, и вот еще что: каждый день, каждый день, встав на цыпочки, я тянусь к Небу, к Христу...
И к кресту, тоже...
- И тут Тина, - предполагает Лена, - конечно же, не могла не...
- Нет-нет, - возражаю я, - как раз Тина-то и...
- Нет, правда?
- Да, - киваю я, - правда! Она-то как раз и пришла к выводу, что...
Лена соглашается.
- Когда Он совсем уже вырос, - продолжаю я, - стал взрослым мужчиной, мужчиной с крепкими признаками труда и воли, прочно стоящего на земле, набрался сил и оперился, мы спросили его:
- Кто Ты? Ты Кто?..
- Иисус, - отвечал Он просто.
Он стоял перед нами, как на допросе.
- Ты Бог?
Вопрос задала Юля, но Он отвечал всем нам.
- Вы сказали.
Он и не думал отказываться от Своей роли. Бога! Вышла заминка: мы ведь не учили Его ничему такому, что давало Ему право так отвечать. Даже Лев, наш великий наставник, был изумлен.
- Чем ты занят сейчас? - спросил я.
Он сделал вид, что не расслышал вопроса.
- Ты счастлив? - спросила Тамара.
- Разве кто-то из нас может на это ответить? - ответил Он вопросом на вопрос.
Мы каждый день наблюдали Его: Он рос веселым подвижным парнем, не всегда побеждал в играх, поражениям не расстраивался, нырял довольно глубоко, был среди лучших наших шахматистов, не любил уединений, но и шумных компаний избегал. Рослый, за сто восемьдесят, рыжие волосы (обычная стрижка), рыжие усы и не очень густая аккуратно подстриженная кирпично-рыжая, точно крашеная бородка, и, конечно, глаза, дивные огромных размеров презеленые глаза - два немыслимых изумруда со щепоткой лазури... Или крапинками охры, золотистой охры...
- Как у Тины? - спрашивает Лена.
- Похоже...
Он привлекал внимание женщин и пользовался авторитетом среди знатоков восточных учений и единоборств... Ему были по плечу... У Него ни в чём не было... Он мог позволить Себе... Мы просто диву давались, когда Он...
И вот он вырос... Бог!
Мы продолжали пытать.
- Тебе приходилось стыдиться? - неожиданно спросила Тая.
- Ну, конечно! - сказал он, - как и каждому, у кого есть совесть.
Мне казалось, что между нами была какая-то таинственная настороженность, и поэтому разговор наш, не совсем, так сказать, клеился. Нам что-то мешало проявить дружескую душевность. Что? Какая-то подспудная неловкость сидела в каждом из нас, и Иисус, не заботясь о церемониях, давал нам об этом знать своей беспримерной покорностью и радушием. Он просто стоял перед нами и мило улыбался.
- Садись, - предложил Жора.
- Спасибо, - поблагодарил он по-английски.
Он уселся в кресло-вертушку, нога на ногу, бледно-голубые джинсы, желтые кроссовки, белые носки...
- Кофе? - предложила Инна.
- Охотно!..
И вот мы устроили ему настоящую пытку. Синедрион! Каиафа и Пилат, и толпа ротозеев... Именно так мне представлялась наша беседа.
Мы рассказали ему все, что тогда знали. Все!.. Об этом загнивающем мире.
- Верно, - сказал он, - теперь можно.
- Что можно?
- Творить Суд. Пришло время Страшного Суда, ваше время. Теперь я спокоен.
- Чего же Ты боялся?
- Ничего. Но теперь я уверен.
Мы не понимали.
- Какие же вы, право...
- Не судите, да не судимы будете! - тихо произнёс Юра.
Иисус улыбнулся:
- Есть суд и есть Суд, - сказал он, - вы понимаете...
Мы понимали.
- А что Тина, - спрашивает Лена, - как она нашла вашего Иисуса? Они ведь наверняка обсуждали ход...
- Ага. Даже шептались, - говорю я. - Жора тогда... Злился! Когда ему удалось...
- Жоре?
- Иисусу!
Затем он сказал, разъяснил нам то, что мы знали и без него:
- Если вам удалось меня воскресить, стащить снова с Небес на Землю, если я вам зачем-то стал снова нужен, значит, вы и есть теперь то племя и то поколение, что готово жить на земле по-новому, вместе со мною в каждом из вас и во мне. И нет у вас другого пути, ибо сказано же: "Я есть путь и истина и жизнь".
- Значит, мы, теперь мы вершители Суда Страшного?
- Мы.
- Страшного?
- Да. Страшно ведь жить не рожденным вечно. А все, все неправедные так и останутся жить в виде праха. Их семена никогда не взойдут. Разве может быть во Вселенной что-то более страшное, чем жить мертвым? Ничего! Да, нужна свежая кровь. Пришло время омолодить седины человечества. Ведь это - моя профессия. Но и ваша воля. И коль скоро...
- Да. Но как? Каким таким образом собираешься ты вершить этот самый Суд?
- Только мне дано Небом знать как. И я не желаю...
- Это тайна, которую ты не можешь раскрыть?
Тина только наблюдала.
- Это тайна и чудо для вас, для меня же обычное дело.
- Не юли, скажи просто. Ты же можешь раскрыть свою тайну простыми словами?
- Отчего же! Конечно! Но я не желаю, чтобы...
- Так скажи нам, скажи...
- Отчего же, слушайте: Святое Зачатие - вот Мой Путь...
- Святое Зачатие?
- Ты не ослышался, повсеместный сев моих генов.
- Повсеместный сев?
- Повсеместный и поголовный.
- Поголовный?
- Повсеместный и почти поголовный сев моих генов.
- Поголовный?! - воскликнула Юля.
Тина не задала ни одного вопроса!
- Да, сейчас этому миру необходимо поголовное преображение.
Он слово в слово повторил Жорины слова: "Поголовное преображение".
- Да, но как Ты собираешься себя сеять? Не станешь же Ты?..
- Нет, не стану. Мне не нужно иметь свой гарем с тысячами наложниц для того, чтобы мои гены, ворвавшись в мир людей, преобразили тела их и души. У меня есть для этого Святой Дух, мое, как вы его называете, биополе, а точнее и сегодня уже привычнее - подвластное только мне информационное поле Земли, которое способно превратить плотника в Бога. Для вас это было диво, единичное чудо, потрясение, теперь же это будет обыденным делом, да, обыкновенной рутиной. Ключ же - в Библии. Здесь содержится вся информация о прошлом и будущем как отдельного человека, так и всего человечества в целом. Библия - это компьютерная программа, способная принимать и передавать сведения с информационного поля планеты. Космический код Ветхого Завета легко читается, если знаешь ключи... Я - знаю! Требуется лишь небольшое усилие добра и света, нужна воля... И вот я сегодня здесь, с вами, сотканный вашими желаниями и чаяниями и наполненный, как сосуд вином, жаждой преображения. И воля моя - непреодолима! Она и преобразит этот мир! И спасет...
- И спасет?
- Я буду строго судить каждого, и в этом будет спасение многих.
- Значит, скоро мы?..
- Суд давно идет. Оглянитесь! Разве вы не видите начала конца? Иоанн ведь в своем Откровении вам всё рассказал. Апокалипсис! Да и я вот он - перед вами. Пришёл! Вашими усилиями! Где-то здесь уже и Антихрист притаился пока, но уже подает признаки своей дьявольской жизни.
- Значит...
Лёсик вдруг встал и уронил стул. Все обернулись, но Иисус с улыбкой на устах поднял стул, установил его на место и продолжал:
- Иоанн же вам ясно сказал: "И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали". Я же говорю: се творю всё новое. Боязливых же и неверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов ждёт участь в озере, горящем огнем и серою.
- Кто ж придет им на смену?
Тина медленно тянула свой фрэш, и время от времени посматривала на часы.
- Вы ведь слышали уже о странных детях, для которых ваш мир чужд и страшен? Это и есть то поколение, та новая раса... Как вспышки магния они озарят вокруг себя пространство ослепительно яркими небесными бликами. Их ураганный рост, нашествие тепла и света, этот вал совершенства, как благодатная очистительная волна цунами захлестнет скоро мир...
- Это дети индиго?
- Да, дети Света. Вам они кажутся белыми воронами, но в их жилах течет моя кровь.
- Дети индиго?! Это те, фиолетовые? - не унималась Наталья.
- Тефлоновые, - сказал ей Юра, - ты же помнишь...
- Тефлоновые, - брови у Наты полезли на лоб, - ты сказал - тефлоновые?!!
Иисус только улыбался.
- Ага, - сказал Жора, - тефлоновые...
Ната недоуменно молчала, вперив в Жору свой жгучий вопросительный взгляд. Затем посмотрела на Иисуса.
- Почему тефлоновые? - наконец спросила она.
Иисус молчал. За Него ответил Жора:
- Потому, - сказал он, помолчал секунду и добавил, - чтобы никакая человеческая короста к ним не прилипла! Понимаешь теперь?
- А! - улыбнувшись, сказала Наталья, - так бы и сказал!..
- Но скажи, каков главный признак этих перемен, - спросила Кристина, - и причины, причины. Почему?
- Оскудение веры и любви в людях. Разве не так? Вот и пришла уже скорбь дней ваших, меркнет солнце и луна не дает полного света своего и вот-вот и звезды спадут с неба... Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть прежде; но это еще не конец; ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры, смятения и землетрясения по местам; все же это - начало болезней. Но вы смотрите за собою.
- Что значит "смотрите за собою"? - не удержался Василий.
Иисус улыбнулся:
- И если бы я сто раз бы был рожден в яслях, но не в тебе самом, ты не был бы спасен, - сказал он. - Это Мое Второе Пришествие не только внешнее, но и внутреннее событие. Это ясно?
Василий, улыбнувшись, кивнул: ясно-ясно.
Вот так все и было...
- Что значит "внутреннее событие"? - спрашивает Лена.
- Преображение... И ничего больше!
- Просто...
- Просто...
- И среди вас не нашлось ни одного Великого инквизитора, который бы еще раз задал свой черный вопрос: "Зачем же ты пришел нам мешать?".
- Не нашлось. На них мода кончилась. Да их просто и быть не могло в нашей Пирамиде. Даже Тина не произнесла ни звука.
Это была наша победа, если хочешь, - наш контрудар по невежеству и несправедливости и прорыв, да-да, и настоящий прорыв к совершенству. Это был Час Христа!
- А что, - сказал я Жоре потом, - он чем-то смахивает на тебя! Ты думаешь, тебе удалось ввинтить ему часть своих генов?
- Ты же видишь, - сказал Жора, - и лоб, и нос, и глаза... А кулак, ты видел его кулак?
Жора свил пятерню в кулак:
- Тютелька в тютельку! - сказал он и поднёс мне кулак под самый нос.
- Чем пахнет? - спросил он.
- Небом, - сказал я.
Жора самодовольно улыбнулся:
- Знай наших... А если копнуть поглубже, то отыщешь и посерьёзней...
- Что? - спросил я.
- Сам знаешь что!
- Чем же ты теперь намерен заняться? - спросил я.
- Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов.
- Итак, мы Его воскресили, - заключил я.
- Скорее - воссоздали, - уточнила Тина.
- Тина?
- Да. Это был её взгляд на происходящее. Вскоре они с Жорой...
- Что?!
До сих пор не знаю, как расценивать Тинино молчание.
- Спроси! Так спроси!
Для меня навсегда осталась тайной, как Юле удалось Его заснять.
Я, помню, тогда замерз... Как...
Как чёрт!
И как я мог это спросить?
Глава 3.
- И если у нас все же родится девочка, - говорит Юля, - мы...
- Так-так, - говорю я, - мы...
- ...мы назовем ее Пирамидой! Пира! Или Мида! Или...
- Чудесное имя, - говорю я, - по крайней мере - свежее, не...
- Не юли, - говорит Юля, - ты не возражаешь?
- Я - за!..
Юля нежно поглаживает свой округлившийся живот.
- А если все-таки мальчик? - спрашиваю я.
- А мальчика назовем знаешь как?
- Как?
Юля думает.
- Вот как: Сократом!.. - восклицает она.
- Сократом?..
- Сократом!..
- Это в честь кого же? - спрашиваю я.
- В честь твоего Чуича! Кого же еще?..
- Чуича?!!
- Или Сенекой...
- ?..
- Или, если хочешь, - Аристотелем... Если хочешь.
- В честь Жоры?
- Именно! В честь твоего пропавшего без вести Жоры.
- Хорошо, - соглашаюсь я, - назовем его, быть по-твоему, назовем его просто: Георгием!..
- Прекрасное имя!..
- Красное! Аж горячее... Крепкое, как Сократ!..
- Ты же можешь клонировать Жору, - говорит Юлия, - можешь, можешь!!! Если захочешь!!!
Я представляю себе: колонии клонов! Чуичи, Чуичи, Чуичи... Это невозможно себе представить - чуичичуичичуичичуичичуичичуичи...
Мне уже слышалась поступь вечности.
- Будь по-твоему, - соглашается Юлия, - Сократ так Сократ...
Я могу себе это только представить.
- Вот такая история...
Я рассказывал Лене историю за историей, как мне казалось, историю своей жизни, рассказывал торопясь, спеша от истории к истории, порой невпопад, все, что приходило в данный момент на ум, обычный поток сознания, мейнстрим, все, что, казалось, на мой взгляд, важным, то, чего нельзя не рассказывать, вернее нельзя забывать, рассказывал, не заботясь о хронологии и не подбирая красивых слов, сухо, а порой даже тошно было слушать: одно и то же, одно и то же, с дотошными подробностями и повторами, так, что хотелось затыкать уши, но и настойчиво, с завидным упрямством педагога, которому есть что сказать, вложить в голову слушающего то, что нужно вложить и так, чтобы это знание вскоре не выветрилось, осталось надолго, может быть, навсегда, рассказывал и рассказывал...
Лена слушала...
- Да ты просто чудик, чудак!
Я рассказывал.
- Кто в такое поверит? Да тебя засмеют!
Я рассказываю.
Затем мы задорно хохочем, рыдаем до слез, до болей в животе, до резей и колик...
- Ох-хо-хо...
- Ах-ха-ха...
- А ты напиши, напиши обо всем, об этом, - предложила Лена, едва сдерживая себя от очередной порции смеха, - о своей пирамиде, о вселенской любви, о генах... Во потеха-то!.. О Жорином клоне, о Тине...
Она так шутила, он так умно шутила.
- Конечно, конечно, - улыбаясь, отвечал я, - напишу, напишу...
- Напиши, напиши... Ты так здорово об этом рассказываешь. Вдруг прочтут и поймут...
- Напишу, напишу...
Потом, мы уже расходились в разные стороны, пятясь, как раки, с радостными лицами и улыбками на устах, она вдруг зачастила:
- Ну, пока, будь здоров, ну, пока... ну, пока...
- Ага, ну, пока... счастливо...
Пока она не споткнулась о камень или о какой-то бордюр, или пень, и тогда можно было слышать ее бурчание... И я опять рассмеялся. Шутка удалась.
А когда день прошел, пришла ночь, за окном загустели сумерки и погасли в доме напротив огни, я прислушался - в доме спали. Я тихонечко выбрался из-под теплого одеяла и по стеночке, не дыша и глуша полами халата стук собственного сердца, босиком...
- Ты куда?..
- Спи, я счас...