Глава 9.
- Это все, что мне удалось записать, - сказала Юля. - Волна цунами была ужасной, просто вероломной... Пирамиду как языком слизало... Остались...
- Развалины...
- Эти развалины - дело всей нашей жизни. Потом мы узнали, что это подводное землетрясение было рукотворным.
- Как это?
- Они взорвали под водой бомбу невероятной силы, чтобы уничтожить Пирамиду наверняка. Налицо было все, что свидетельствовало об этом сокрушающем ударе.
- Кто "они"?
- Те, кому она стала костью в горле.
- Кому же?
- Тем, кто погряз в пучине скупости и обжорства. Этим животным...
- Это достоверно известно?
- Об этом сегодня не знает только ленивый.
- Какой ужас!..
- Это был ад, ад, - говорит Стив. - Достаточно просмотреть то, что смогла снять Юля - "Начало конца". Но это лишь малая толика того, что нам пришлось пережить.
- Ты думаешь, что это все-таки ваши иллюминаты, эти одноокие ящеры-мормоны?
- Уверен! Они так и не смогли подняться к вершине нашей Пирамиды, где царят добровольная простота и щедрость, где сильные не сильнее самого слабого, где торжествуют свет и любовь, где роскошествует вселенский праздник немыслимого совершенства...
И как же Юля была права: "Не трогайте Иисуса!".
- Ты уверен, - спрашивает Лена, - что это был атомный взрыв?
- Лен, - говорю я, - ну кто сегодня может быть в чём-то уверен? Но понимаешь...
- А что Тина? Что сказала она?
- Она снова пропала... Я просто сбился с ног...
Я и в самом деле её потерял. Но я ждал, ждал её появления... Я просто знал, что Тина всегда рядом. Я надеялся узнать у неё...
- А это что? - спрашивает Лена.
- Флешка.
- А в другой руке?
- Медальон. С волосами. На случай, если вдруг этот мир...
Из всего этого ясно, что многое так и осталось недосказанным. Кто остался в живых, кто погиб? Где теперь Рест, Жора, Юра и Анна?.. Где все они, созидатели нового рая?! Выжил ли хоть один клон, какова их судьба?
- И какие у тебя планы на новую жизнь?
- Смеяться!..
- Смеяться?!
И другие планы...
Правда, у нас сохранился весь банк клеточек... Все геномы, которые нам удалось раздобыть, стихия так и не смогла сожрать, а это значит, что...
- Что это значит?..
- Что возможен новый виток... Жизнь ведь ни на минуту не останавливается, - сказала Юля, - ни на миг... Даже если тебя уже нет в живых. И даже, если тебя уже нет в живых, - добавила она, - это еще не конец мира.
Теперь каждому, кто видел Юлю, было ясно, что руками она касается звезд. Правда, она еще не обосновалась на Небе, но ее уже не было на земле.
- А как книга-то? Как называется? Ты написал?
- Давно.
- Как называется?
- Хм! "Хромосома Христа"! Как же еще?.. Набери в адресной строке "GOOGLE,а" эти буквы и читай... Сколько сможешь.
- А тяжелая, - спрашивает Лена, - если взвесить?
- Если бросить и не увернешься - капут! Убить можно! Только...
- Что?
- Вот уже больше года издать не могу.
Я помню, как Юля однажды сказала: "Твоя рукопись так и умрет в столе". Она не спрашивала, она утверждала. Я ей не верил: рукописи ведь не только не горят, сказал я, они - и не умирают.
- Что же Юля ответила? - спрашивает Лена.
- Она промолчала.
- А что спонсоры, меценаты, твои бильдербергеры? Попроси у них денег. Они же - жители твоей Пирамиды. Им ведь щедрости не занимать.
- Попросить?.. Просить?.. Просил...
- Что же твои миллиардеры и знаменитости? У кого просил-то?
- Я вышел на "Всемирный живой портал" - www.earthanduniverse.net/ru/
"Земля и Вселенная"! Вышел с флагом своего романа, как на покоренную вершину! Пик Надежды! Нате! Я щедро предложил им то наилучшее в себе, чем располагал на ту пору - свой роман: нате! Лучшего - не жалко! Ведь в этом романе - не какая-то там ярко выписанная детективная возня вокруг тазика с кровью, сопливой любовной историей или умопомрачительным групповым сексом, не какая-то политическая трескотня, не... Там - стратегия! Стратегия совершенствования этой породы людей и технология ее воплощения. И ведь - не меньше же! Я предложил и застыл в ожидании ответного хода лучших, как мне казалось, представителей этой цивилизации. Да! Do ut des! (Даю, чтобы ты дал! - Лат.). Ведь здесь, в этом списке все, кто, по мнению знатоков, а не парикмахерш и продавцов куриных голов, представляют наидостойнейших из племени людей во Вселенной! Вот же, вот весь этот список: первый - Барак Обама...
Затем эти... мальчики-с-пальчики, жалкие карлики... Жора бы сказал - "недомерки".
- Недоумки?
- Да нет. Нет. Ума-то у них как раз хватает. Вот только...
- Что?
- Ум этот - неум. Все их помыслы пересыпаны жаждой наживы. Им ведь и в голову не придет, что ум человеческий должен питаться щедростью, щедростью!.. А эти обмылки самодеятельной дермократии только и знают, что набивать свои чулки и карманы. Жлобье... Жалкое жадное жлобье...
- Разве?
- Ага... И тут же - Руперт Мердок - четвертый. Затем идет...
Глава 9
- Ты мне всех их будешь перечислять? Сколько их? Лучше вот что скажи...
- Да, - говорю я, - что?
Уже несколько раз за этот вечер она пытается задать свой вопрос. О чём она хочет спросить?
- Конечно, - придаю я ей уверенности, - спрашивай.
Тебе не о чём беспокоится! У нас ведь давно нет запретных тем!
- Рест, у тебя никогда не возникало желания...
- Всегда! - стреляю я. - Ты же знаешь...
Лена улыбается:
- Да нет, знаю-знаю... Я не об этом...
- Я знаю, - говорю я, - ты хочешь спросить...
- Да! - восклицает Лена.
Я уже говорил: мы давно уже без слов понимаем друг друга.
Теперь мы только смотрим друг другу в глаза и молчим.
Вот о чём: о моём желании убивать...
- Убивать?
- Ага...
- Расскажи лучше, как вы с Тиной покоряли Кайлас.
- Успеется...
- Шамбалу нашли?
Лена дергает меня за рукав.
- Скажи, Шамбалу нашли? И что, своими глазами видели всех этих...
- Расскажу, расскажу, - обещаю я.
- Нет, правда, вы видели этих родоначальников нового человечества в состоянии сомати?
Я киваю: видели! И обещаю еще раз рассказать. Сейчас же я рассказываю о своем, неожиданно выявленном в самом себе, желании убивать.
- Вот послушай, - говорю я.
- Чем же вызвано это желание?
- А вот чем. Послушай.
Я произношу:
- Ты, как гнус, как ржа... Как какая-то там зараза, ты сидишь на вые жизни и уже расползаешься по лицу планеты, тесня жизнь и марая ее своей сажей, безобразя своими безумными, худогрудыми идеями, роя кротьи ходы, штольни и штреки, гудя гудом своих металлургических монстров, дымящих трубами.
Ты как горе...
Тонкая, совсем невидимая с высоты, ничтожная и жалкая пленка плесени на лице планеты.
Ты как болезнь, как чума...
Застилая ясные взоры жизни жуткой катарактой своих побед, черным бельмом своего бездумья, вырывая с корнями буйную шевелюру лесов, травя луга и пашни, утверждая власть пустыни, ты преуспело и в нечеловеческих пытках: ты сдираешь живую кожу с лица планеты, угрожаешь пустотой, голой пустотой угрожая миру, оставляя только струпья проказы...
Ты, как стригущий лишай...
У тебя трещины на губах, а в уголках рта - заеды. И зубы - как жернова, грязно-бурые жернова, крушащие, но и крошащиеся... И все это черное, мертвечинное дело тебе по зубам. А пасть у тебя - осклабившаяся. В угрюмо-уныло-убогой ухмылке. Но рот твой, черный твой рот не затягивается паутиной, хотя ты - как паук.
Ты как раковая опухоль...
Прыщи твоих нефтяных вышек, тяжесть гор твоих терриконов, оспины твоих карьеров, вялые ноздри забоев, бородавки свалок, язвы помоек, мокнущая экзема болот...
Ты как сифилитический шанкр...
Где твои веснушки? Где блеск твоих очей, запах вымытой кожи, где чистые ее поры? Где твой смех, где твои песни?..
Провал твоего рта, запавшие щеки, опавшие плечи и обвисший фалл... Разве ты можешь кого-нибудь оплодотворить, вдохнуть новую жизнь, одухотворить кого-то?.. А твои обвислые мохнатые уши, разве способны они расслышать симфонию утра?
В твоей груди уже не слышно гула горячего сердца, и не бьется
уже на твоем виске ниточка живого пульса, а дыхание твое зловонно. Ты настолько дико и глупо, что удовлетворение любопытства повседневности для тебя гораздо важнее осознания бессмысленности собственного существования. И, знаешь, конца этому не видно...
Давай, иди-убей себя об стену,
Соври что ты болеешь или спишь...
Беременное идеей самоспасения, ты еще надеешься на что-то. На что, собственно? Разве не ясно, что человек создан лишь для того, чтобы изо дня в день настойчиво и твердо идти вперед и, не щадя жизни, тупо развивать какое-нибудь тупиковое направление? А едва находится какой-нибудь умник, какой-нибудь там Сократ или Иисус, Джордано Бруно или, скажем, Моцарт, и ты готово тут же отравить его, распять на кресте или сжечь дотла: нечего высовываться!
Ты, человечество, непобедимо в бедности своего ума...
Ему повзрослеть бы...
Взросленье - территория отмены
Цветных осколков, прозвища "малыш"
И пазлов из счастливых сладких сказок.
Завязаны по-взрослому шнурки.
Слепое сердце тыкается сразу
В тугие рёбра - нужные тиски.
Ему взрослеть бы, а внутри занозой
Сидит и больно саднит та пора
В которой ты "малыш". Тебе не поздно
Решать на грани чувства и добра.
- Да-да, произносит Лена, - тут нелегко удержаться.
Я киваю: нелегко! Нам всем надо взрослеть...
Завязаны по-взрослому шнурки.
- А теперь, - произносит Лена, - расскажи, пожалуйста, о Шамбале. Это так любопытно! Это даже важнее, чем твоя тяга к... чем твое желание убивать. Я согласен: важнее!
Глава 10.
Мне трудно...
И уже слезятся глаза...
Казалось бы, что в том плохого, что я часами сижу по утрам на берегу речки, любуясь восходом? Вы видели, как сверкает роса на траве, когда первый луч...
Или в том, что я бросил камень в орущий динамик соседа? И попал!.. А что необычного в том, что...
Завязаны по-взрослому шнурки...
Или в том, что я сутками пропадаю в этой сказочной паутине в надежде обрести там свой маленький рай - выстроить свою Пирамиду!
Я, как сказано, еще и левша, и немножко картавлю, а когда волнуюсь, даже заикаюсь. И курю, когда выпью. И вообще во мне многое не как у людей. Я, к примеру, не посадил еще ни одного дерева, не выстроил дом... Я не понимаю, отчего люди не понимают меня, когда я спрашиваю, почему стрелки часов крутятся только вправо? Что в этом странного?.. Надо мной смеются, когда я рассказываю, как я, наполнив ванну теплой водой и высыпав в нее пачку соли, бухаюсь потом в эту славную воду и представляю, что купаюсь в Мертвом море. А когда мне дают линованную бумагу, я пишу поперек. Многих это бесит. Почему?..
Странный, странный этот ваш вялохилый, застиранный и заштопанный мир...
Трудно мне?
А то!..
Но какое это счастье - трудиться до кровавого пота во благо людей!
Иногда я чувствую себя Богом...
Иногда я даже...
Перекрестие оптического прицела лениво блуждает по счастливым праздничным лицам моих горожан, вяло качающихся на легкой зыби людского потока. Головы - как плывущие по реке дыни: круглые и овальные, желтые, желто-зеленые, серебристо-серые, выеденные солнцем... Указательный палец левой руки занемел от напряжения. Я давно заметил: если один глаз начинает слезиться, тотчас слезится и другой, и мишень тут же теряет свои очертания, расплывается в мареве, словно на оптику упала капля дождя. Или слеза. Я смотрю всегда только на то, что приятно глазу. Сейчас я смотрю на ее дивные большие глаза, увеличенные оптикой моего прицела и стеклами ее очков в модной оправе (Adolfo Domingues).
- Знаешь, мне не хочется...
- Ти, - говорю я, - потерпи а, ведь осталось совсем ничего...
- Хм! Ничего...
Я из кожи лез вон, чтобы каждая ее, даже самая ничтожная прихоть, каждое самое крохотное желание были удовлетворены через край. И что же?..
Слеза снова туманит мой взор, я закрываю глаза... Я слышу:
- Знаешь, мне хотелось бы...
- Да-да-да, говори, продолжай... Требуй невозможного!
- Нет, я ухожу... Знаешь...
- Что, милая, что еще?..
Любит ли она меня так, как я мечтаю?
Надеюсь...
Ведь если крупинки недоверия закрались в нашу любовь, ее ткань вскоре будет раздырявлена и побита, как... Да-да - как пуховый платок молью. И тепло нашей любви тотчас выветрится при малейшем дуновении ветерка недоверия или обиды, не говоря уже о штормовых порывах жизненных ураганов и бурь.
Ни крупинки! Ни зернышка!
Не желаю...
Занемела рука. Разжать пальцы, отвести предплечье в сторону, сжать пальцы в кулак... Ну и кулачище!
Жара...
Желание убивать людей появилось у меня не сразу. Я рос старательным любопытным и послушным мальчиком... Впервые я примерил ружье лет в пять или шесть, оно мне показалось стволом пушки. Я не смог его удержать, и дед подставил под ствол плечо.
- Нашел?! - помню, кричал он.
Я должен был найти в прорези прицела жестяную банку.
- Теперь жми!..
Мне нужно было нажать на курок, но он не поддавался усилию моего пальца, и тогда я потянул всеми четырьмя. Банка была прорешечена как сито, а я был признан своим среди молчаливых и суровых людей и причислен к клану охотников. Ружье стало для меня не только средством признания, но и орудием процветания. В олимпийской команде я стрелял лучше всех, но всегда был вторым. Только у людей есть такой закон: лучше не тот, кто лучше, но тот, кто хитрей, изворотливей, сволочней. Эта яростная несправедливость стала первой обидой, посеявшей в моей ранимой душе зерно мести и поселившей в сердце затаенную злость к этому миру. И чем дальше я жил, тем крепче укоренялось зерно, тем сильнее стучало сердце, тем звонче звенел колокол мести. Я искал утешения в книгах: Аристотель, Платон, Плотин... Нашел? Хм!.. Затем были Сенека и Спиноза, Монтень и Ларошфуко, и Паскаль, и... Я искал истину, роясь в пыли истории, как голодная курица в навозной куче. Августин, Сервантес, Рабле... Цезарь, Наполеон... Маркс, Энгельс, Ленин... Ага, Ленин... И теперь эти... нынешние заики... Эти не способны даже строчку сотворить, чтобы пополнить закрома истории зернами истины. Где они, сегодняшние Сократы?..
Сперва я пытался выровнять их горб. Я просил, взывал, уговаривал, причитал... Затем бросился на них с угрозами и кулаками...
Меня били. Меня причесывали, гнули, ломали...
Дошло до того, что меня упекли в психушку. Но какой же я псих? Я - нормальный! Я, как сказано, только левша, только люблю солнце в росе, ветер в соснах...
Потом я пил.
Они забрали у меня...
Упыри!..
Да, это был надрыв, слом: трррресь!.. Словно из тебя с мясом выдрали душу.
Пил, не просыхая...
Они выкрали у меня надежду... И этим развязали мне руки.
Вскоре меня сделали снайпером, киллером в законе. Что меня потрясало: мои руки переставали дрожать, когда я брал винтовку! Это поразительно! С винтовкой в руках я снова обрел уверенность в себе. И ухватился за нее, как тонущий за соломинку. Замечу, что вообще-то я не заносчив и не страдаю манией величия, но в моих жилах течет теперь ледяная кровь. Тогда я сжег не одну ночь, оправдывая выбор своего жизненного пути. Но никакие оправдания, никакие уловки ума не смогли заглушить звона моего колокола. И хотя мстительность - черта слабого, я нашел в себе силы противостоять этому черному миру зла и насилия простым, почти незаметным способом - едва уловимым движением пальца. Сначала я жил, оглядываясь каждую минуту, но вскоре победил в себе страх и стал сильнее самого сильного. Но всегда помнил: чтобы воцарить на земле торжество правды, справедливости и добра, мы, сильные, не должны быть сильнее самого слабого. Конечно же, я испытывал жесточайшие муки, но мои мучения только упрочили во мне веру в необходимость искоренения зла на земле. Закон и порядок - вот мой девиз. Повсеместная справедливость - вот мое кредо. И любовь, и - любовь... Без любви этот мир сдуется, сдохнет! Нет в мире силы сильнее силы любви. Человечество давно истекло словами, нужно приниматься за дело. И если не ты, решил я, то кто же! А если кто-то, то почему не ты? С тех пор я смотрю на мир сквозь хрупкую, трепетно-нежную паутину оптического креста, сонно дремлющую на прищуре моего усталого глаза вот уже пятый или шестой год. Или седьмой?
Это месть?
Ага...Жажду! Жадный!
Жадный? Да нет... Просто нет больше мочи терпеть!
Я беру обрывок листа чистой бумаги, пишу: "Не забыть заплатить коммунальные платежи!". Затем скотчем приклеиваю листик к наполовину опорожненной бутылке с вином.
Не забыть бы...
Наполовину наполненной...
Успех пришел, как приходит лето, и не стал, как когда-то хотелось, приятной неожиданностью. Да и что такое успех? Застрелить какого-то гада или пустить кровь какой-нибудь крысе? Я отказался от успеха, как отказываются, повзрослев, от плюшевых мишек и пластмассовых кукол. Не покладая рук, я занялся своей работой и взял себе за правило: если уж ты занят каким-нибудь делом, делай его хорошо. Да, блистательно! Лучше всех, раз ты хочешь быть лучшим.
Вот и Тина за это - лучше всех!
Не покладая ног, я пустился в дорогу за лучшим и, знаете, своего добился. Кто-то играет в карты, кто в рулетку, а я зарабатываю на жизнь выстрелами. Теперь я живу не спеша, без желания славы и жажды всевселенского блеска. Бывают минуты, когда я вынужден за что-нибудь зацепиться, чтобы меня не сорвало с петель, не слизало языком нетерпения и жуткой ненависти с лица планеты, и часто случается так, что приходится цепляться лишь за курок собственной винтовки. Я всегда среди людей, но как волк одинок и ищу утешения в грусти. Да, я праздную свое одиночество, как другие празднуют Новый год или день своего рождения, только без всякой помпезы, тихо, свято, смиренно, не на показ, а в самом себе. Я укоренил в себе одиночество и поселил в себе радость жить в стране без границ, без людей, без злости и зависти, без потерь... Я танцую свое одиночество и пою его, пью его как живительную влагу в знойной пустыне... Я его раб, который свободнее самого свободного из живущих на этой земле. Но я не только вполне самодостаточен, я и респектабелен, да-да. И вполне! Со мной носятся... И я, признаюсь, проявляю тайную страсть к тщеславию. Я же человек, и ясное дело, ничто человеческое...
Но скажу честно: если бы не Тинка...
В самом деле: что за шалости я себе позволяю?!
Жизнь, признаюсь, качнулась то ли вкривь, то ли вкось...
Да. Так что ж!
Теперь ноет поясница. Очень неудобная поза для наблюдения за своими жертвами - сидя в кресле-качалке, ноги на подлокотниках...
И эта жара.