Но не стоит слушать попадающихся и по сей день пророков, утверждающих, что воплощённая Американская Мечта есть наиболее естественное состояние человека. Даже в самых благоустроенных государствах в двадцать первом веке люди не мыслями, так нутром, душой чувствовали, что устроили жизнь неправильно. Утрата великих идей о покорении вселенной, невозможность самореализоваться, - всё это рождало боль. Самую коварную боль на свете: такую, о которой не догадываешься, но которая подтачивает твоё здоровье, твои нервы, твой рассудок. Озлобленность копилась в сердцах людей-потребителей. Правители давали ей выход, устраивая пышные зрелища по телевизору и на стадионах, подбрасывая заменители идей, вроде субкультур, религий, партий и профсоюзов. Но в конце концов на этот суррогат перестали смотреть. Люди не поумнели, но ожесточились. Они взбунтовались - но без Идеи их бунт не смог перерасти в революцию. Без Идеи люди могли только разрушать, не зная, как можно создать новое.
- А что такое Идея? - спросил я. - Что вы имеете в виду? - ведь это слово не отбрасывает тени.
Идея, говорил Кузьма Николаевич, это просто-напросто некоторые выводы о том, как сделать мир лучше. Едва человек задаётся этим вопросом, как мозг его тотчас принимается за обработку всех содержащихся в нём знаний и уже имеющихся выводов, - и тут-то процесс и начинается. Можно с уверенностью сказать, что жить ради себя и своей семьи - не Идея. Живя лишь ради этого, человек берёт что-то у мира и уносит себе, а мир от этого скудеет. И рано или поздно оскудевший мир поворачивается к таким людям спиной. Поэтому если человек по-настоящему хочет блага себе и своей семье, он должен думать над улучшением мира. Также можно сказать, что Идея это не вера. Едва дело заходит о каких-то конкретных действиях, включается логика, а она - злейший враг веры. Не одна великая Идея потерпела поражение из-за того, что в неё лишь верили, не понимая. Всегда находились негодяи, которые спекулировали на бездумной вере людей, наживались на ней и дискредитировали Идею. Ясное дело и то, что заменители Идей, вроде субкультур и политических партий - не Идеи, но жалкие их огрызки. И патриотизм - не Идея, если только под родиной патриот понимает не весь мир.
- Один правитель, - сказал Кузьма Николаевич, - пожертвовал своей страной, пытаясь остановить конец света. Законы позволяли ему воспользоваться ядерным оружием, если создастся военная ситуация, угрожающая существованию страны. Но он им не воспользовался, даже когда войска противника окружили его столицу. Правитель понимал, что если ядерным оружием воспользоваться, страна всё равно погибнет. И мир погибнет вместе с ней. Многие считали этого правителя предателем. Ты ещё услышишь о нём. Это Владимир Белевцев, генсек Дальневосточной Республики.
- А какая Идея у вас? - спросил я.
- Наша Идея на вид очень проста: всего-то-навсего остановить конец света и не допустить, чтобы он повторился в будущем. Но простая формулировка подразумевает, что мы должны проделать титаническую работу, и не только над внешним миром, но и над собой. Видишь ли, умирать никто не хотел, но двенадцать миллиардов людей умерли. Они рады были остановить конец света, но делали всё, чтобы он поскорее настал. Все эти погибшие люди не видели взаимосвязи между своим поведением и наступающим апокалипсисом. Это ещё Сократ сказал: человек был бы хорошим, если б знал, как это и зачем. Так вот, мы должны объяснить людям, как и зачем им быть хорошими, и как не допустить конца света. Мы должны дать им философию, поскольку лишь она может сделать человека хорошим.
- Ну, тут я осмелюсь не согласиться. Могу сказать, что частенько встречал хороших людей без философии. И встречал плохих с философией.
- Всё верно, - кивнул Учитель. - Хорошим человеком можно быть без философии, если тебя воспитали другие хорошие люди. Однако тебе, если ты просто хорошо воспитанный человек, без философии легко сделаться плохим. Тебя легко одурачат хитрецы. Или найдётся друг, который повернёт не в ту сторону. Или подвернётся искушение, о котором воспитатели тебя не предупредили. Да мало ли чего ещё... Ты согласен?
- Допустим...
- Потом. Злых людей с философией нет. Плохие люди могут долго рассуждать о том, почему они такие плохие (как, например, фашисты), но эти рассуждения будут вторичны по отношению к их действиям. Это будет оправдание, а не философия. Плохими людей делают исключительно жизненные обстоятельства вкупе с древними инстинктами, и никакой философии тут не требуется. А что делает людей хорошими? - Вот вопрос. Где используются понятия "добро" и "зло"? В психологии? - Нет, психология занимается другими вещами. Этика? - Этика это раздел той же философии. А больше вариантов нет.
- Религия ещё может делать людей хорошими, - заметил я.
- Не всякая, а только такая, которая основана на философии, как, к примеру, христианство. И опять же, к вопросу о вере: заповеди религий воспринимаются не на уровне логики, а значит, каждый человек понимает их по-своему. Оттого религия с равным успехом может сделать человека как хорошим, праведником, так и плохим, инквизитором, фанатиком. Только логика объединяет людей; только то, что доказано логически, понимается всеми одинаково.
Так говорил Кузьма Николаевич, философ из странного, странного мира на границе эпох.
- Вы, - сказал я ему, - вы говорите правильные вещи. Но безыдейность, которую вы так не любите, позволяла человеку главное: быть самим собой, то есть свиньёй, которой не нужно ничего, кроме жратвы и развлечений. Никуда от этого не деться. Психологию никто не отменял.
- Мы отменим, - произнёс Учитель. - Ведь даже те, кого ты называешь свиньями инстинктивно стремятся к Идее, - не зря же ради них властолюбцы придумали все эти идеезаменители, вроде субкультур и футбола. Так что стремление к Идее есть у всех - и наша цель пробудить его. Психологи отчего-то неохотно говорили об этом стремлении. Зато чего только они ни насочиняли: и комплекс роста, и психоанализ, и коэффициент интеллекта!.. Кто-то получал от подобной ереси деньги и удовольствие, но большинству людей сии откровения не принесли ничего хорошего. Психология не объясняла членораздельно, ни как нам разобраться в наших пороках, ни как с этими пороками бороться, ни, главное, зачем бороться. Психология и не могла это объяснить, потому что была оторвана от понятий "добро" и "зло". Поэтому перво-наперво мы отменим психологию.
***
Закончив разговор, Учитель ушёл, чтобы обсудить что-то с Выключателями Света, а я вышел наружу, и обнаружил Учеников.
Кольцевой фундамент купола Калиновки возвышался над землёй на метр, а в ширину он достигал метров пяти. Прямо на этом фундаменте, в том месте, где в куполе зияла пробоина высотой не меньше трёх этажей и шириной около десятка метров, Ученики развели костёр и зажарили на нём шашлык. Лес с этой стороны подступал вплотную к экокомплексу, и осыпавшиеся с веток листья влетали с порывами ветра в пробоину купола, находя последнее пристанище в вечно тёмных, сырых обесточенных лабиринтах. В обширном помещении, начинавшемся сразу за пробоиной, наносы земли и перегноя были в нескольких местах раскопаны, и в образовавшихся ямах лежали чёрные пластиковые бочки, на которые Выключатели Света наклеили жёлтые треугольники со значком биологической опасности и надписью "BIOHAZARD". Сами Выключатели Света опасных находок не сторонились: трое их расположились у костра вместе с Учениками Кузьмы Николаевича.
Я, придя к костру после разговора с Учителем, сел в стороне от остальных, у края пробоины в куполе, и, свесив ноги с фундамента, глядел в землю. За спиной говорили о каких-то семенах, о квенитах, о зеркальных сетях, но я не пытался подслушать и разобраться в чужих делах. У меня ещё будет время сделать это.
Один из Выключателей Света, высокий, хорошо выбритый, лет тридцати пяти на вид, подошёл ко мне, постоял чуть-чуть рядом, пристально меня разглядывая. Его чёрно-зелёная одежда была сделана из слегка блестящего полимерного материала, а на левом рукаве была нашивка в виде зелёной лампочки в чёрном круге. Он ничего не сказал и вскоре отошёл. Зато подошёл Антон.
- Ешь шашлык, - сказал он, пихая меня в плечо и размахивая шампуром с кусками жирного жареного мяса. - Ешь. А то когда ещё в следующий раз для нас баранчика не пожалеют? - Я целый год такой роскоши не ел - всё эти чёртовы грибы да лепёшки!
- Мне нравится ваш ход мыслей, Антон, - неожиданно для себя воодушевился я и, встав, направился к костру, а именно к Свете. Та сидела в компании Тиграна и Ким Сон Хи, невысокой черноволосой кореянки, своей лучшей подруги.
- Как дела? - спросил я, отчего-то не садясь рядом с ними. - Устала?
- ... я раз десять пересчитывала, - договорила Света Ким Сон Хи и повернулась ко мне.
- Совсем нет, - ответила она мне. - А ты беспокоишься?
- У тебя вид какой-то расстроенный, - сказал я, хотя вид у Светы был самый обычный.
- Это потому что поперёк мерить надо, - сказала Ким Сон Хи Свете.
- Я и мерила поперёк, - ответила Света. - Я не расстроена. Мне не нравятся Выключатели. Ходят тут... Терпеть не могу, когда люди напускают на себя таинственный вид.
- А как же я? - вмешался Тигран. - Меня тоже терпеть не можешь?
- О, да ты само воплощение таинственности! - Света, отвернувшись от меня к нему, рассмеялась. - Особенно с этой трёхдневной щетиной.
- Я самый таинственный! - обрадованный Тигран ослепительно улыбнулся - так, как умел только он.
- За что все так не любят Выключателей? - спросил я, чтобы спросить хоть что-нибудь. - Конкурирующая фирма?
Света не знала, что такое конкурирующая фирма; брови её нахмурились, и на лице её установилось непонимающее выражение.
- Давай пообсуждаем их? - предложил я. - Обожаю обсуждать людей у них за спиной.
Непонимающее выражение на лице Светы выразилось отчётливее, и к непониманию добавилось что-то неуловимо-сердитое; она, вновь отвернувшись, продолжила говорить с Ким Сон Хи о неведомом предмете, который нужно было измерять только поперёк. Я ощутил себя лишним.
- Мы долго здесь пробудем? - спросил я Антона, стоявшего поодаль, но видевшего всю сцену.
- До вечера. Потом спать пойдём, а утром домой двинем. Попробуй шашлыка.
- Хорошо! Тащи!
***
С Учениками я практически не общался. Они не сторонились меня - просто работы было много, в лагерь все возвращались затемно и усталые, да и мало ли кто я такой? - К Кузьме Николаевичу приходили время от времени разные люди, издалека и не очень, и Ученики не вмешивались в дела почтенного наставника. Было, правда, и ещё кое-что. Культурный барьер. Я понимал, что Ученики лучше меня, что им есть зачем жить, что ими движет Идея, и мне, дабы наладить с ними диалог, нужно подняться до их уровня, а не им опускаться до меня. Однако подниматься это слишком. Что поделать? - я ведь и вправду родился тогда, когда и на идеи, и жизнь, подчинённую высшей цели, смотрели с усмешкой. Знаете, человек, нечистый духовно, видя людей, которые лучше него, думает, будто они на самом деле ничуть не лучше, а только прикидываются, или не знают о жизни чего-то такого, что знает он.
Дичился я людей. Разве что Антон, который единственный, за исключением Кузьмы Николаевича и Светы, знал о моём происхождении, часто разговаривал со мною и всегда рад был оказать помощь. Он много расспрашивал о прошлом, и я охотно отвечал на все вопросы, находя неведомое доселе удовольствие в объяснении элементарнейших вещей, знакомых в XXI веке и малому ребёнку. Я учился давать лаконичные и доходчивые определения таким явлениям как деньги, общественный транспорт, выборы, и проч. Формулируя эти определения, я наводил порядок у себя в голове, пытался более объективно взглянуть на век, в котором не так давно жил, систематизировать знания о нём, найти в них пробелы, несоответствия.
Для Антона мои рассказы были не такими понятными, как самого меня. Так, к примеру, деньги он считал какой-то сложной игрой, в которую набери побольше очков - и все станут тебя хвалить. "Неужто когда будешь умирать от голода, с тебя станут спрашивать эти бумажные и железные фишки?" - удивлялся он. - "Будут, будут", - заверял я и вновь пускался в бесплодные рассуждения об эквиваленте товаров и труда. Ещё хуже дело обстояло с рассказами о наркотиках. Антону, родившемуся в эпоху торжества духа над материей, казалось омерзительной дикостью, что люди по собственной воле отравляли себя всевозможными порошками и микстурами, ухитряясь получать от этого удовольствие. Люди будущего умели брать под контроль сложнейшие процессы, протекающие в их организмах: от кровяного давления и интенсивности мозговой деятельности до регенерации тканей и расщепления ядов. Для них было парой пустяков перенаправить сигнал от любого рецептора в центр удовольствия мозга и начать испытывать наслаждение от какого угодно внешнего или внутреннего раздражителя. Только это считалось дурным тоном.
Однажды культурный барьер, вставший между нами с Антоном, едва не довёл до драки.
На следующий день, когда Ученики приготовились выдвинуться из Калиновки домой, Антон маялся от безделья.
- Что же делать?! - стенал он. - О! Ну что же!
- Давай, - предложил я ему, - давай пойдём в Кремль и залезем в кабинет президента? Я буду диктатором всея Земли, а ты - моим ничтожным лакеем?
- Не получится. Кремль взорвали, и теперь на его месте новое русло Москвы-реки.
- Тогда пойдём в Белый дом.
- А такого я вообще не знаю. Что за Белый дом?
- Учебник по истории почитай.
- История - это сказка, рассказанная дуракам, - категорично заявляет Антон, вынуждая сдаться. Говорю:
- Тогда-а... Тогда можно поджечь этот застойный плебейский городишко под названием Москва и играть на лире, как император Нерон.
- Мне нравится ваш ход мыслей, Александр.
Мы решили прогуляться до городских кварталов и заглянуть в один старый небоскрёб, чтобы полюбоваться с последнего этажа на заброшенную Москву. Небоскрёб возвышался посреди одичавшего парка, огороженного чугунным забором с безвкусными завитушками. В западной оконечности парка находился живописный прудик, в котором плавали золотые листья. Подступ к небоскрёбу со стороны входа в парк загораживала обширная двухэтажная пристройка с сохранившейся вывеской: "СУПЕРМАРКЕТ СОФИЯ".
Щёлкнув для пущего эффекта пальцами, Антон зажёг перед собой светящийся магический шар и бесстрашно проник через разбитую стеклянную дверь в зловещий супермаркет. Я робко проскользнул следом. Голубоватый свет шара выхватил из плотного сумрака часть зала: пыльные витрины, опрокинутые полки, ряд кассовых кабинок, поблёскивавшие кафелем стены, коробки, ящики, непонятные предметы замысловатых форм. Пахло отсыревшей извёсткой и плесенью. Антон подошёл к одной из кассовых кабинок, вытащил из неё толстую пачку порыжевших купюр с петухами и славянскими узорами - билетов Центрального Банка Российской Федеративной Демократической Республики в сто рублей достоинством, - и потряс деньгами у меня перед носом.
- Смотри, сколько их, - говорит. - Возьми. Богачом будешь.
- Дурак ты, - отвечаю. - Кому они теперь нужны?
- Мало ли... Раньше бывало так, что какой-нибудь человек забирался в старый магазин ли склад, да и помирал там, среди золотых побрякушек и всякого технического хлама... Сейчас, правда, таких поменьше стало.
"Ну да, ну да, - думаю. - Раньше многие так мечтали: наступит конец света, и будут они сидеть в магазинах на ничейном барахле, как драконы на сокровищах"...
Мы углубились в супермаркет, прошли мимо указателей с надписями "Гастрономия", "Бакалея", "Бытовая химия" и "Обувь" в отдел "Вычислительные машины и роботизированные системы", где высились до потолка целёхонькие стеклянные витрины, уставленные чем-то соблазнительным. В темноте не разобрать, чем именно, но моё воображение тотчас нарисовало андроидов, киборгов и суперкомпьютеры. Я открыл первую попавшуюся витрину, в которой стояли чёрные, серебристые и золотые прямоугольные предметы величиной с толстую тетрадку. На ценниках перед ними было написано: "Портативная фотонная вычислительная машина "Стрела М-8", производство РФДР, цена 93 руб.". Выглядели эти "Стрелы" как прямоугольники из пластика, на одной стороне которых отштампован крест, а на другой, нижней, с четырьмя резиновыми ножками, - приклеена этикетка с теми же надписями, что и на ценнике: ""Стрела М-8", Оренбургский завод вычислительной техники им. Зорана Питича, 2066 год выпуска". Ни тебе экрана, ни клавиатуры, ни шнуров, - только маленькая кнопка на торце.
- Послушай, - говорит Антон, который ушёл вперёд по тёмному коридору супермаркета, но, услышав, что я копаюсь в витрине, вернулся назад. - Надеюсь, ты не собираешься брать эту штуковину с собой?
- Почему?
(Я как раз расстёгивал рюкзак, чтобы положить в него пару компьютеров).
- Терпеть не могу машины.
- Что же они тебе плохого сделали? - интересуюсь я. Наш разговор меня забавляет. Фантастика: далёкий потомок, честный и справедливый, призывает к ответу своего транжиру-предка, промотавшего целый мир.
- Мерзкие они, - говорит Антон. - Не могу на них смотреть. Мне отвратителен вид пластика, понимаешь? Мне противно, когда что-то крутится, жужжит... Когда светится что-то.
- Так и твой шар сейчас светится.
- Шар - это одно. А машины - совсем другое. Шар - это моя энергия. Часть меня. А машины - это не я. Машины это как костыль для здорового человека.
- Но я-то не колдун, - пытаюсь возразить я. - Мне-то костыль нужен!..
- Ты непременно станешь колдуном! - перебивает Антон. - Я тебя всему научу.
- Ты говоришь "костыль", - повторяю я предыдущую его фразу. - Но на свалке мы пользуемся грузовиком, чтоб обелиски расставлять.
- Это не наш грузовик. Его нам крестьяне из Калиновки дали.
- Не важно, чей он, - говорю я. - Важно, что ты им пользуешься.
- Люди ещё не в достаточной степени овладели искусством колдовства. Пока мы не можем силой мысли перемещать такие тяжёлые предметы, как обелиски. Но скоро научимся.
- Вот как? - я сел на корточки, чтобы удобнее было расстегнуть молнию на рюкзаке, а заодно собраться с мыслями. Антом маячил передо мной, и по его резким движениям было видно: он сильно взволнован.
- А почему, ты думаешь, я хочу взять эти устройства? Ты знаешь, что такое компьютеры?
- Я думаю, у тебя сильная зависимость от машин, - сказал Антон. - Ты, главное, не подумай, что я хочу обозвать тебя механистом (в твоё время нельзя было иначе: люди не знали колдовства), но механисты очень зависимы от техники. И ты зависим. Для тебя непросто с ней расстаться. Но я помогу. Дай-ка это сюда! - он нагнулся, чтобы вырвать у меня "Стрелу", но я быстро засунул компьютер в рюкзак и отстранил его руки.
- В помощи не нуждаюсь, - заявил я. Надо же! - техника и наркотики стояли для Антона в одном ряду! Конечно, немалая доля правды в этом была, ибо многие в эпоху Потребления и месяца не могли прожить, чтобы не купить модную и красивую игрушку из тех, что тысячами пихали нам в глотки интернациональные корпорации. Тут Антон прав. Но какая-то фанатичность была в его словах. Подобно тому, как в мире после конца света удивительные, переходящие грань волшебства открытия науки и техники сосуществовали с ужасающим, всевозрастающим упадком, так и в светлой голове Антона, в тени честности и прямоты, гнездились варварские, провонявшие зачумлённым средневековьем предрассудки.