Время в двадцать первом веке сильно ускорилось. За окном ранний вечер качал рыжий неоновый фонарь, светивший прямо в комнату, вил из снежной крупы белых привидений, носившихся меж многоэтажных стен и кидавшихся с разбегу на стёкла. Абсолютное зло текло по улицам, тёмными волнами колыхалось у самого подоконника, журчало в водопроводных трубах, гудело в двигателе автомобиля, проезжавшего через двор. Если б не ускорившееся время, можно было бы решить, что это всего-навсего зимние тени от голых деревьев - так медленно и плавно проникало зло в человеческие города. Но меня не обманешь. Я только и жду, что насилие постучится в дверь, что голод вырвется из-под холёных белых лиц, умащённых кремами и гелями, что мытые и одетые люди, самые гуманные и человечные в истории, перестанут прикидываться. Они жаждут крови. Прекраснейшие из людей, тончайшие и хрупкие создания ненавидят, - и не знают, кого, за что и почему.
Когда в душе находится действующая модель Преисподней (масштаб "1 : ∞"), превращающая каждую твою эмоцию в объект для собственных насмешек, когда в заднице прощупывается большое шило, а в голове, напротив, ничего не прощупывается, когда жить становится страшно, противно и неинтересно, потому что объективная действительность кажется нелепой, как самая неудачная из шуток, и опасной, словно генетически модифицированные яблоки с поперечными полосками, - что тут сказать? Психологи, например, говорят "кризис самоопределения", и я не спорю с ними. Эти тупые ишаки, эти учёные-в-дерьме-мочёные верно подметили: у меня и впрямь кризис, о-го-го какой, очень большой, его нужно срочно записать в книгу рекордов Гиннеса.
***
На самом деле я не поэт, а обычный дегенерат. Оля, заглянув в комнату, так и сказала:
- Ну и ну!.. - и поморщилась от специфического запаха, обычного для мест моего пребывания. В комнате воняло. Если Вы когда-нибудь нюхали разлагающиеся мозги, то без труда поймёте, о чём я.
- А я что? - я ничего. Я ухожу уже.
- Пьянствовать?
- Ну а почему бы и не пьянствовать? В конце концов, умеренные возлияния во славу академии и профессуры - давняя студенческая традиция, корнями уходящая чуть ли не в античность. Было бы обидно, прервись она в...
Оля ругалась, вторя моим высоким образцам красноречия.
- Андрей в твои годы уже из армии вернулся, - внушала она мне. - Стройный, подтянутый - красавец-мужчина. Все девки за ним бегали. На завод пошёл, сразу двадцать пять тысяч получать стал. А ты? - поступил в шарашкину контору какую-то... Чему тебя там учат? - только и умеешь что пить, как сорокалетний мужик, да рекламу у метро раздевать! Кому-то такой ты нужен?
А собственно, кто такая Оля? - спросите Вы. Ну, как бы это сказать... Когда от моей семьи ничего не осталось, ко мне в квартиру подселился старший брат, Андрей. Он тогда не дал мне пропасть. Оля, пухленькая и румяная, как матрёшка, была женой Андрея. Много лет мы жили вместе, но почему-то правило "стерпится - слюбится" в моём случае не сработало. Недавно у Оли родился ребёнок. Не то чтобы стало совсем плохо, но, конечно, если б в моей квартире жили волшебные эльфы Тоате де Даннан, было бы получше.
- Никаких Тоате де Даннан, - повторял я часто. - Кризис самоопределения.
Я не сделал Оле ничего плохого, а она меня ненавидела. Это было свойственно многим.
***
Сгущаются сумерки, а сумерки - это наше всё. В этот час сова Минервы отправляется на охоту за мудростью. Так покинем же моё постылое обиталище во исполнение главной цели нашего с Вами путешествия: вдоволь насладиться красотами века № 21! Рождённый веком № 20, гением человеческой мысли и пространственно-временным континуумом, он зовёт нас на гудящие сумеречные улицы, к расписанным граффити стенам, к ночным бабочкам в латексных одеяниях, к суровым торговцам ангельской пылью, к бродягам, разводящим костры под красивыми эстакадами, к дорогим и бесполезным автомобилям, ко многим, многим удовольствиям, отнимающим свободу.
За заиндевевшей дверью подъезда высотные кубы и параллелепипеды, покрытые окнами квартир, источают электрический свет. Пусть фальшивые виршеплёты как один твердят, что свет этот сочится оттуда, где явлено совершенство, - нам-то известно, что, заглянув за любое стекло, мы увидим то же дерьмо, что и везде.
Но фальшивых виршеплётов можно понять. Ах, что за вечер! Как бесчинствует в последнее воскресенье года дух урбанистики! Сколько всего пытается он рассказать нам, пока мы выходим из подъезда!
Сумерки сгущаются. Москва пролетает через терминатор - планетарную границу дня и ночи. Небо над нами тёмно-синее; к западу оно краснеет, а на востоке становится фиолетовым. Всё небо - три цвета, огрызок дневной гаммы, видимый нами благодаря тому, что урбанистический закат в этот вечер смог обойти "охотника, желающего знать, где".
Где? - где-то. Где-то во мгле реакторов тускло светятся урановые стержни, где-то поскрипывают гигантские валы и шестерёнки заводов, дымит ТЭЦ, валяются пачки из-под наркотических таблеток. Где-то стоят брошенными заполярные города; где-то уснули стакан, Джон Донн и Иосиф Бродский, и поезд через пустошь безвременья начал путешествие из точки "А" к точке "Б", которой нет в помине. Где-то (очень много где) играет музыка, и веселятся несвободные люди, где-то мерцает жёлтая лампочка и отражается в пустой бутылке. Разгоняются самолёты, скребут небо очень высокие дома. В унитазах плавают использованные презервативы. В частных конторах белеют гудящие компьютеры и пальцы соблазнительных секретарш. В ванне засыхает кровь из чьих-то перерезанных вен. Из гаражей доносятся звуки металла. Ближе к Владивостоку, на улицах, где уже воцарилась ночь, рядом с фонарями мигают светодиодные вывески: "Аптека. Круглосуточно". Запах сигарет из подъезда (пресловутый запах фальшивых виршеплётов), смешиваясь с ветром и снежинками, усиливает шёпот духа урбанистики, наводя на некую Мысль метафорической природы...
Ах да, женщина! Если сравнивать дух урбанистики с женщиной, то женщина эта должна быть совсем необычной: ведь чем больше автографов стоит на её фотографии, тем красивее она кажется. Дух урбанистики не только многолик, но и многослоен. Есть первый слой: клубы, бутики, плазменные панели над автострадами, пищащие в тёмных парках сотовые телефоны. А взять дореволюционный домик в центре Москвы. Жил в нём какой-нибудь граф или князь, устраивал светские рауты, балы давал и знать не знал, ведать не ведал, что через сто лет будет гореть за его окнами мёртвый свет ртутных ламп, будут замораживать воздух кондиционеры, и под противными белыми навесными потолками, скрывающими старинную гипсовую лепнину, офисные работники день-деньской будут сидеть за компьютерами, даже и не думая о дамах в пышных платьях и мазурке в залах со свечами. А взять советскую фабрику. Знал ли кто-нибудь из её строителей, что из цехов выкинут все станки и откроют в одном из корпусов супермаркет, в другом - склад, а третий и вовсе оставят пустовать на радость наркоманам? Пышным цветом расцвела внутри фабрики нежданная новая цивилизация (это вам не коммунизм), и нелепо торчащая над рекламными щитами бело-красная труба, из которой никогда уж не пойдёт дым, обросла у самой макушки антеннами ретрансляторов высокоскоростного Интернета, как обрастает опятами старый пень в лесу. Всё, всё ассимилируется; всё затопляется будущим неизбежно и навсегда.
Но ежели сдуть с духа урбанистики пыль веков, откроется подоплёка нашей сияющей техногенной цивилизации: Ахилл, гоняющий Гектора, бедную жертву обстоятельств, вокруг стен Приамова города. И Одиссей, плывущий по юному солнечному морю, чтобы отправить в тартарары женихов Пенелопы. И ковыляющий на липовой ноге мишка. И Вечный Жид Агасфер, чахнущий над золотом в тесной каморке. Приглядитесь к людям, гуляющим по постиндустриальным улицам: у них захватывает дух от того, что они живут в XXI веке, о котором столько мечтали и на который столько надеялись, - но внутри этих людей древняя тьма.
Мы живём среди антикварных автографов.
***
Я закрываю глаза, и город задёргивается спокойным серым туманом, в котором роятся цветные шарики: бледно-красные, бледно-зелёные, бледно-синие. Шарики стремятся сверху вниз по спиралевидным, параболическим, синусоидальным траекториям. Они летят мне в лицо и тают. А туман всё недвижен, недвижен... Где-то в его глубине живут волшебные эльфы. Но где? Я не пойму этого, пока не...
Меня окликают со спины, и вот я вижу двоих (не эльфов, но подобных эльфам) прекрасных юных дев. Одну из них, крашеную блондинку, я немного знаю: это Ксюша. Ксюша хорошая, у неё волнующий образ. Купите в магазине географический атлас, вырвите из него политическую карту мира и подожгите. Внимательно смотрите, как сгорают меридианы, границы и государства. Красиво? В этом есть что-то от красоты Ксюши. За её безалаберным поведением мне чудится какая-то трагедия. А вот её подруга. Незнакомка. Не самая таинственная, но с длинными русыми локонами, почти как у феи. Про обеих этих девушек немцы сказали бы так: "die vergebliche Schönheit", что переводится "бесполезная красота". Ксюша и её подруга красивы, их внешность вызывает в человеческой душе странную тоску по иному, не такому как наш миру, где сгорели границы и живут феи, - по миру, о котором мечтали гейдельбергские романтики. Главный Теоретик создал этих девушек здоровыми и сильными, он вложил в них какие-то таланты, наградил интеллектуальными ресурсами, но в мире потребления всё это не представляло ровно никакой ценности. Бесполезная красота. Или даже вредная - учитывая теперешнее падение нравов.
- Где беспредел? - вопрошает по обыкновению Ксюша. От неё пахнет этилосодержащей жидкостью марки "Morello", которую в нашем кругу за оказываемый эффект окрестили "Amorello". И ещё пахнет хорошими духами.
- А, вот ты где... - машинально произношу я. С вопроса о беспределе начинается каждая наша встреча. Когда же встреча заканчивается, спрашивать уже бессмысленно.
- Опять в магазин бежишь?.. - Ксюша задумывается. - Чтобы купить мне "Мюскаде Севр э Мэн Сюр Ли Кло де ля Феври"?
- Или, может, "Шато Ле Праде Сен-Круа а-дю-Мон"? - не даёт опомниться Ксюша.
- Ха! - тараторит Ксюша. - Значит, мы опять купим самого дрянного пива, и я скажу своей печени "auf Wiedersehen"?
- А ты знаешь, что у Игоря есть огромный кусок гашиша? - оповещает она. - Ты такого точно никогда не видел.
***
Мы сворачиваем в прекрасный сияющий магазин-гастроном. С автоматическими дверями и укрощёнными продавщицами, с блестящими полами и с витринами, забитыми так, что гость из тоталитарного прошлого при виде них подумал бы о наступлении коммунизма, с обогревателями и кондиционерами, он привносит в наш совковый спальный район крупицу американской красоты и всеподавляющей мощи глобализма. Лишь в желаниях покупателей прослеживается милое сердцу упадническое единообразие.
- Мне, пожалуйста, две бутылки водки "Столичная", пакет кальмаров, и минеральную воду, - слышу я из начала недлинной очереди.
- Пиво "Сибирская корона светлая" и два "Жигулёвских".
- Пять коктейлей "Ягуар", печенье и сухарики.
- Пиво "Очаковское", два с половиной литра и пачку "Парламента" "крепкого".
- Будьте добры вишнёвую настойку за девяносто пять рублей.
- Коктейль "Виноградный день", батон и майонез.
- Дайте водку "Немирофф", ноль семь литра и пакет сока, апельсинового.
- Пиво "Великопоповицкий Козел" три бутылки.
Согласитесь, любезный зритель, что из всех богов Дионис самый гуманный. Он, в отличие от дорогих путан, вроде Афродиты и Аполлона, облагодетельствует всех и всегда.
- Нам "Амореллу" и банку "Золотой бочки" "классической", пожалуйста.
***
Подруга Ксюши подаёт голос спустя минут пять после того, как мы покинули магазин. Она обнаруживает, что нет сигарет.
- Кто хотел бросить курить? - напоминает Ксюша.
- Да, верно... - вспоминает та.
- Ты хочешь бросить курить? - встреваю я знакомства ради. - Зачем?
- Как "зачем"? - удивляется моя премилая визави, и я ставлю себе плюсик. - Ведь это вредно.
- Отчего же? Кто-то курит - и доживает до девяноста лет. А кто-то в сорок умирает здоровым.
- Ты не веришь, что это вредно?
- Да нет, верю, конечно. Наверное, вредно, раз все так говорят. Но пользы от курения больше, чем вреда.
- Лишние деньги тратишь... - встревает Ксюша.
- Заткнись, не мешай моему красноречию, - я тыкаю её пальцем под рёбра и продолжаю:
- Так вот, прекрасная леди... Во всём виновата психология. Ведь её, психологию, никто не отменял.
И я рассказываю заранее подготовленную и многократно испытанную речь. Во-первых, говорю я, курящий человек выглядит серьёзнее некурящего. Когда он затягивается, лицо его приобретает глубокомысленное и отчуждённо-независимое выражение, как у киллера. Это нравится людям. Во-вторых, прекрасная леди, курящий человек спокойнее некурящего, потому что держит что-то в руках. Когда он нервничает, он может вертеть в руках сигарету, и со стороны это будет выглядеть не так жалко, как если бы он вертел карандаш или, там, теребил нос. В-третьих, заметьте, курящий человек выглядит убедительнее некурящего. Опровергая во время спора утверждение противника, курящий человек, выдохнув дым или стряхнув с конца сигареты пепел, подкрепляет слово делом. И ему верят. Так что, утверждаю я, курить скорее полезно, чем вредно.
Подруга Ксюши призадумывается, потом смеётся.
- А ты куришь? - спрашивает.
- Я? - нет.
- Но это полезно?
- Человек противоречив, - я делаю жест, как будто подношу ко рту сигарету и, сделав затяжку, выпускаю вперёд себя струю табачного дыма, роль которого на морозе сыграл пар. - Это факт.
- А всё-таки, почему?
- Причины бывают разные. Мне, например, всегда лень вставать с дивана. Иногда мне даже лень перевернуться на другой бок - не то что в ночь, в метель, по морозу бежать со всех ног в магазин за сигаретами. Что уж говорить, многих полезных вещей не делаю я из-за проклятой лени.
- А ты пьёшь? - подумав, опять спрашивает подруга Ксюши.
- Ну, пью, - неохотно признаю я.
- И это полезно?
- Нет. Это оч-чень вредно.
***
Дионис умел развлекать, и все мы очутились в его власти. Таких историй, как моя, миллионы.
Мы отправились к Игорю, счастливому обладателю наркотиков, а тот, надо сказать, в последнее время сильно изменился. Остепенился как будто бы. Вот и теперь, когда мы позвонили в его квартиру, он, вместо того чтобы кинуться к нам с распростёртыми объятиями, пробормотал: "Пойду причешусь, подождите", - и захлопнул дверь перед нашими носами. А причёсывался он чертовски долго, не то что в старые-добрые времена, и мы, ожидая его, устроились на сумрачной лестничной площадке с выбитыми лампочками. Произнеся первый тост, выпили.
За окном лестничной площадки простиралась урбанистически-прекрасная Москва, и мне показалось вдруг, что за рядами серых домов и оранжевых фонарей вот-вот начнётся рассвет новой эпохи, а мы так и будем сидеть тут, в тихом омуте, в замороженной стране, и не доживём до самого интересного, как не дожил до революции Лев Толстой.
- Молчишь? - спросила подруга Ксюши, которую, как выяснилось, звали Женя. Она стояла в углу и набирала что-то на клавиатуре большого многофункционального сотового телефона; бледный свет дисплея подсвечивал снизу её лицо.
- Ты очень странный, - сказала она, убирая телефон в сумочку. - У тебя есть девушка?
- Нет, - ответил я. - Я весь в вашем распоряжении, прекрасная Евгения.
Её непосредственность, рискующая вот-вот перейти границу с вульгарностью, слегка смущала, но не удивляла ничуть.
- Женя, тебе нужен роутер? - спросила Ксюша.
- Что такое роутер?
- Коробка такая. С помощью неё можно соединить два компьютера.
- Да ну, - Женя скривилась. - Вот если б можно было соединить два сердца...
Она была грустна. "Рисуется", - решил я.
Игорь, наконец, причесался и вышел к нам. Его приход оживил общество. Игорь знал девиз Сферы Услуг: "Развлекай и властвуй". Он был бодр, надушен дезодорантом с запахом кокосового печенья, улыбался и излучал энергию. От него можно было заряжаться, как от солнечной батареи.
- Интересную штуку показали сейчас по телевизору... - сходу начал рассказывать он. - Робот. Ползает по квартире и убирает её. Круглый такой, как шайба.
- Вот чем ты столько времени занимался! - возмутилась Женя. - Рекламу смотрел! А мы-то думали, ты причёсывался...
Ксюша улыбнулась Игорю:
- Здорово, - сказала она. - Только как этот робот в углах убирается, если он круглый?
- Чёрт его знает. Неважно, наверное.
- Какой ужас, - сказал я. - Скоро людей не будет. Будут роботы.
- Ничего, - отмахнулся Игорь. - Скоро конец света. Конец света - наша единственная надежда спастись от роботов.
- Хотела бы я такого робота, - сказала Ксюша. - Вместо собаки. Скоро собак не будет. Будут роботы.
- Насчёт собак... - сменил тему Игорь. - Гулял сегодня с псиной и встретил... Не поверите кого! - Гурьянова. Тоже собаку выгуливал.
- О, Гурьянов! - удивилась Ксюша. - И как он? Уж полтора года к нам не захаживал.
- Так он, когда учился на первом курсе, переспал с богобоязненной бабой, вечно ходившей в платке, и у них родился сын, которого назвали... Святополк! - Игорь выкатил глаза, изображая крайнюю степень.
- Святополк! О боже! Да ты врёшь!
- Клянусь тебе. А теперь он ещё щенка завёл...
- Святополк... - пробормотал я. - Ненавижу славян...