"Шкрабы осторожно сжимали кольцо. Бэд изобразил испуг. Заметался, выкатив глаза. Шкрабы поверили, подобрались на расстояние одного броска. Их фасеточные глаза налились красным. Клешни подрагивали от нетерпения. Бэд прыгнул, впечатав пятку в грудь шкраба, который навис сзади. Хрустнуло. Одновременно Бэд секуще выбросил вперед ладони. Разрубил хитиновую броню двух шкрабов, теснящихся перед ним. Брызнуло белое. Он локтями сшиб…"
Во чтиво, во бред-то! Сшиб… Сшиб… Вроде, головы сшиб, если так перевести. Или не головы? Ну, ясно. В общем сшиб. А! Конечно, головы! Роллин - катиться. Что еще может покатиться, если сшибить? Головы! Или что там у шкрабов?
"Перевернулся в воздухе, упал на спину. Шкраб кинулся сверху, выпустив жало. Бэд принял его на колено, переломил. Жало вонзилось в песок. Песок из голубого стал черным. Мертвый шкраб все равно убивал. Убивал песок.
Бэд поднялся. Со шкрабами кончено. Надо спешить. Синий карлик уже наполовину погрузился в Гряду. Успеть! Успеть добраться до Хранителя Мозга. Тот остался без шкрабов, но защищен Грядой. Успеть! Командор торопит. Командор ждет захвата Мозга именно от него, от Бэда. Командор не любит ждать.
Фонн, висевший серьгой на ухе, пискнул. Бэд сжал мочку двумя пальцами.
- Командор вызывает Бэда! - размеренно заговорил фонн.
- Командор вызывает Бэда!"
…И тут рявкнул телефон. Ничего себе! Кому это припекло в ночи?! Мареев дотянулся до трубки, сдернул:
- Да!
- Командор вызывает Бэда! - размеренно заговорила трубка.
- Командор вызыва…
- Гридасов! - предположил Мареев, накаляясь. - Иного времени ты не нашел?! Шутник долбаный!
- Командор вызывает Беда! - продолжила трубка через паузу.
Голос был не гридасовский, жесткий, армейский, пожилой. Мало ли каким голосом вздумается шутить другу-Гридасову! Конечно, Гридасов! Больше некому. Это в его духе.
Трубка все долдонила.
- А пошел ты! - Мареев отмерил тоном равные пропорции понимания, мистификации и возмущения неуместностью оной.
Потом снилось что-то бестолковое.
Он надавил на кнопку лифта. Кабина застонала где-то далеко внизу, кряхтя пошла на подъем. Долго! Махнул рукой, запрыгал по лестничным маршам - быстрее будет.
Проспал! Почти проспал. В такой день! А какой день? Открыл глаза с ощущением: хорошо! Ах, да, Тренажер, Танька, Таисия. А на часах-то!!! Бегом-м-м!
Просвистал мимо бабы-Баси, привычно ткнул пальцем в дырку почтового ящика. Пусто.
- Вы из какой квартиры, гражданин?
- Из своей, из своей!
- Погодь, очки надену! Я женщина слабая и боюсь. Что-то я тебя не знаю! Ку-уда! Стой, бандюга! Милицию сейчас! Милиц!.. - баба-Басин шум отрезало хлопнувшей тяжелой дверью.
Мареев мчал к остановке автобуса, хмыкая по поводу старческой глазной немощи. Еще хорошо, что не Липа. Липа в десять утра заступит. Вот она бы вцепилась. Откуда у нее, у Липы, злость? Впрочем, как раз Марееву известно - откуда и почему именно к нему. Бог ей судья. Автобус!
Впихнулся, втесался, вмялся. Последним. Некуда уже, некуда! Все-таки сзади очень мягко, почти бестелесно вместился еще пассажир. Мареев нащупал заготовленный пятак, выпростал руку, протянул было ее туда, вперед, в автобусный кашеворот. Задержался на миг и, чуть откинув голову, спросил за спину:
- Будете передавать?
- Проездной, - сказал бестелесный.
Марееву очень захотелось обернуться и посмотреть. Характерный голос! Чуть квакающее "р", баритон с трещинкой. Неужто? Повернутъся бы. Вроде случайно. Да тут и не пошевелиться. Ничего! Вот на остановке все равно пропускать сходящих. Тут-то…
Не успел. Ведь надо "вроде случайно", а не сразу - зырк! И когда он все же оглянулся, то увидел только спину - тонкокожий черный плащ, крепкий кирпичный затылок, подобранный под "бокс". Та-ак! К чему бы? Да какое Марееву дело, в конце концов! Креститься надо, если кажется.
Основная масса вывалилась. Стало просторно. Проехали ХРУЭМ ПРСТ. Холодильно-Рефрижераторная Усыпальница Экспериментальной Медицины. Перспективно-Ретроспективный Стационар Транквилизаторов… А, ну его! Через две - институт. Лучше Мареев пока за чтиво…
"Бэд стоял у отвесной Гряды. Гряда была в трех ярдах. Три ярда пустоты. Хранитель Мозга включил защиту - пустота была вязкой, непробиваемой. Гарпун должен впиться в край Гряды. Струя, бьющая из основания Гарпуна, мгновенно застывала прочной, туго натянутой струной. Взобраться по струне - дело минуты для Бэда. Но три ярда пустоты не пропускали Гарпун - он раз за разом падал к ногам Бэда, наткнувшись на невидимую защи…"
Мареев резко вскинул голову от книги. Он почувствовал на себе взгляд и на сей раз не стал церемониться. Но никакого плаща, никакого затылка. Просто две соплюхи пялились громадными глазищами. Да нет, глаза как глаза. Просто обведены сразу и зеленым, и бордовым, и черным. Вот мода! То ли у проституток волна пошла: работать под малолеток. То ли у малолеток: работать под проституток. И реакция на его взгляд… Раньше хихикнули бы о чем-то своем и спрятались. А эти ухмыльнулись о чем-то своем и продолжают глазеть.
А с другой стороны! Почему нет? Есть на что посмотреть. Молодой блестящий инженер, интеллектуал - "Мертвые не потеют" в оригинале читает, вчера толпу хулиганов победил. Во цвете лет, в расцвете сил. Самое время таким соплюхам почтительно шептаться о нем и поедать глазами. Что они и делали. Сквозь шепоток проступало: "тусовка", "по видику", "я сразу зависла" и почему-то: "но скажу, потому что не могу молчать и выдерживать"…
Мареев сделал вид, что продолжает читать, а сам непроизвольно прямил спину, слегка выпячивал челюсть, скупым жестом перекидывал страницу за страницей: во как я быстро читаю! Сам же иронизировал внутрь: пижонство в человеке неискоренимо. Тебе это надо? Нет. Так… Настроение! Тренажер, Танька, Таисия. Кстати, Тренажер! Пора. Так и проехать недолго.
Соплюхи, нашушукавшись, догнали его уже на автобусной ступеньке:
- Вы не распишетесь? - одна протягивала фломастер, другая пальцами натянула собственную майку (а больше не на чем).
Мареев по-взрослому снисходительно подмигнул и шагнул на тротуар. Двери схлопнулись, автобус увел малолеток дальше. Обойдутся. Пижонство пижонством, но автограф - перебор. Или они теперь так шутят?
Громкая связь на входе в институт занудно оповещала:
- Всех, кто не прошел ежегодный медицинский осмотр, настоятельно просим закончить его в кратчайший срок. Напоминаем: завтра последний день. Все непрошедшие не будут допущены…
Подождут, никуда не денутся. Не сегодня. Завтра. А сегодня - и-иэх!
- Тренажер! Завтра, завтра, не сегодня - так… м-м… говорят труженики, жертвуя даже здоровьем ради новых успехов в труде, да!
Мареев миновал вестибюль, обогнул четырехметровую фантазию "Мирная НТР" - эбонитовые шары, никелированная путаница металла, оргстеклянное разноцветье. Вперед!
Назад! В проходной инженерного корпуса он налетел на заклиненную "вертушку". Перехватило в груди. Больно, черт!
- Стой! Куда?
- На работу! - еще спасаясь утренним настроением, через силу сказал Мареев.
- Пропуск!
- Да вот же пропуск!
- Чей!
- Мой, мой! Чей же еще!
Настроение растаяло, воспарило раздражение. Вышел, паразит, на пенсию и куражится. А до пенсии, интересно, над кем измывался? Тараканище! Мареев, как дебилу - букварь, сунул книжку в усы вахтеру.
Тот ловко цапнул пропуск. Долгим взглядом изучил фотографию. Долгим взглядом изучил Мареева. Потом - опять фотографию. Потом опять… Как дебилу демонстрируя: кого решил обмануть, ишь нашелся!
- Пропуск я передам куда следует! - объявил вахтер и, опустив плексигласовый щит, наглухо закуклился в своей будке. Стал набирать номер по местному телефону.
Мареев проследил: 34–03. Начальнику первого отдела. Вот гад! Первый отдел-то тут при чем! Да и вообще что за дела! Тренажер ждет! Пропуск отобрал! Власть вкушает!
Мареев треснул кулаком по будке. Вахтер, шевеля ответственными губами, докладывался. Мареев треснул еще раз. И еще. Вахтер солдатски кивал в трубку. Выпорхнул обрывок: "который обманной внешностью". Закончил разговор, осмыслил глаза, обнаружил Мареева на прежнем месте. Приподнял щит на сантиметр, чтобы только звук проходил. Звук прошел:
- Иди-иди отсюда! Я по начальству доложил!
Мареев пошел. Он пошел к местному телефону тут же на стене. Сейчас он этому вахтеру! Он ему!.. Так они в своей охране и делают план в борьбе за дисциплину. Промурыжат у "вертушки", бдительность проявят, а потом: "Гражданин опоздал!"
Вчера хоть бомбу проноси, а сегодня… И так чуть не проспал, в последнюю минуту успел! Его Тренажер ждет, его работа ждет, парни ждут, а тут!.. Он сейчас непосредственно Кириллову позвонит, он ему скажет!
Мареев, суча ногами от ярости и нетерпения, слушал длинные гудки. Где они все?! А, отозвались! Люська, секретарь.
- Люсь! Ну-ка, дай Кириллова!
- А кто это? - непробиваемый тон охранницы начальника. Люська есть Люська.
- Я это, я! Мареев!
- С-сейчас… - голос у Люськи стал перепуганным. Странно перепуганным.
- Слушаю. Кириллов… - и этот какой-то контуженный!
- Матвей! - распаленно задышал Мареев. - Ты начальник кабэ или кто?! Тут меня этот кретин не пропускает!
- Ку-куда?
Что же такое с железным Матвеем? Чем его с утра пришибли?
- В корпус, в корпус! Куда же еще?
- Да? Э-э… почему? - судя по голосу, его не интересовал ответ. Просто говорил, чтобы что-то сказать.
- А я знаю?! На часы посмотри - я вовремя! Пропуск в порядке! А он отнял и "вертушку" закрыл! И по 34–03 еще звонит! Какую-то обманную внешность приплел!.. Ну?!
Сейчас Матвей проснется-отряхнется и заревет возмущенной белугой. Наверно, с утра пораньше взгрели из головного института. Тем более полезно эмоцию перебить.
- Ну?!
- У них такая служба… Наверное, какие-то причины… Позвонил, говоришь? По 34–03?.. Ничего не поделаешь. Что-нибудь надо придумать. Попозже. Завтра… Или послезавтра…
Околесица! И это Матвей?!
- Ты что?! Свихнулся? Тренажер ждет! - явно с Кирилловым что-то стряслось. - Что с тобой стряслось?!
- С-со мной? Со мной к-как раз ничего. Извини, тут дела.
- Погоди, - взбесился Мареев. - Погоди, я сейчас к тебе подойду!
- Не-ет! - вдруг заверещала трубка совершенно непотребной панической нотой.
Мареев сильным вихрем пронесся по коридорной кишке от проходной инженерного в административный корпус. Вечные курящие безработники жались к стенкам: па-аберегись!
Люська разбирала почту. Груда конвертов, пакетов - очень важно. Головы не подняла, а наоборот еще ниже склонилась над столом. Путь в кабинет она перекрывала, как только она и умела. А умела. Граница на замке! Только непреклонности не было в Люське, ее всегдашней непреклонности: через мой труп! А была в ней обреченность. Как если бы напирали превосходящие силы, и надежды удержаться никакой, но надо до последнего, а там - пусть через труп, у которого, главное, совесть осталась чиста. Пугающие Люськины серьги, свисающие до ключиц розовыми гроздями, мелко дрожали.
Мареева, что ли, здесь опасаются?! Мареев, что ли, превосходящие силы?! Свихнулись, точно! Это же он, Мареев! Он и Кириллову на дню минимум трижды звонит и минимум однажды заявляется приватно поскандальничать. Люська!
- А его нет! - Люська с усилием подняла голову, будто в каждой серьге у нее по пуду. И, держа вес, натужно выдавила: - Он уехал. Срочно. Ему в головном по наряду получать аппаратуру. И ревизировать.
На рогатой вешалке висели замшевый Люськин пыльник и понурый плащ-ветеран Кириллова. Чтоб Марееву не был знаком этот плащ! Еще со студенческой скамьи.
- Вот же его плащ!
- А он на машине. За ним приехали.
- Я две минуты назад звонил!
- А он минуту назад уехал. За ним приехали, и он уехал. Он же вам сказал, что - дела…
Вам? Кому - вам! Ему, Марееву? С каких-таких пор Люська с ним на вы?
Она делала вид, что целиком и полностью поглощена вскрытием корреспонденции. Ножницы, хрустя, лязгая, чавкая, расстригали широкоформатные конверты в один мах. Большие ножницы, впору газон ими ровнять. Два конца, два кольца. Оба кольца были схвачены судорожно-белыми пальцами, а концы - опасные, пронзительные - упреждали возможный рывок Мареева к двери кабинета. Целили в живот, в грудь, в лицо. Ничего себе!
Пусть! Мареев сел и раскрыл чтиво.
"Мертвые не потеют". Он дождется, пока этот балаган кончится. Должен ведь этот балаган кончиться! И он будет тут сидеть, пока… Все равно некуда деваться.
Читать не получилось. Атмосфера сгущалась. Как в транспорте: сидя и уткнувшись в книгу, ощущаешь присутствие и уже не читаешь, а ждешь, когда же взрыв: "Расселись тут, молодежь! А их так воспитали!" Вот и Мареев не мог сосредоточиться на тексте, ждал. И взорвалось:
- Что вы тут сидите! - Люська была на грани истерики, выкрикнулась умоляюще-умиротворяюще. - Матвей Сергеевич все равно сегодня не примет! У него дела, понимаете?! Де-ла! Он же предупредил! Он с утра как белка в колесе! Его нет! И не будет! Он устал! Взмок! Пот градом катит!
Может, у Люськи обычный женский бзик? Беспричинная раздражительность и вообще…
- Мертвые не потеют! - погасил Мареев и скорчил зверскую гримасу. Благо, книжка вот она.
- Ой-ей!
Вот это пошутил! Люська выскочила из-за стола и спиной прижалась к дермантиновой двери квадратно-гнездовой обивки. Ножницы растопырились рачьей клешней.
А за дверью, там внутри, в кабинете… некий шорох.
"Его нет! И не будет!" Не похоже. А на что это вообще похоже! Дурдом! Марееву работать надо, а тут…
- Так, - сказал Мареев. - У меня впечатление, что мне морочат голову. - Он достал пачку и стал намеренно-нервно выбивать оттуда сигарету.
Болгарские канули в один день по всему городу, а у него еще блок. Потому что не курит толком, а так, под настроение. Как раз и настроение. Сейчас вечный стрелок Люська загорится при виде "Родоп", и они мирно, как бывало…
- Здесь не курят!
Люська ли это вообще?! Ведет себя неадекватно. Говорит… говорит тоже неадекватно. И по сути, и по тону, и по… выговору. Вот именно. С самого начала. Будто… Будто… А, вот! Станции метро так объявляли в Олимпиаду. По-русски, но не по-русски. Секретарь Кириллова - Люська. Для Кириллова не просто секретарь. Уж Мареев-то знает. Она же два раза в месяц - кассир.
"Ты не кассир! Кассира убили, а сами сели!" Ножницами расчленили, зажарили в бельевом тазу и съели. А сами сели, да!.. Бредятина!
- Ладно, - с достоинством смирился Мареев. - Я его в коридоре подожду.
Вышел, прижег, затянулся. Дрова и дрова. А еще "Родопы"!
Что? Там, у Люськи, где "его нет! и не будет!" невнятный пробормот. Кто-то с кем-то. Не сама же с собой! Вслушался. Люська:
"…застукала его за сеансом связи…"
Мареев раздавил "дрова и дрова", предупреждающе кашлянул (я предупредил, а вы как хотите!) и резко дернул ручку.
Люська рухнула обратно в кресло. Квадратно-гнездовой вход в кабинет Кириллова был закрыт. Но только что. Голову на отсечение - только что! Взрезанная корреспонденция порхнула со стола вверх и в стороны, как поднятая свистом голубятня. Свиста не было, а вот волна воздуха была. От двери. Но не входной, а дермантиново-кабинетной. И ее не только захлопнули миг назад, но еще навалились всем телом с той стороны - не пуская, если будут ломиться. Очень ясное впечатление возникло.
Люська, не выпуская ножниц, подметала пол ладонью, сбивая бумажки в стаю. Хрупко звякали серьги, волосы упали вперед, занавесили лицо, обнажив затылок. Затылок прямо-таки провоцировал, чтобы по нему треснуть в сердцах.
Мареев мысленно так и сделал, а наяву насупил голос и официально осведомился:
- Сегодня будет считаться, что я на работе? (Кивок). Тогда я пройду медкомиссию. (Кивок). Ну, я пошел. (Кивок). А то еще надо успеть подорвать всю эту контору к псам собачьим!
Он готовил себя к уговорам очереди: мужики, мне ребенка из садика еще забирать, мне надо… Но, оказалось, готовил зря… Обычно неколебимые мужики (у нас тоже ребенок! у нас - на смену заступать! у нас тоже срочно!) специфически расступились, как перед "звездой" экрана ли, футбола ли, эстрады ли - впереди-позади-вокруг толпа, но не препятствует движению, смыкаясь за, размыкаясь перед. А толпа - ого-го! Сказано же: "Все непрошедшие не будут допущены…" Мареев мимолетно удивился, отметил нестройное шу-шу-шу. Вошел.
- Мареев Константин Андреевич.
- А на самом деле? - врач был со смоктуновщинкой. Оскал: то ли "рад видеть", то ли "щас горло перегрызу!" Общение с пациентами определенного толка накладывает все-таки свой отпечаток. Кто придумал психиатра в ежегодной медкомиссии?! Хотя, судя по сегодняшнему дню, не дурак придумал.
"Мареев Константин Андреевич". И ведь смотрит, псих в халате, в его, мареевскую, карточку, но: "А на самом деле?"
- Наполеон Бонапарт! - вызвал на неприязнь Мареев. - И уточнил: Первый. Который император.
- Вот это уже ближе к истине! - профессионально-баюкающе пропел псих…х-хиатр.
- Что?!
- Ничего, ничего. Все у нас хорошо. У вас ведь все хорошо?
- На Корсике? - передразнил Мареев врачебный оскал.
- На Корсике, - подтвердил врач и сообщнически сощурился. Мол, мы-то с вами зна-аем, что ни на какой не на Корсике, а… сами знаете где.
- Трудно! - напоказ вздохнул Мареев.
- Понимаю. Понима-аю. Поможем! Непременно поможем!.. Что вы здесь видите?! - врач внезапно сунул под нос пеструю мозаичную картинку, где сквозь мешанину и наслоение красок явственно проступала большая толстая "М".
Мареев не первый раз проходил медкомиссию и был знаком с этим, так сказать, тестом. Но его подмывало сдерзить под спудом всех нынешних ненормальностей с психом-психиатром в придачу. Подмывало и подмыло:
- Небо в алмазах!
- Правильно! - оскал у врача заполз аж за уши. - Ностальгия… - поделился он раздумчивым соображением с мареевской карточкой, что-то туда корябая. - Жевать не лень?
- Лень! - понесло Мареева.
- Неврастения умеренная, - сообщил врач карточке. - Как у вас с ганглием?
Мареев расплошно бросил на себя взгляд, спохватился:
- А что, собственно, вас интересует? С ганглием?
- Не беспокоит? Не перенапрягается?
- Не должен! - наугад заявил Мареев, придав категоричной твердости голосу.
- Правильно! Пра-авильно! Пациент пребывает в уверенности. В то время как… А мне вот сдается, - сказал врач уже не карточке, а непосредственно Марееву, - сдается мне, что ганглий-то у вас расша-атан. Утомился ваш ганглий.
"Беспокоит, перенапрягся, расшатан, утомился". Махровый букет! Мареев не стал уточнять. И так уже этот… в халате что-то накропал в карточку. Дошутился!
Потом врач крутил Мареева на спецстуле. Потом бил молотком по колену. Потом… словом, весь комплекс. И лабиринт Роже Ламбера, за который сел напарником сам псих…хиатр. Тут-то Мареев ему показал! Подумаешь, Роже Ламбер, когда он, Мареев, целый тренажер разработал! Сейчас этот халат убедится и перестанет скалиться!