Язык у меня, как вы знаете, без костей, но этот сон я не от начала до конца выдумал. Было дело, видел я господина Алаглани на горе, а мы все, сцепившись за руки, под горою стояли. И тоже солнце за горизонт опускалось. Только не кидал он в нас ножики, а ходил меж нами его безымянный кот, мурлыкал, об ноги тёрся, но было от того в груди холодно и тревожно. А про ножики я сочинил, чтобы послушать, как Тангиль на то ответит.
- Дурной у тебя сон, - ответил Тангиль. - Видать, и впрямь от беса. Чтобы господин наш, да зарезал слугу своего? Да знаешь ли ты, что я бы сам на нож пошёл, чтобы его спасти? И не только я! Скольких он от беды лютой избавил.
- Ну а как же те, кто неугоден ему? - полюбопытствовал я. - Кого на телеге увезли? Может, их косточки давно уже воронами склёваны!
- Вот коли мог бы я сейчас встать, - сурово сказал Тангиль, - то подзатыльником бы ты не отделался. Я бы тебе рожу набок своротил. Ужели ты господина нашего за разбойника держишь?
- Ну а всё же, - не сдавался я, - куда их увозят?
- Куда надо, туда и увозят! - припечатал Тангиль. - И вообще, хватит глупый разговор вести. То ли не проснулся ты до конца, то ли демон тебе яду не только в кожу впрыснул…
Ну, пока он мне всё это говорил, боль послабее стала, а вскоре и просто в теплоту перешла. Потяжелели у меня веки, повело в сон - и улёгся я на тюфяк, провалился как в пустоту. Если и снилось что, совсем не помню. Пробудился от того, что тормошат - завтрак принесли. Поел через силу, не хотелось вовсе, и обратно спать залёг. То же и с обедом.
А потом проснулся, сел - гляжу в окошко и вижу: солнце уж заходит, значит, дело к ужину движется. А голова ясная, не болит, не звенит, кожу осмотрел - пупырышки крапивные исчезли почти, в мельчайшие точечки красноватые стянулись. И ощутил я в себе силу. Тут же натянул штаны да рубаху - и думать начал.
Завтра обязательно надо будет выпроситься за припасами, на рынок. И не к лавочнику пойду, а в Нижний Город. Пускай всё время на то убью, а зато послушаю, что в народе говорят насчёт событий в Башне Закона. Ведь побег оттуда - дело неслыханное, а что одним узником меньше стало - про то молва непременно пойдёт. Невозможно такие дела в тайне удержать.
А вот дальше - уже сложнее мне придётся. Установить, что господин Алаглани чародей - это даже не полдела, а так, четверть. Вот как он их, чары, творит, через что - посложнее будет разнюхать. Для этого ведь при нём надо бывать, а моё здешнее положение не очень для того удобное. Работы в саду и в сарае, работы по кухне, в город за припасами… господина, случается, целыми днями и не вижу. Ну, кое-что через Алая выведать можно, но умён Алай и даже по случайным вопросам кое о чём может догадаться… И потому спрашивать его с большой осторожностью надо.
Пока я над всякими планами да раскладами размышлял, время к ужину подошло. Заявился Халти, спросил, как я, жив ли, тащить ли мне сюда жратву или сам выйду. Я, конечно, сказал, что сам, что здоровее меня только быки у зажиточного селянина.
Да, простите, что сам не догадался пояснить: мы уже пару недель как не во дворе за столом на трапезу собирались, а в доме. Всё-таки прохладно уже стало, и Тангиль сказал: как первый ледок на лужах к утру появится, дадут нам другую одёжку, потеплее. А к зиме вообще и тулупы дадут, и шапки, и руковицы.
Так вот, трапезничали мы в доме, в том же крыле, что и людская. Там есть просторная горница, обеденная. В длину локтей двадцать будет, в ширину двенадцать. Большое окно, выходит на юг. Длинный стол стоит, лавки, по стенам пучки ароматных трав развешаны - вот и вся, почитай, обстановка.
Ну, поели мы пшёнки со свининой, напились горячего отвара - да и пошли обратно в людскую. Всё-таки погорячился я, сказав Халти, что как бык здоров. Чуял я в себе какую-то неправильную лёгкость да звонкость, и перед глазами чуток плыло. Да, понимаю, и тогда понимал - не из-за мази тигриной это, а от листа ветродуя, которого я тогда лишку взял. Вообще-то ведь ветродуй не для того используют. Он от почек больных, и не отвар пить, а толчёный порошок с другими какими-то порошками лекаря смешивают и пилюли делают. И задумался я тогда: а ведомо ли господину Алаглани, что у листа ветродуя и другое применение есть? Лекарь господин Алаглани, конечно, знатный, да и чародей вдобавок, а вот откуда ему хитрую науку знать?
Но слушайте, что дальше было. Чуть только пошёл у нас в людской разговор интересный, про нечисть всякую, пришёл Алай и сказал, что господин меня кличет. Разом замолчали все, будто и в самом деле мохнатого домовика увидали. А я поднялся с топчана своего и - нечего делать! - пошёл вслед за Алаем. Дорогой шепнул ему:
- Не знаешь, зачем это я понадобился?
Вздохнул Алай и сообщил:
- Там зеркала уже стоят. И свечи.
Вот так, значит. Два месяца с лишком господин не проверял моё здоровье, а сейчас, значит, вздумалось. Может, из-за "крапивной лихорадки"? Но и я понимал, и вы, надеюсь, понимаете, что лихорадка тут совсем даже ни при чём.
Вошли мы с Алаем вместе в кабинет. Господин не за столом на сей раз был, а стоял у окна, спиной к нам, и сейчас в том окне уже не солнце закатное виднелось, а густые синие сумерки. Кот сидел у него на левом плече - взъерошенный какой-то, и не чувствовалось в нём сейчас важности.
- Алай, - сказал господин, не обернувшись, - ты можешь сегодня ночевать в людской. Ступай же.
- Да, господин мой, - поклонился Алай и тихонько вышел за дверь. Как ни тревожно мне сейчас было, а подумал я: далеко вышел или подслушивает? И где подслушивает? Неужто всё-таки на чердаке?
А на столе действительно стояли зеркала, и горели на подсвечнике три тонкие белые свечи. Гостевое кресло было выдвинуто так, что если сесть в него, то лицо сидящего и зеркала оказались бы равноудалены друг от друга.
- Садись, Гилар, - по-прежнему не оборачиваясь, велел господин.
Я послушался. И как только опустился в кресло, тотчас в животе заныло. Нет, не так, как если в отхожее место надо - иначе заныло. Как перед какой-то бедой.
- Ну что, - спросил он, - прошла твоя крапивная лихорадка?
Судя по голосу, это интересовало его меньше всего на свете.
- Да, господин мой, - отозвался я бодрым тоном. - Как есть вся прошла!
- Если бы всё так легко проходило… - непонятно о чём вздохнул он. - Ну ладно, начнём тогда.
- А что начнём, господин мой? - решил я малость обострить. Риск невелик, а ответ интересен.
- Как что? - фыркнул он. - Изучение твоего здоровья телесного и душевного, посредством проверенных лекарских приспособлений.
- Да здоров я, здоров! - чуть не подпрыгнул я в кресле, показывая, сколь много во мне здоровья.
- Запомни, Гилар, - наставительно ответил господин Алаглани. - Если тебе что-то кажется, это вовсе не означает, что так оно и есть.
Ну, слово в слово то, что говорил брат Аланар!
Потом он снял с плеча кота, посадил того на подоконник и подошёл ко мне. Высокий, жилистый, лицо костистое, тёмные волосы перехвачены зелёной шёлковой лентой… а вот на лбу уже залысины намечаются. И вновь я подумал, что не всегда этот человек был лекарем да аптекарем.
- Что грызёт твою душу, Гилар? - глухо спросил он, остановившись позади меня и положив мне на плечи свои большие, сильные ладони.
Хотел я что-то ему ответить, да только вздохнул. И без того притягивали меня огоньки свечей, кружились перед глазами, воздух сделался густым, точно варенье, я изо всех сил выдохнул его, а новый вдох сделал уже в трактире.
Сидел я на полу, моими же руками до блеска надраенном, в нижней зале. Только сейчас посетителей не было, поскольку стояла ночь… и даже не так, уже, если приглядеться, в окошке намечался рассвет. А тут горели факелы, и пламя их, тёмно-рыжее, металось, будто от ветра - хотя никакого ветра тут и быть не могло, наглухо ведь закрыто окошко. И в этом неверном, мятущемся свете матушкино лицо всё время менялось. То ложились на него тени, то отступали. Казалось оно живым, но странная то была жизнь.
Я знал, что на погосте уже могила вырыта, и завтра… вернее, уже сегодня…. Это сейчас я могу уцепиться за холодную её руку, могу смотреть в лицо, чтобы запомнить… а скоро уже ничего тут от неё не останется. Из разговоров слуг - новых, нанятых дядюшкой Химараем - я знал, что всю одежду её, как предписано благочестивым обычаем, раздадут на городском базаре нищим. А бусы из жемчуга, золотое колечко, яшмовая брошка - всё это прибрал бережливый дядюшка, и вовек мне их не увидеть. И ещё я знал, что комнату, в которой она эти месяцы умирала, отдадут новым служанкам, Хигайи и Бусихало.
И сидя на полу, понял вдруг бритвенно-острой мыслью, что кончилась моя жизнь, и этот, протирающий тесными штанами пол - уже не совсем я, а кто-то другой, похожий, но у этого "почти меня" уже нет матушки, а значит - нет вообще ничего. И ещё я подумал тогда, что почтенные братья учат: не должно человеку лишать себя жизни, но вдруг они говорят, чего не знают, и на самом деле есть у меня такая возможность - прибежать к матушке, ткнуться лицом в её живот? В реку ли со скалы прыгнуть, узелок ли на верёвке завязать да к потолочной балке приладить… мука недолга, а зато потом… И тут же другая мысль накатила: а если всё-таки братья правду говорят? Тогда мне уж никогда в другом мире матушку не встретить, буду вечно блуждать во тьме.
А что самое тяжкое, плакать я не мог. Накануне всё из себя выплакал, и сейчас глаза были точно колодцы в жаркое да засушливое лето.
А сзади меж послышался дядюшкин голос:
- Что расселся, дармоед? Светает! А ну, живо полы в большой зале мыть!
Вскочил я, сам не зная, что сделаю. То ли ножик из рукава выну, вчера заныканный, и в брюхо ему воткну, то ли схвачу ведро и тряпку…
Дёрнул я головой, понимая, что нет никакой залы - ни верхней, ни нижней, и нет никакого дядюшки, а стоит сзади господин Алаглани, кота на руках держит. Надулся кот, и при свечах кажется сморщенным яблоком.
- Вставай, Гилар, - тронул меня за плечо господин. - Всё в порядке с тобой. Просто дурной сон накатил, бывает. Ступай отдыхать.
Будто после такого сна отдохнёшь! Я был уверен, что всю ночь не засну - потому что нисколечки не забылось. Будто провалился в яму глубиной в четыре года, и хоть назад и выполз, а всю грязь за собой притащил.
А на самом деле тут же заснул.
Лист 14
Проснулся я рано, темно ещё было, и в окошке виднелась яркая звезда - Хамидайль называется, мне про неё брат Аланар историю поведал. Ну, про то, как древний герой Ситаурами-гноо решил украсть у демонов чудодейственный огонь, который они сами у Творца украли… Ну, и чем это для него кончилось.
Ладно, понял, языческие басни отставить. Тогда по делу. В такой предутренней тьме хорошо думается. Конечно, если ты сам проснулся, а не подняли тебя пинком.
А думал я о том, что вечером со мной в кабинете господском случилось. Сон? Конечно, похоже на сон, но никогда прежде, то есть до служения в доме господина Алаглани, не случалось со мной таких вот стремительных снов, после которых всё помнишь ярко-ярко. И в обычном-то сне всё происходит как-то иначе, чем наяву. Брат Аланар сказал бы, нарушается логика. Здесь же всё было как на самом деле, как четыре года назад. Просто вспомнилось всё, что уже забытым считал. И ведь такое уже со мной было - тогда, на четвёртую неделю моего здешнего служения. Сами ли по себе такие сны случались - или способствовали тому зеркала и свечи? Чары? Господин, конечно, никаких заклинаний не говорил, но вы же знаете, бывают и беззвучные чары. А вот что это лекарский способ изъяны в здоровье выявить - не верю совершенно.
И начал я тут припоминать и сопоставлять. Служу я господину Алаглани четвёртый месяц, но всего два раза он меня вызывал для "проверки", а точнее, для снов этих зазеркальных. А вот других зовёт чаще. Если, конечно, допустить, что зовёт он для таких же снов, а не для чего-то ещё. Хайтару уже раз пять ходил, Алай - четыре, и это ещё до того, как взял его господин в лакеи. Тангиль ходил трижды, но тут у меня сомнение, тут, может, просто он отчёт давал об управлении. Про Халти - не помню, чтобы ходил, что же Дамиля касается, то неизвестно, как часто с ним было это во время его лакейского служения, но после точно один раз был - как раз позавчера, когда я с нетерпением ждал, чтобы ребята угомонились поскорее. Что же до Хасинайи, то сказать сложно. Дамиля же спрашивать бесполезно - приходилось ли ему вызывать девчонку к господину, а дружка моего Алая ещё предстоит спросить, и нужно придумать, как бы это поумнее сделать, чтобы лишних мыслей у него не вызвать.
Но что же всё-таки с нами господин делает? Догадок-то много можно предложить, только сперва вернее будет сказать о твёрдо установленном. Твёрдо же установлено вот что: хоть и не каждый день, но довольно часто господин вызывает к себе в кабинет кого-то из слуг. Возвращается тот спустя полчаса или час - во всяком случае, всегда до того, как часы бьют десять пополудни. Возвращается грустный и молчаливый. Ночью нередко на слёзы его пробивает. Это я и по себе знаю. В кабинете вызванного слугу сажают в кресло, перед ним на столе горит трёхсвечник, сбоку зеркала стоят. Господин, стоя сзади, спрашивает, "что грызёт твою душу", но, кажется, не ждёт словесного ответа - потому что очень скоро после его вопроса наступает странный сон. После пробуждения слугу быстро выставляют прочь. Никогда одного и того же слугу не вызывают дважды подряд. Никогда между вызовами не бывает менее трёх дней. На прямой мой вопрос, зачем нужно всё это - свечи, зеркала - господин ответил про обычную лекарскую проверку. Среди вас, почтенные братья, есть и лекаря - вот и сами судите, насколько сие обычно.
Хотелось бы мне узнать, что снится остальным, посаженным между зеркалами. Но вряд ли кто ответит - я бы и сам отвечать не стал даже другу, а вам, почтенные братья, говорю лишь потому, что обязан отчётом. Уж больно тяжко всё это вспоминать - самые поганые повороты жизни. То, что лучше бы навсегда забыть.
Ну, пока я так лежал и думал, начало светать, а в седьмом часу мы уж встали. И закрутился обычный день. После завтрака взял я корзины да и отправился в город, за покупками. Спросился, конечно, у поваров наших, для порядку. А у Халти и спрашивать не стал - тот вообще, как мне думается, сообразил, что кончится скоро его время и что быть ему снова под Тангилем до зимы - так лучше уж не цепляться за власть, а дождаться, пока Тангиль уйдёт, и самому старшим стать, не временным уже, а постоянным. Поэтому он особо ни во что не вмешивался, не надзирал за всеми тщательно, как это Тангиль делал. А Тангиль, по-моему, потому так старался, что самым старым тут себя чувствовал. Раньше всех у господина оказался, дольше всех здесь живёт - а значит, как бы и сам немножечко господин.
Хотя, может, и сгустил я малость - ибо он что-то не торопился выздоравливать. То ли наигрался уже во власть и решил спокойно до зимы дотянуть, то ли и в самом деле рука погрызенная плохо заживала и болями изводила. Ну и ушиб головы, само собой. Тоже радость невеликая. Вот уже третий день валялся он в людской на тюфяке, еду ему Гайян носил.
Но и то удивительно, что господина это, похоже, устраивало - что главный старшой свои страдания преувеличивает, а временный старшой не шибко старается. Может, потому, что всё обычным порядком шло и без разницы пока было, а может, верна моя догадка - не так уж сильно господина порядок волнует, как это Тангиль нам всегда внушал.
Ладно, давайте про базар. Пошёл я, значит, в Нижний Город, и там, конечно, хорошенько пошлялся, послушал разговоры. А разговоров было много, и все говорили разное. Кто клялся Изначальным Творцом, что на Башню Закона напал огненный дракон и из-за дракона этого все узники разбежались. Кто над этими баснями смеялся и твердил, что никакого дракона не было, а просто разбойники подземным ходом в башню проникли и охрану перебили, а после кого-то из узников с собой увели. Над этим тоже потешались - как это охрану перебили, когда зять своими глазами видел: нерадивых стражников на торгу кнутом пороли. А другие говорили, что в одной из камер пол провалился в пещеру подземную, и все узники того… короче, сожрали их подземные твари.
Ну, что я из всех этих пересудов понял? Что, во-первых, своими глазами никто ничего не видел, а только пересказывают услышанное и добавляют подробности для интересу. А во-вторых, что-то действительно стряслось: то ли один заключённый, то ли несколько из камер своих исчезли, и по этому делу расследование идёт, и начальник стражи городской толстым своим носом землю роет, и сыщики из Пригляда суетятся. Ведь при Новом Порядке ни разу такого не случалось, чтобы кто-то из Башни Закона удирал. Стражников действительно пороли, правда, не всех, а старшего смены, Хайдиралая, и не на торгу, а во дворе Башни наутро. Это зеленщик Миарзили поведал, который соседствует с этим Хайдиралаем и приятельствует. Тот ему вечером же в пивной и рассказал свои горести. А я этому рассказу склонен верить, ибо, по словам зеленщика, бедняга Хайдиралай как раз ничего и не слышал, и не видел, и пришлось ему отдуваться только потому, что должность… Начни зеленщик про огненных драконов или подземных тварей изливать - всё бы с ним ясно стало. Но тут похоже на правду.
Что совершенно точно - исчез молодой Хаузири. Насчёт кого другого не знаю, но этот - точно, потому что глашатай на торгу орал, будто за голову его обещано сто серебряных огримов. Оцените: в десять раз больше, чем, скажем, за беглого Алая.
Вот так и получил я последнее доказательство тому, что господин действительно вдове помог, и то, что я в полночь видел - не обман какой хитроумный. Причём помог чародейством - иначе откуда бы повозка с возницей появились там, где ещё миг назад их не было? Понятно, что не одно только чародейство, что судьбу этой матери с сыном он обычными средствами решил устроить - через знакомых своих, затем и письма в тот день писал. Но без чар точно не обошлось.
Ещё услышал я, что мать преступника, вдова Анилагайи, тоже куда-то делась, что второй день её никто не видел, а когда стражники с утра ввалились в её каморку, так ничего и не нашли.
Ну, закупился я припасами съестными и домой отправился. Только, сами понимаете, по пути небольшой крюк сделал и в известном вам месте кое-что оставил и кое-что взял.
А после обеда случилось то, чего я уж никак предвидеть не мог. Только собрался я грядками заняться, с которых урожай зверозубника снят, под зиму перекапывать, как прибежал Алай, позвал меня к господину. Воткнул я лопату в землю - и прямо, даже рук не помыв, пошёл в господские покои.
Господин у окна стоял и был не в халате своём чёрном, а в городской одежде. По пути Алай шепнул мне, что только-только вернулся он из города и чем-то сильно недоволен.
Повернулся к нам господин, и понял я, что "недоволен" - не то слово. Разъярён он был чем-то, и по тому, как поджимает он губы, как пальцами левой руки тискает правую, понял я, что с трудом он себя сдерживает. Я даже на всякий случай испугался, и Алай, кажется, тоже.
- Ну, будь здрав, Гилар, - скучным тоном проговорил господин. - А ты, Алай, не торопись убегать, - добавил он, заметив, что дружок мой намылился шмыгнуть в дверь: - Небось, решил: поручение выполнил, доставил кого велено, не смею мешать?
Мы стояли в дверях и считали за лучшее молчать.