- Да, видел, - согласился я.
- Но бросать, - сказал он, - одни умеют ровно, а другие нет.
- Значит, - воодушевился я и сходу развил его мысль, - для этого нужно упражнение, чтобы рука, как у кифариста, умела подчиняться рассудку.
- Правильно, - одобрил Сократ. - Хотя, может быть, вовсе и не рассудку…
Но я его уже не слушал. Я понял, что все, о чем он говорил, мне известно.
- Сократ, - сказал я, - мне вот пришло в голову, почему это, когда ты раньше предложил мне общий вопрос, умею ли я сажать, я дал ответ отрицательный. Мне казалось, что я не мог бы ничего сказать о способе посадки. Но, когда ты стал предлагать мне вопросы по отдельным пунктам, я даю тебе ответы, совпадающие с мнением, которого держишься ты, великий специалист по части земледелия. Неужели вопросы и в самом деле служат одним из методов обучения?
- Если вопросы правильные, - успел вставить Сократ.
- Только теперь я понял, как ты мне предлагал вопросы по отдельным пунктам. Ты ведешь меня через факты, мне известные, указываешь на сходство с ними тех, которые я считал неизвестными, и через это заставляешь меня верить, будто я их знаю.
- Глобальный ты человек! - воскликнул Сократ. - Неужели, если бы я спросил тебя о монете, имеющей хождение в Безвременьи, настоящая она или нет, я мог бы заставить тебя поверить, что ты умеешь отличать настоящие деньги от поддельных? Или, спрашивая об игре на флейте, убедил бы тебя, что ты умеешь играть, или о живописи и обо всех подобных искусствах?
- Может быть, - ответил я, - раз ты заставил меня верить, будто я умею обрабатывать землю, хотя я знаю, что никто никогда не учил меня этому делу. Копать картошку - это, действительно, каждую осень гоняют. Но я-то имею в виду земледелие вообще!
- Нет, глобальный человек, - сказал Сократ, - это невозможно.
- Как же так! Ведь ты все время утверждал противоположное.
- Да. Так, - спокойно согласился Сократ
- А почему?
- Не знаю, - пожал он плечами. - Однако мы уже на подходе к огороду.
Мы скатились с насыпи на гравийную дорогу, представляющую собой из-за бугров и колдобин некое подобие синусоиды. Тут нам встретился исторический и диалектический материалист Межеумович, изнывающий под грузом котомок и необходимейших знаний. Он-то, конечно, шел по дороге, потому что по насыпи положено бегать только электричкам и поездам, перевозящим народно-хозяйственные грузы, да иногда еще - фирменным.
Мы уже шли мимо огородов, и я начал мысленно давать сравнительную характеристику плодородию их почв. Судя по всему, в плодородии здесь была сплошная чересполосица. Вот грядки земляники, а на них ягоды величиной с кулак, а вот - тоже грядки, и на них ягодки с детский кукиш. Тут крапива и чертополох, а там уже цветет рядами картофель. Этот огород с чистыми тропинками, а тот непроходим. Тут зады, словно бомбарды, установленные под шестьдесят градусов, всматриваются в зенит, а здесь голые грудки и лобок, подставленные солнцу. И хозяева все разные. Этот курит, тот что-то жует, а эти, похоже, зачинают себе подобных, будущих помощников и огородников, наверное.
У одних хоромы их карарского мрамора, у других полусгнившие землянки. Тут забор, там - нету. Вот цветник, а тут - компостная куча.
А запахи! Не описать. Не стоит даже и браться…
Исторический Межеумович как-то незаметно поотстал и свернул в сторону.
- Если земледелию так легко научиться, - сказал я, - и все одинаково знают, что надо делать, отчего же это бывает, Сократ, что не у всех и материальное положение одинаково? Одни, видно, живут богато и имеют излишки, другие не только не могут добыть себе необходимых средств, но даже еще и впадают в долги.
- Это я скажу тебе, - тут же пообещал Сократ. - Не знание и не незнание делают одних огородников богатыми, других - бедными. Не слыхать ведь таких разговоров, будто хозяйство разорено оттого, что сеятель посеял моркву неравномерно, что садовник посадил малину не в ряд, что хозяин не разобрал, какая земля годится под винную смородину, а какая под кабачки и тыквы. Нет, гораздо чаще приходится слышать вот какие толки: такой-то не получает картошки со своего участка, потому что не позаботился посадить ее. У такого-то нет вина, потому что он не удосужился о посадке кустов с винными ягодами. Или: у такого-то нет ни масла, ни смокв, потому что он не заботится и не принимает мер к тому, чтобы это было у него. Вот, глобальный человек, какое различие между земледельцами, почему и материальное положение их различно, - гораздо лучше положения того, кто придумает какое-нибудь гениальное, как он воображает, изобретение по части земледелия.
Тут я сразу же согласился. Я шел и все пытался угадать, где участок Сократа. Хозяин этого, видимо, ленив или немощен. Того - предприимчив в наглом и жестоком выкачивании денег из земли-кормилицы. Тут, вроде бы, и подходяще, да голова хозяина торчит из зарослей ежевики. Выбраться, наверное, бедолага не может. Там слишком строго: никакого творчества и интуиции. Робот какой-то, видимо, владеет участком.
Впереди показался невысокий пригорок, заросший травой. А на самой макушке его, впрочем, плоской, - навес с просевшей крышей.
- Мне кажется, - сказал Сократ, - земля служит превосходным средством отличить дурного человека от хорошего благодаря тому, что все дары ее легко понять и изучить: не работающему нельзя оправдываться незнанием, как в других профессиях, так как всем известно, что земля за добро платит добром. Леность при земледелии - явный показатель дурной души: что человек мог бы жить без картошки насущной, в этом никто не уверит себя. Стало быть, кто не хочет заниматься земледелием и не имеет никакой другой профессии, дающей средства к жизни, тот, очевидно, думает жить воровством или грабежом или попрошайничеством, или уж он - дурак набитый.
- Так оно и есть, - искренне поддержал я Сократа.
Мы шли по некошеной траве, и я припоминал названия трав. В основном здесь был пырей, осот, одуванчики, пастушья сумка, клевер, сныть, крапива. А может, и еще какие, но припомнить сразу все я не мог. Сократ почему-то чуть поотстал, на шаг или два. Под навесом вдруг образовалась фигура женщины. Мне даже показалось на миг, что это Каллипига. Но нет. Это была пожилая женщина. Она стояла, уперев руки в бока, решительная и неколебимая.
- Ксантиппа? - удивился Сократ. - Ты уже здесь?
- И где тебя черти носят! - приветствовала его женщина.
- Сама знаешь, как электрички ходят…
- На автобусе езди!
Тут у них начался задушевный разговор, в смысл которого я вникать не стал. Меня, кстати, Ксантиппа, словно и не замечала. А я оглядывал небольшое поле, все больше утверждаясь в мысли, что это, видимо, и есть огород Сократа. Судя по высоте травы, почва здесь была хорошая, плодородная.
- Остановись, женщина, - не выдержал, наконец, Сократ. - Давай лучше посмотрим на плоды рук наших.
- Посмотри, посмотри, - ехидно поощрила его Ксантиппа. - Может, что и найдешь.
Воспользовавшись моментом, Сократ по-хозяйски начал осматривать свои владения. Он раздвигал траву, указывал сам себе на что-то пальцем, принюхивался, примеривался, мечтательно вздыхал и, кажется, остался в итоге чем-то доволен. Женщина села на колоду под навесом, подперла подбородок кулаком и тоже заинтересованно смотрела на таинственные действия своего мужа.
- Что это? - спросил я, не выдержав неизвестности.
- Где? - поинтересовался Сократ.
- Да вот здесь, - развел я руками.
- А… Это… - сообразил Сократ. - Огород. Не видишь, что ли?
- Почва плодородная, - брякнул я.
- Унавожена так, что больше и некуда, - согласился Сократ.
- А плоды трудов?
- Что за плоды? - уточнил Сократ.
- Ну, те самые, из-за которых и занимаются земледелием и огородничеством.
- А… Эти… - догадался Сократ. - А знаешь ли ты, глобальный человек, сколько трудов у обычного владельца огородного участка уходит на борьбу с сорняками?
- Видимо, много, раз ты спрашиваешь.
- Правильно. А вот у меня это времени почти и не занимает.
- Похоже на то, - согласился я.
- Видишь ли, глобальный человек, все дело в методике. Сорняки дергают, рвут, жгут, топчут, а они только пышнее расцветают. А почему?
- Не знаю, Сократ.
- Да все потому, что им создают невыносимые условия. Вот они и исхитряются, приноравливаются, приспосабливаются, выходя из этой борьбы только сильнее духом. Ты помнишь, как в правление Тридцати тиранов пытались задушить свободу в человеке? Какие только репрессии не применяли. И казнили, и высылали в тропики, и имущество отбирали, раскулачивали. А стоило пасть тирании, и свобода в душе человека воскресла вновь, да еще с большей, пожалуй, силой.
- Ну, - согласился я.
- С другой стороны… Уж, как только тираны не лелеяли нашу нравственность. И воспитатели специальные появились, и политинформации регулярно проводились, и на партсобраниях неверных мужей прорабатывали. Жены-то, те, видать, все верными были. И газеты, и радио, и телевидение только и талдычили о коммунистической нравственности и коллективной морали. А как только тирания пала, выяснилось, что от морали и нравственности сибирских афинян остались лишь рожки, да ножки. Разбой пошел, воровство, поголовное пьянство. Хотя, это-то, пожалуй, всегда было…
- Козел старый, - меланхолично ругнулась Ксантиппа.
- А все почему? - спросил Сократ. - Да потому, что этой морали и нравственности создали тепличные условия, ее лелеяли, за ней неустанно ухаживали, холили ее. А как только она попала в суровые климатические условия, так тут же и рухнула.
Я попытался найти в себе хоть какие-нибудь нравственные устои, но, видно, они были глубоко вкопаны в почву. Сверху-то ничего и не разглядеть.
- Так вот, глобальный человек, - сказал Сократ. - Я и решил применить в борьбе с сорняками идеологический метод. Сначала я им создаю все условия для произрастания. Поливаю их, холю и лелею, унавоживаю, подкармливаю.
- Да ты за всю жизнь и ведра навоза не принес на огород, - миролюбиво вставила Ксантиппа.
- А потом однажды, - не обращая внимания на жену, продолжил Сократ, - лет этак через двадцать, когда они уже окончательно попривыкнут к неге и роскоши, когда окончательно размякнут душой, полагая, что именно только такой жизни они и достойны, я ввергну их в суровые жизненные условия, с ветрами, засухой, морозами, инеем и градом. И тогда уже мой огород навсегда освободится от сорняков, и произрастать на нем будут только культурные растения.
- Идеологическая борьба с сорняками! - воскликнул я. - Это здорово, Сократ! Несомненно, ты самый лучший агроном в Космосе.
- Ну… - потупился Сократ. - Может, один из лучших. Самым-то лучшим, конечно, является диалектический Межеумович. Кстати, вот он несется.
Я оглянулся. По дорожке между огородами бежал исторический материалист с огромным дрыном в руке. Размахивал им, что-то кричал, останавливался на миг, топал ногами и снова мчался. А за ним с соседних, да и с дальних огородов выскакивали люди и, видимо, что-то поняв, устремлялись за Межеумовичем. Толпа росла прямо на глазах, да еще и приближалась к сократовскому экспериментальному огороду.
- Опять, - сказал Сократ. - Это просто напасть какая-то…
И тут возбужденная толпа хлынула во владения Сократа.
- Где?! Кто?! Убью! - кричал Межеумович.
- Убивать их надо! - поддержали его и все другие, на глазах превращаясь в нас-всех.
Вокруг вопили, размахивали руками, ругались и даже сквернословили. И вот уже снова вихри враждебные реяли над нами-всеми. И я бы сейчас убил, разорвал, уничтожил. Жаль, что ничего подходящего под рукой не было.
Сократ с сожалением смотрел на то, как вытаптывают сорняки на его огороде. И то, что он не рассердился, не бросился на орущую толпу (а ведь мог бы, даже обязан был!) в драку, вырвало меня из беснующихся рядов нас-всех.
- Граждане сибирские афиняне, - спокойно обратился он к нам-всем. - Ну, что там у вас еще сперли?
- Весь лук выпластали! - с хрипом в голосе сообщил Межеумович.
- Да ну?! - удивился Сократ. - Смотри-ка…
- Ни головки не оставили!
- У всех соседей!
- Проходимцы!
- Бомжи!
- Три грядки выдернули!
Ну и дальше в таком же духе. Но все же они начали успокаиваться. Скорбная фигура сидящей под навесом Ксантиппы, что ли, на них так подействовала?
- А у тебя, Сократ? - все еще шумно дыша, спросил диалектик.
- А у него ни головки не выдернули, - сказала Ксантиппа. - Он свое добро никому не отдаст.
- Как же?! - начали удивляться в толпе. - Ночью охраняешь, что ли?!
- Казаков надо нанимать в охрану!
- А почему это, Сократ, у всех лук повыпластали, а у тебя - нет?! - удивился Межеумович. - Это весьма странно!
Сократу сразу и не поверили и начали бродить по огороду, надеясь найти грядки с только что выдернутым луком. Но поиски, кажется, заканчивались безрезультатно.
- Тогда открой секрет! - потребовал Межеумович. - Почему это у всех лук воруют, а у тебя - нет?!
- А как вы думаете, что нужно для того, чтобы лук с огорода не украли? - спросил Сократ.
- Охранять крепко, - предположил кто-то.
- И что, помогает? - спросил Сократ.
- Нет, как видишь…
- Тогда, что еще?
Тут даже мыслительная способность Межеумовича зашла в тупик.
- А ведь ничего нет проще, - сказал Сократ.
- Ну, ну… - заволновались вокруг, окончательно вытаптывая траву.
- Да не сажать вовсе, вот его никто и не сопрет.
Истина была неопровержимой. И это, кажется, дошло до нас-всех.
- Действительно, - растерянно сказал Межеумович. - Я же знал, что любое диалектическое противоречие разрешимо. Диалектика никогда не подведет!
Огородники еще некоторое время машинально дотаптывали сорняки, потом начали расходиться, обремененные важной истиной.
- Ну вот, - сказал Сократ, - опять весь опыт насмарку пошел. Старался, старался…
- Не горюй, - морально поддержала его Ксантиппа. - У тебя впереди еще много заходов.
- И верно, жена, - оживился Сократ, оглядываясь по сторонам, сорвал, не ожегшись при этом, несколько случайно не вытоптанных пучков крапивы и торжественно преподнес их Ксантиппе.
Та благодушно приняла букет и сказала:
- Тогда скидавай штаны.
Но только никаких штанов у Сократа отродясь не было. Он же ведь по продуманному сибирскому обычаю ходил в помятом гиматии.
- Скидавай, скидавай! - поддержал жену Сократ.
Оказывается, это они оба ко мне обращались.
- Зачем это еще? - поинтересовался я.
- Чирьи твои лечить будем, - сообщила Ксантиппа.
И тут Сократ так дернул меня за ремень, что тот лопнул, а штаны и в самом деле сползли вниз. Совместными усилиями, да я от растерянности не очень-то и сопротивлялся, они уронили меня на колоду и начали лечить. Размеренно и согласованно опускали они пучки крапивы на мой голый зад и ноги. Я уже и вылечился, а они все еще продолжали лечебные процедуры, для профилактики, видимо.
- Ну вот, - удовлетворенно сказал Сократ. - Не зря на огород ездили.
- И то верно, - согласилась с ним Ксантиппа.
Глава двадцать четвертая
И тут со всех сторон начали раздаваться истошные вопли огородников:
- Пожар! Пожар! Милон горит!
- Клянусь собакой! - сказал Сократ, прерывая лечебную процедуру. - Кажись, Пифагор опять помирать собрался.
- У вас только и забот - пить, помирать, да философствовать, - сказала и Ксантиппа и напоследок так ожгла меня по голому заду, что я аж подскочил.
Чирьи-то они точно вылечили. Никакой боли от них я больше не чувствовал, да и не мешали они мне теперь. Но как натянуть штаны на пылающий огненным шаром зад, я не представлял. И все же я встал, прикрываясь штанами пока что только спереди. Встал, да и безумно огляделся, и это на миг отвлекло меня от нестерпимого жжения.
С пригорка все хорошо было видно. Где-то внизу у небольшого озерца поднимался столб дыма. Огородники, побросав свои неотложные дела, бежали на этот сигнал и, как мне показалось, вовсе не по дорожкам между участками, а напрямик, благо участки-то впереди были все сплошь чужие.
Сократ и Ксантиппа, не спеша, начали спускаться к дому Милона. Я еще некоторое время примеривался, как бы мне все-таки натянуть джинсы на пылающий зад, но вскоре сообразил, что сделать этого в ближайшем будущем не удастся: не тот размер был теперь у штанов. Но и стоять тут, как статуя копьеносца, смысла не было. Прикрываясь спереди ненужными теперь джинсами, я осторожно (ноги-то ведь тоже жгло от крапивы) двинулся вниз, обходя огороды стороной.
Когда я приблизился к догорающему дому, можно сказать, все было кончено. Огородники ходили возле тлеющих бревен, ковырялись палками в пепелище, собирали что-то, сортировали, группировались кучками, снова расходились, мирно беседовали друг с другом, словно здесь ничего и не произошло.
Я по вполне понятной причине держался немного в стороне, ближе к небольшому озерцу, образованному запрудой, откуда насосы, видимо, и качали воду для поливки огородов.
Тем не менее своим обостренным сейчас слухом (побочный эффект лечения, вероятно) я впитывал разрозненную информацию, и в голове возникла цельная картина произошедшей здесь трагедии.