Трамвайчик был чуть побольше кабинки горного фуникулера или двухместной гондолки на карусели в "Луна-парке", но выглядел как что-то среднее между машинкой "Smart" и кокпитом фронтового бомбардировщика. При этом салон был если не удобнее, чем у предполагаемых прототипов, то уж точно вместительнее. Вторая пара кресел втиснулась бы без особого труда, но тогда пассажирам пришлось бы подбирать ноги и хвататься за сиденье. А конструкторы, видать, всерьез были ушиблены идеей комфорта.
Клим сгруппировался и ухнул в дверцу – удачнее, чем два последних раза, когда он упорно чиркал затылком о верхний обвод, но все равно плюхнулся в кресло с чересчур большого маха. Рыженькая, в отличие от пацанов, не заржала, а ойкнула и подхватила спинку Климова кресла, пытаясь удержать. Кресло, конечно, выровнялось само, Клим накрыл ладошку рыжей своей и сказал:
– Спасибо.
Она смутилась, но руку не отняла, пока Клим не убрал ладонь. Зато сразу же выкинула кисть к передней стенке с курсовой панелькой, махнула "таблеткой" над считывающим пятном – экран отозвался мелким списком под строчкой "выберите первую остановку" – и спросила:
– Вам куда? К мужскому общежитию?
– Куда еще, – сказал Клим. – Особняк пока не заслужил.
Рыжая, кивнув, тронула третью и четвертую, "женское общежитие", строчки, а потом "старт".
Список уступил место нулю, который тут же перетек в двойку, пятерку, трамвайчик с почти неслышным свистом, малозаметно, но шустро набирал ход, пока не закрепил на экранчике семьдесят. Клим к таким скоростям в такой скорлупке так и не привык и недоверчиво косился на кусты и деревья, со всех стволов драпающие или удергиваемые к шахте за неподвижно размытой полосой отбойника. А рыженькая успокаивала – по другому поводу, слава богу:
– Ну, потерпите немножко. До конца года Сиреневая сдается, к весне – третий квартал на Прибрежной. Не там, так там получите. Вы ж номенклатура теперь. Хотя это говорят, влияет меньше, чем стаж.
– Будем надеяться, – неопределенно сказал Клим.
Рыженькая совсем уж не в тему хихикнула и сказала:
– Мне уже место дома показали, говорят, в октябре заселение. Проект утвердили, мебель я подобрала. Вам еще по заселению ничего не говорили?
– Только при вербовке.
– Как вы интересно прием называете. Ну да, еще месяц-два потерпите. Меня на третий месяц в итоговый список включили, но я не номенклатура, конечно. Меня Катя зовут, кстати.
Копец как кстати, подумал Клим, а вслух сказал:
– Влад. Очень приятно.
– Владислав?
– Не, просто Влад.
– Цепеш?
Знает, подумал с неожиданной симпатией Клим и подхватил:
– Ага, и с клыками, типа.
Показал зубы и засмеялся. Рыжая Катя захохотала, запрокидывая голову. Шейка была длинной и тонкой, грудка под натянувшимся сатином колыхнулась неожиданно тяжело, под третий размер, где она ее прятала-то. Чуть задравшиеся коленки были острыми и правильными. И пахло от Кати свежо и волнующе – то ли кремами-лосьонами какими, то ли просто вымытой девчонкой. Подманивает, сучка. Климу в голову остро воткнулась картинка секса с рыженькой, прямо здесь и сейчас, формальная неприспособленность трамвайчика добавляла охотки и спортивного интереса – она острыми коленками на сиденья, зависнув над промежутком, а я сзади и возражать никто не будет, сперва, может, поорет, потом сама же и поблагодарит. Но не то время было и все-таки не то место – цифра на экранчике перелилась в сорок, черта города и дома слева по курсу. Клим перегнулся в поясе, давя локтями бедра, старательно хыхыкнул и сказал будто бы с трудом:
– Прикинь, Кать, – и вот так вот всю жизнь. Издеваются и всякий глум устраивают.
– Бедняжка, – сказала Катя, посмотрела на Клима сквозь блестящие искры и вдруг притихла, по-детсадовски сложила ладошки на коленках, почти как сосед и со смежными целями, постаралась даже сдвинуться к спинке кресла.
Чего они пугаются так, заразы, подумал Клим, мрачнея, хотел даже спросить, но передумал. Отвернулся к окну и сказал:
– К женскому подъезжаем вроде. Быстро как, да?
Не поворачиваясь, сложил губы бантиком – вроде правильно получилось, – дождался, пока вагончик остановится, шустро встал, распахнул дверь и выскочил, хотя достаточно было подобрать ноги, чтобы второй пассажир выбирался хоть вприсядку. Катя выпорхнула и сразу отшагнула на вытянутую ногу. Клим, играя глазками вверх-вниз (тоже Лариска научила, полная иллюзия застенчивости, главное – на груди и ногах не застревать), сказал:
– Кать, очень рад знакомству. Счастливо.
Быстро юркнул в салон и ловко, как бывалый, заставил трамвайчик тронуться. Оборачиваться не запрещалось, просто темп разгона мешал любоваться провожающими, но край глаза вроде успел ухватить Катино движение: она нерешительно подняла ладошку и пару раз двинула пальчиками. Будем считать, сработало. Ладно, отольются тебе, рыжая, молодежные страдания. Рыдать будешь, метаться и губы есть – и добавки просить. И чего ж они дуры-то такие, мрачно подумал Клим.
Мрачность не оставила ни через три минуты, когда трамвайчик тормознул у общаги, ни еще через пять, когда Клим дошел до скамеек у начала тропки, уходившей в парк и дальше в лес. Ноготь скучал на скамеечке, судя по валявшимся вокруг обгрызенным травинкам, давно скучал. Он пожал протянутую руку и сказал вместо приветствия:
– Чего долго так?
– Дела государственной важности. Поздравь меня,– нерадостно ответил Клим. – Я с завтрашнего дня замначальника бригады.
– Пиздец вообще. За что тебя так? План перевыполнил, что ли?
– Пашу как пучок Стахановых, пользуюсь всеобщим авторитетом и вообще сука редкая.
– Это я знаю.
– Завидуешь все. Меньше очком бы играл – "я под землю раньше срока не полезу", был бы вообще бригадиром. Ты ж трудяга у нас.
– Ну. Сдохну, блин, скоро.
– Завод строить – это тебе не пацанов строить. Ха. Каламбур.
– Чем "бур"?
– Темный ты, как гудрон. Ни фига про буры не знаешь. Они, короче, используются в четырнадцати операциях и делятся...
– А я тебе, типа, должен про встречный монтаж балок и настил горячим способом рассказывать? Обрыбишься. Хотя да, поздравляю. Как это у них – большая честь, высокая ответственность. Носи с гордостью, снимай в толчке. Блин, жаль, обмыть нечем. Как они запарили уже, а? Кефирами своими, чаем, правильным питанием, а?
– Бог даст – поправим. А вообще, хрена ли, трезвость – норма жизни.
– Да у них тут все норма. Больные люди, бляха. Скажи спасибо, линейки по утрам не устраивают под пионерский флаг.
– А я думал, тебе нравится.
– Тебе нельзя думать, кровоизлияние будет.
– У тебя сейчас будет. Ты давай лучше успехами хвастайся. Как все идет вообще?
Ноготь повозился по спинке скамьи и ответил уклончиво:
– Ну, как... Идет помаленьку.
– Зашибись. Вообще без движения, что ли?
– Ну почему. Нормально вроде относятся.
Клим встал, нагнулся к Ногтю и внимательно посмотрел ему в лицо.
– Ты говорил, совет участка выбирают в пятницу. Список есть уже.
– Заканчивают.
– Ты там есть?
Ноготь отвел взгляд.
– Нет пока.
– А почему?
– А хер знает.
Клим еле удержался от пары резких движений, на всякий случай спрятал руки поглубже в карманы и спросил:
– Братёк, мы сюда на хера приехали?
– На место сядь! – сказал Ноготь,
– Я вопрос задал.
– На место сядь, – резко повторил Ноготь. – Лечить он меня будет.
Клим выпрямился, некоторое время, неудобно выкрутив шею, разглядывал красоты парка, потом несколько раз выдохнул, вынул руки из карманов и сел на скамейку.
– Не надо меня лечить, – тоже успокаиваясь, сказал Ноготь. – Не срастается ни фига. Стараюсь по-честному, за двоих, улыбаюсь, в дружках у всех, сука, – а выдвигают других. Типа, молодой. Я – молодой, прикинь?
– С терпилами говорил? Ну Джеки Чаном и этим, которому он пачу красил?
– Который кошмарил – Паршев вроде – в другой бригаде, перевели от греха, как только зашили. А с Маклаковым сегодня собирался как раз после работы. Не успел – он, вонючка, в баню соскочил.
– Куда сегодня-то, – удивился Клим, – у вас же вчера вроде банный день был.
– Да я ж говорю – вонючка. Там у нас бак сегодня потек с нелетучими фракциями, шов изнутри разошелся. Маклаков туда и нырнул. Вынырнул как говняный человечек, копец всему. Сразу отмываться отвезли засранца.
– Шов-то заделал?
Ноготь неохотно признал:
– Ну, заделал. Молодец, конечно.
– А чего он туда нырнул, а не ты? – ласково спросил Клим.
– Блин, да понимаю я. Сам весь вечер на измене. Не сообразил сразу – вернее, как... Ну не могу я в гроб сам ложиться, херово там. Да и не влез бы в любом случае, там горловина вот, – он показал пальцами что-то типа горлышка стеклянной банки, – только дистрофан проскочит...
– Ну, Витя, ну, блин, чистоплюй, – процедил Клим. – Ведь верняк же был. Кто тебя лезть заставлял? Надо было вызваться. Ногу просунуть – дальше бы не пролез, а трудовой подвиг засчитан, понял? Вот почему у тебя не срастается.
– Хорош уже.
– Думаешь, мне так радостно, блин, вокруг всех высунув язык бегать, отвалы ровнять и инструмент помогать нести? В нос я им ссал. Но надо, вот и... А у тебя... Ну блин.
Ноготь подавленно молчал. Клим вскинулся снова:
– Слышь, братёк, Джеки Чан этот в списке есть?
– Он подольше нас работает, – сказал Ноготь, глядя в землю.
– Ага, на неделю. Есть, так? Заш-шибись.
Клим выбил по скамейке сложный ритм и спросил:
– Он давно в баню ушел?
– С полчаса, минут сорок. Конец смены уже был. Что за тема?
– Не пыли. Пойду-ка я в баню. Со смелыми людьми потолкую, заодно помоюсь.
– Клим, на него давить без мазы.
– Витя, ты уже мощно выступил и сделал все что мог, так? Давай я подотру. Ну, типа, попробую. Получится, – с тебя ящик, – сказал Клим, встав и разминая плечи.
А не получится?
– А не получится, – тебе ящик, – сказал Клим, и немного ошибся.
Джеки Чан Маклаков сидел в раздевалке полуодетый, розовый и умиротворенный, что твой Ганди на рассвете. У ног лежал толстый сверток упаковочной пленки, в которой транспортировались станки и инструменты, – видимо, малец укутал аварийный комплект спецодежды, в котором быстро-быстро добрался до бани. Укутал заботливо: в предбаннике не воняло ничем, кроме распаренного дерева и яблочной отдушки мыла или шампуня.
Клим кивнул Маклакову, тот ответил и потянулся за носками. Клим расстегнул рубашку и сказал:
– О, старый знакомый. Это ж ты в столовой показательные бои устраивал?
Маклаков неохотно кивнул и весь впал в процесс напяливания носочка.
– Там ты дал шоу, молодец. Меня Влад зовут. – Он протянул руку.
Маклаков неловко вскочил как был, полубосой и с черным флажком на ступне, пожал руку и сказал:
– Дима.
Помялся и добавил:
– Это... спасибо.
– За что? – удивился Клим, не выпуская ладони собеседника. Ладонь была в мозольках, но некрупная.
– Ну, помогли тогда, – объяснил Маклаков, не пытаясь освободиться.
– А, ну это всегда рад. Обращайся.
Клим отпустил руку, отступил, снял и повесил рубашку – и тут сообразил:
– Слушай, ты же на втором работаешь, ну, авто?
Маклаков, углубившийся было в процедуру вдевания, настороженно подтвердил.
– Слушай, я там с одним познакомился – Витей зовут, Нагатин, что ли. Знаешь такого?
Маклаков подтвердил и это.
– Хороший вроде парень, хоть с виду БТР типа меня, да? Короче, у него в семье непонятки серьезные, чего он уехал-то. У них там сокращения пошли, он два раза работу терял, жена орет: тряпка! Семью прокормить не можешь! Дочка страдает. Ну, он как узнал, что здесь люди нужны, вписался, отбор прошел – все нормально. А теперь слухи дошли – жена там, типа, на развод подает: муж бросил ее и ребенка без средств к существованию, прикинь? Пацан на измене вообще, руки трясутся.
Маклаков внимательно слушал. Молча. Это мешало. Если бы уточнял, спрашивал или возмущался, было бы легче войти в тему. А так придется самому.
– И смотри, что получается: возвращаться ему нельзя, – получится, что в натуре никто, лох, обломался и приполз как собака битая. Плюс заработать ничего не успел. Ну, я молчу, что ему тут реально нравится, он вообще светится весь, когда про Союз говорит. Мы, говорит, новый мир построим. Ладно. А что с семьей делать?
Маклаков молчал. Тогда и крутить не будем.
– Короче, я подумал: Вите нужен какой-то карьерный успех. Хоть по минимуму, понимаешь? Чисто демонстрация силы. А?
Маклаков опустил лицо. Клим заторопился:
– Я что имею в виду? Что-то несущественное: звеньевой, член совета, хлеборезка какая-нибудь, короче. То есть не обязательно даже денег добавлять...
– За членство в совете денег не дают, – глухо сказал наконец Маклаков.
– А я что говорю? Денег и не нужно сильно, главное, чтобы эта сучка поняла, что ее мужа уважают, продвигают, квартиру дадут для нее вне очереди...
– Не бывает вне очереди, – так же глухо поправил Маклаков.
– Ну да, но она-то этого не знает, – сказал Клим, начиная свирепеть.
Маклаков обулся, встал и надел рубашку.
– Ну что, поможешь хорошему человеку семью сохранить? – спросил Клим.
– Как? – буркнул Маклаков, застегиваясь.
– Очень просто. У вас там совет выбирают – поддержи его кандидатуру.
– Я подумаю.
– Хули думать, голосование через три дня. Прямо скажи, закладываться на тебя или нет?
– Нет, – сказал Маклаков, подхватил пакет и пошел к выходу – недозастегнутый.
– Обоснуй, – потребовал Клим.
Маклаков отпустил приоткрытую было дверь, стал вполоборота и довольно внятно объяснил, глядя в угол:
– От одной бригады выдвигается один человек, максимум два. От нашей два уже есть. Потом, Нагатин, может, хороший пацан, но работник обычный, а как организатор вообще никто.
– А выдвинули, я понял, тебя.
– В том числе.
– И ты теперь жопой на это выдвижение сел и никого вперед себя не пустишь.
– Не в этом дело, – сказал Маклаков, подняв наконец голову.
– Не в этом. Спасибо говорил, благодарный такой весь. И чего стоит благодарность твоя?
– Ничего не стоит. Я благодарностями не торгую.
– Лучше бы тебе Парш нос откусил. Зря я за тебя вписывался, по ходу. Я думал, ты пацан, а ты как баба: напиздел и слился.
– Да мне пофиг, что ты думал, – сказал Маклаков и открыл дверь.
– Малой, ты попутал... Куда? Сюда иди. Сюда иди, я сказал! – рявкнул Клим, в два прыжка подскочил к Маклакову, успевшему все-таки шагнуть в общий предбанник, несильно пнул в сгиб ноги, чтобы присел и потерял равновесие, развернул, плотно взял за шею и усадил голову пониже, на уровень пояса, коленей, чтобы согнулся, семенил и вообще прочувствовал.
Можно было ронять ударом в затылок – позиция "звезда", специально для советских, руки-ноги врастопырку и нос всмятку, запоминается навсегда. Но и полусогнутый вариант хорошо давил попытки сопротивляться: нагнутому было совсем неудобно идти в отмах, к тому же спиралось дыхание, а унижение росло тем быстрее, чем больше – и неуклюжее – дятел пытался сопротивляться. Что дятел совершенно отмороженный, Клим уже понял, но тарелок с кашей и ножей поблизости вроде не было, в предбаннике вообще не было никого и ничего, дежурная ушла вместе с простынями. Так что не будем бояться, а будем воспитывать.
– Сына, – назидательно сказал Клим, сопровождая каждое слово хлопком по щеке лошка, несильным, но обидным, – слушай, когда старшие говорят. Слушайся, когда...
Маклаков дернулся с размахом и разлаженным вылетом рук чудом освободился, но воспользоваться волей не сумел, потому что улетел спиной в другую дверь. Она легко распахнулась и позволила лошку впасть в женское отделение. Там ойкнули. Клим шагнул следом – там ойкнули еше раз, но без особой нужды – у дальних шкафчиков стояли всего две телки, может, и раздетые, но успевшие прикрыться простынями. Обе, кстати, были ничего. Но разглядывать их стати или возмущаться тем, что у девок шкафчики, а мы по крючкам вешаемся, было некогда: дятел судорожно возился на полу, собираясь не то подняться, не то схватить за ножки скамейку и всех тут посносить. Ну-ну.
– Ты чего творишь? – спросила брюнетка. – Пшел вон отсюда.
– Рот щас закрой, овца, – посоветовал Клим, снова зафиксировал дятлу шею, помогая встать пошустрее.
– Вон пошел, сказали! – гаркнула уже шатенка, которая повыше.
Одернуть баб Клим не успел, потому что ему пережали шею и рабочую руку, ловко перекрутили и отшвырнули к двери, где тоже были шкафчики. По ним Клим прогремел спиной и задом, застряв в одном из узких отсеков.
Усадивший его герой помогал Маклакову подняться и отсесть в сторонку. Герой был жилистым молодчажкой с пылу-жару полка – короткие волосы сосульками, кожа красная, парит, из всей одежды – сырая простынь вокруг
– Ты чего творишь? – повторил герой брюнеткины слова, семейное у них это, поди. Конец семье.
Клим, ссаживая локти, выдрался из шкафчика и подтянул штаны, разглядывая героя. Тот не умолкал:
– Это женское отделение, не заметил? Выйди и жди на улице, сейчас объясню все.
– Ты мне ребра сломал, – пожаловался Клим, выдвигаясь на середину раздевалки.
Парень, усмехнувшись, отправился ему навстречу, всерьез, похоже, намереваясь пожурить и выдворить:
– Так, а ты что хотел? Это ж Союз, тут гопы...
Клим показал, что хочет обнять в знак примирения, парень, естественно, отшатнулся, тут же получил тычок в печень и попал шеей в железный захват, скрючивший его, как Маклакова две минуты назад.
– Ты кто, красавец? Скажи напоследок...
Парень качнулся, простынь свалилась на пол. Клим обрадовался:
– О, рачком любишь!
Пригляделся и воскликнул:
– Еврей, что ли?! Вот ни х...
Шея парня рывком выскочила из захвата, как скользкая гиря, Клим дернулся следом, и тут же в голове сработал железнодорожный светофор, белое-красное. Потому что парень циркулем вертанулся на одной ноге, неизвестно, как не чиркнув носом по полу, и срубил Клима пяткой сверху. Сам он после косой вертушки на ногах не удержался, упал на руки, но Климу было все равно – пятка пришлась почти точно в подбородок, падение тоже оказалось сильным, нос всмятку, хоть и не позиция "звезда". Сознание он не потерял, но двигаться не мог – лежал и следил полузакатившимся глазом, как парень со словами: "Извините, девчонки" поднимает и встряхивает простынь, не спеша опоясывается, спрашивает Маклакова: "Сможешь вытащить или меня подождешь?", кивает и удаляется.
Тут Клим все-таки вырубился.
Холодно, в уши течет, дышать!
Клим сипло всосал в себя весь воздух, закашлялся – башка треснула – и открыл глаза.
Маклаков отставил ведро в сторону и без особого сочувствия дождался, пока Клим, кривясь и шепча, прокашляется. Видать, смог все-таки вытащить: Клим сидел на лавке под соснами у входа в баню, из которой как раз выходил герой-каратист, уже одетый, и хорошо одетый. Клим бережно нащупал на голове относительно целый фрагмент, уперся в него ладонью.
– Хорош, – одобрил парень. – Как его, говоришь?
– Влад, с шахты. Фамилию не знаю, – отрапортовал Маклаков. – У него кореш со мной работает, такой же,