И Сорокопут написал. Всю ночь он просидел над этой статьей - первой статьей в своей жизни. Сегодня сразу после футбола Сорокопут отнесет ее в редакцию. Ведь Говорунчик-Завирушка сам приглашал его заходить - запросто, без церемоний.
- Опять мимо! Эх, мазила! - негодовал Зяблик.
- Он, кажется, умышленно полетел выше ворот. Как вы думаете, Зяблик, он полетел не умышленно? - допытывался Дятел. - По-моему, он взял слишком высоко, чтоб это было случайно.
- М-да… - сказал Дубонос, погружаясь в газету, в которой его интересовала заметка о том, что слабым местом нашей команды до сих пор остается неумение находить ворота противника.
- Ну и хитрец! А потом еще будет отказываться, скажет, что этого не хотел. Но мы-то, Зяблик, с вами видели, как это было на самом деле! Вы ведь тоже видели, Сорокопут?
- Не заметил, - сказал Сорокопут. Статья о Соловье была у него в кармане. Она называлась так: "Неизвестный становится известным". Сорокопут долго и трудно шел к этому названию. У него была масса вариантов.
Сначала он хотел скаламбурить: "Соло Соловья". Потом решил назвать просто: "Автор и его песня". Но тут же возник параллельный вариант: "Песня и ее автор", и Сорокопут никак не мог решить, какому из них отдать предпочтение. Тогда он отбросил оба и придумал новое; "Песня вылетает в трубу". Это название Сорокопуту понравилось, в нем был второй, скрытый смысл. Смущало только слово "вылетает". Почему-то пришло на ум интригующее: "А знаете ли вы?", но Сорокопут вспомнил, что такая рубрика есть в газете "Друг пешехода".
"Неизвестный становится известным" было счастливой находкой. Оно просто и вместе с тем загадочно и, кроме того, содержит в себе приятную игру слов. На этом названии Сорокопут и остановился.
- Как вам сиделось? - спросил Зяблик у Дятла. - Это не очень утомляет?
- Да нет, ничего… Разве так бьют по воротам?!
- И это… все время надо сидеть?
- В основном, да… Ну и пенальти! Сорокопут больше не мог сдерживаться.
- Как вы думаете, эти трубы… кто их сочиняет? Вернее, не сами трубы, а песни, которые поют… То есть, не песни поют, а трубы… Мне это вчера пришло в голову…
Дятел сразу забыл про футбол:
- Расскажите, Сорокопут! Вы так хорошо рассказываете!
- Нет, я не могу рассказать, - спохватился Сорокопут. - Не то, что не могу, я могу, но не рассказать… А рассказать я не могу, даже не просите.
- Ну, хорошо, не рассказывайте, - согласился Дятел. - Вы только скажите - кто? Скажите только, кто сочиняет.
- Сказать я могу, но вам же самим потом будет не интересно. Потом, когда вы будете читать статью.
- Вы написали статью?
- Не то, чтобы статью, - смутился Сорокопут, - а так, большую заметку. Не такую уж большую, скорее маленькую статью. Не особенно маленькую.
Дятел на минуту задумался.
- Знаете, нехорошо печатать статью, не прочитав ее самому герою.
- А удобно ли ему читать? То есть, не ему читать, а мне читать?
- Конечно, какой разговор! Ему это будет приятно. Каждому из нас было бы приятно. Ведь вам было бы приятно, Зяблик?
Зяблик подтвердил.
- Вот давайте и пойдем к нему все вместе. Дятел что-то прикинул в уме. - Завтра же и пойдем.
Все вместе - это значит Зяблик, Дятел и Сорокопут. Вполне приличная компания. Да и как-то веселее втроем, хотя, конечно, идут они не за весельем.
- Что ж, я не возражаю, - согласился Сорокопут. - Вернее, я не возражаю против этого.
Сержант Глухарь и ефрейтор Сплюшка
- Сплюшка! Сплюшка! Да не спи же ты!
Но Сплюшка крепко усыпил свою бдительность.
- Каждый Кулик свое болото хвалит, бормочет он. - Выяснить, что за болото… За Куликом установить наблюдение… Одна Ласточка весны не делает. Все делают, а она одна не делает… Взять Ласточку на заметку…
- Сплюшка, что ты там бормочешь себе под нос?
- Пуганая Ворона куста боится, - бормотал Сплюшка себе под нос. - Похвально, похвально… Передать ее опыт молодежи… Старого Воробья на мякине не проведешь… Заменить мякину…
Откуда у Сплюшки столько информации? Это он у начальства слышал, когда не спал, а теперь во сне выбалтывает.
- Цыплят по осени считают… - выбалтывает Сплюшка. Опять запаздывают. С этим делом надо раньше кончать. Соловья баснями не кормят. Надо бы ничем не кормить… - Сплюшка помолчал и вдруг заговорил вкрадчиво-доверительно: - Чижик-пыжик, где ты был? Молчишь? Тогда мы поговорим в другом месте.
- Отставить Чижика! Отставить спать! - прозвучала команда.
Сплюшка сразу просыпается.
- С чего ты взял, что я сплю? Вот фантазия!
- Как? Не слышу! Говори в аппарат!
- Фантазия! Фантазия! - кричит Сплюшка Глухарю в аппарат. Но аппарат старый, он улавливает только слова начальства. - Передаю по буквам: Филин Активизирует Наблюдение Тетеревом Аист Заподозрил Измене Ястреба. Фан-та-зи-я, понял?
- Чего ты кричишь? Я не глухой.
Хорошо сидеть вот так, в позиции "вольно", и разговаривать не по службе, а по душе. Если грустно, сказать, что грустно, если страшно, сказать, что страшно. Можно и просто о жизни поговорить - что вот, дескать, какая жизнь, она, дескать, такая…
- А я, ты знаешь, люблю это дело, блаженно потянулся Глухарь. - Задуматься о жизни… Что там будет лет через сто…
- Романтик ты.
- Чего? Ближе к аппарату!
- Передаю по буквам: Рябчик Обнаружил Малиновку Активизировать Наблюдение Ткачом И Коноплянкой. Романтик, понимаешь?
- Романтик. Чего тут не понимать?.. Послушай, Сплюшка, мне Сорокопут рассказывал, что в шахматах, ну на этой, доске, шестьдесят четыре клетки. А? Что ты скажешь?
- Ничего, подходяще.
- Он, Сорокопут, в шахматах разбирается. Сам, говорит, считал. На каждую фигуру по две клетки.
- Да… - сказал Сплюшка и разъяснил: - Действия Активизированы.
- Через сто лет… Может, и у нас так будет, - размечтался Глухарь. - Две клетки на душу населения. Сиди - не хочу.
- Через сто лет нас не будет.
- Ну да! И Филина не будет? Как же это без Филина? А кто будет команду давать? Насчет команды ты не подумал?
Сплюшка обо всем подумал. Даже о том, что когда-нибудь кончится и его, Сплюшкина жизнь, и то, что наступит за ней, навсегда усыпит его бдительность.
- Сплюшка! Сплюшка! Опять уснул… Сплюшка, ты все же ответь: кто тогда будет давать команду?
И тут, как опровержение всех фантазий и философий, прозвучала команда: Встать! Смирно!
Дятел и Соловей
На первый взгляд появление Филина перед Сплюшкой и Глухарем никак не было связано с появлением Зяблика перед Трясогузкой. На самом же деле оба эти события, как и все в жизни, имели между собой глубокую связь.
Снова обретя своего Зяблика, Трясогузка уже не отступала от него ни на шаг (как известно, отступать было не в ее правилах). И так, вчетвером, в компании с Дятлом и Сорокопутом они прибыли к Соловью.
Соловей почему-то не обрадовался визиту. Он посмотрел на Трясогузку как-то странно и даже не улыбнулся ей, как в прошлый раз.
- Чем могу служить? - сухо осведомился он.
- Не надо нам служить, - сказал Дятел, невольно повторяя фразу, слышанную от Филина. - Просто посидим, поболтаем.
- Может, в другой раз?
- Ну вот еще, в другой! - чуть-чуть обиделся Дятел. - Видите, сколько нас привалило! Вот, знакомьтесь, это Зяблик, наш общий друг. Мировой болельщик! Правда, он утверждает, что защита важнее нападения, но вы ему не верьте. Это он под влиянием своего и нашего общего друга Сорокопута. Вот и он, кстати. Сорокопут. Сторонник защиты на футбольном поле и профессиональный защитник в судебной практике. И по секрету - он нас не слышит - не правда ли, вы нас не слышите, Сорокопут? - по секрету, еще и писатель.
- Какой из меня писатель! - застеснялся Сорокопут и тут же поправился: - Вернее, писатель, но не из меня.
- Не слушайте его, не слушайте! - продолжал Дятел. - Он нам еще сегодня почитает, мы ему не дадим увильнуть. Ведь не дадим, а, Зяблик? Зяблик подтвердил.
- Ну вот. Следовало начать с дамы, но мы ее под конец. Это Трясогузка, наша краса и гордость. Между нами, Дятел подмигнул Зяблику, - мы не все здесь к ней равнодушны. У нас здесь кое-что намечается… А это - я… - закончил Дятел так, словно его не могли не знать. И добавил просто так, к сведению: - Дятел.
- Вы - Дятел? - удивился Соловей. - Значит, вышли из клетки?
- Вышел, - вздохнул Дятел. - Что там было - лучше не вспоминать.
Зяблик стал очень внимательным.
- Мы с Соколом в одной клетке сидели. Бывало, станет невмоготу, а он: "Терпи, брат Дятел, скоро наша возьмет!"
- Любопытно бы на него посмотреть, - сказал Зяблик. - Только не там, конечно, а здесь, когда его выпустят.
- Ну, ладно, - поставил точку Дятел. - Сорокопут, давайте вашу статью. Кажется, я уже говорил, что он у нас писатель. Такую статью накатал - любо-дорого!
- Ну зачем вы так? - смутился Сорокопут. - Вы же еще не слышали. Вернее, слышали, но не статью.
- Ладно, комментарии, как говорится, в примечаниях. Читайте, Сорокопут!
Сорокопут прочитал название: "Неизвестный становится известным". Затем сделал паузу, искоса определив, какое впечатление оно произвело на слушателей, и перешел непосредственно к тексту.
"Все мы давно привыкли, что среди нас живут птицы, которые хотя и живут, но совсем незаметно, а если и заметно, то так, что о них никто не знает, вернее, знает, но не говорит - не в том смысле, что не говорит совсем, а говорит, но не во весь голос, не так, как можно было бы о них говорить, и не только можно, но и нужно, если считать нужным не то, что мы привыкли иногда считать, а то, что мы иногда считать не привыкли, то есть привыкли, но забываем об этой привычке как раз тогда, когда о ней нельзя забывать, не то, что совсем нельзя, но нельзя забывать ни в коем случае".
Соловей слушал и хмурился. Может быть, ему не нравилось, как написал статью Сорокопут, а может, у него были какие-то свои соображения, но он все больше и больше уходил в себя, особенно после того, как Сорокопут приступил к главной части своего повествования.
"Профессия трубочиста, - читал в этой части Сорокопут, - самая обычная, хотя никто не станет ее осуждать, вернее, не то, что не станет, а не захочет, а если и захочет, то не осуждать, а совсем наоборот, потому что это обычная профессия, обычная не в худшем, а в лучшем смысле слова, если понимать под лучшим не то, что под ним иногда понимают, а то, что иногда не хотят понимать, а если и хотят, то не делают этого, вернее, делают, но не так, как положено делать, возможно, и не во всех случаях, но так, как положено делать всегда…"
Трясогузка слушала с упоением. Так вот он какой, Сорокопут! На вид посмотришь - ничего, верней, не то, что ничего, а так, ничего особенного, размышляла Трясогузка, невольно заражаясь стилем автора. Она не могла только понять, почему статья не нравится Соловью. Ведь Сорокопут его так хвалит.
"В песнях наших труб, - читал Сорокопут, - как нельзя лучше, вернее, не то, что совсем нельзя, а так, как только возможно, проявился талант Соловья, который не просто талант, то есть это тоже талант, но не просто, а так, как можно оценить только настоящий талант, не в том смысле оценить, в каком ценят таланты, а в том, в каком их не ценят, вернее, ценят, но не так, как их хотелось бы оценить, если говорить о таланте, как о таланте, а не как о чем-нибудь другом, о чем тоже можно говорить, но совсем по другому поводу…"
- Именем Индюка! - оборвал Сорокопута резкий окрик.
Все вздрогнули. Все, кроме Дятла и Соловья. Казалось, Соловей давно этого ждал - так спокойно он повернулся к двери, где стояли начальник полиции Филин-Пугач и его помощники - сержант Глухарь и ефрейтор Сплюшка.
- Послушайте, куда же вы его? - попытался вмешаться Сорокопут. Ведь вы же о нем ничего не знаете!
Соловей и другие
Соловья вели на казнь. Его собирались казнить самым жестоким образом - вырвать у Соловья из сердца песню.
Соловей шел впереди, а за ним, с клювами наперевес, тяжело ступали Кондор и Коршун, запечных дел мастера. Начальники двух полиций должны были прибыть позже, прямо к месту преступления.
Город только просыпался. Процессия шла по улицам, как за ниточку выдергивая из домов заспанные птичьи головы. Они смотрели вслед Соловью - одни со страхом, другие с состраданием, третьи - просто с любопытством.
Смотрел Стриж. Этот Соловей иногда заходил к нему в заведение, и Стриж ничего плохого о нем не мог подумать. Да и сейчас, если говорить честно, не может. Ну, пел песни. Допустим, смелые песни, которые не всем нравились. Так разве ж за это убивают? Тем более, что песни правильные. Кому-кому, а самому себе Стриж может в этом признаться. Он даже некоторые из них выучил наизусть и напевал дома, в кругу семьи. И дальше будет напевать - нет, нет, Стрижа не запугаете! - потому что это хорошие, справедливые песни.
Смотрел Зяблик. Зяблику тогда повезло, что он вовремя убрался из дворницкой. Странно, что его никуда не вызывают: ведь он был у Соловья как раз тогда, когда этого трубочиста арестовали. Может, еще вызовут? Ну, что ж, Зяблик был там не один, там были и Сорокопут, и Дятел, и Трясогузка. И пошел он просто так, за компанию. Все это затея Дятла. Да, да, это и Сорокопут подтвердит. "Пойдем к нему все вместе", - сказал Дятел. Зяблик еще тогда, как чувствовал, не хотел идти, но неудобно было отказываться. Нет, конечно, Зяблик не собирается ни на кого доносить, это всегда противоречило его принципам. Но если что - он скажет. Вот именно, если что - Зяблик не станет молчать…
Смотрел солдат Канарей. У себя в пехоте он много слышал про Соловья, но видел его впервые. Как жаль, что он поздно его узнал, да еще в такую минуту…
Смотрел преподобный Каплун… Перышко да перышко - вот и нету крылышка. Крылышко да крылышко - вот и нету птички…
Смотрел начинающий поэт Кукша. У них с Соловьем было много общего: Соловья ведь тоже не печатали, а теперь казнят. А Кукша будет жить, потому что даже смерть его никому не нужна…
Смотрела Пеночка-Пересмешка. Что же теперь? Как же? Убьют Соловья, и замолчат трубы, и ничего-ничего не останется впереди. И Сокол никогда не выйдет из клетки…
Смотрел Дятел. Вчера они всей семьей переезжали на новую квартиру. А сегодня у Дятла новоселье - будет сам Марабу, во всяком случае, он обещал, что будет. Дятеныш приготовил новый стишок, правда, сбивается в некоторых местах, но до вечера еще есть время…
Смотрела Корелла, смотрела Розелла. Обе были в новеньких сапожках - помните, таких, как у Цесарки. И эти новые сапожки у них промокли насквозь, потому что Корелла и Розелла плакали…
Смотрел Сорокопут. Взяли б его на работу, он бы, конечно, защитил Соловья. Не в том смысле защитил, что Соловей избежал бы казни, хотя и казни он мог бы избежать, если б его помиловали. Нет, Сорокопут защитил бы Соловья в том смысле, что выступил бы в его защиту, хотя, возможно, эта защита была бы и не в пользу Соловья…
Смотрела Пустельга… Она даже не знала, что на свете бывают такие птицы. Если Пустельга будет когда-нибудь умирать, она б хотела умереть точно так. Пусть у нее вырвут из сердца песню - ведь у нее тоже есть песня, у каждой птицы есть в сердце песня, хотя не каждая птица ее поет.
Говорунчик-Завирушка шел за процессией и вел подробный репортаж: в завтрашнем номере газеты этому событию будет отведена целая полоса, поэтому нужно, чтобы хватило материала. "Приговоренный, - строчил Завирушка, - шел, низко опустив повинную голову, с сознанием своей тягчайшей вины перед гражданами нашего города. Огромная толпа следовала за ним, и из тысячи честных сердец вырывались гневные крики: "Позор! Смерть нашему врагу! Никакой пощады врагу Птичьего города!"
Птицы заполнили улицу, и теперь Говорунчика никто не смог бы обвинить, что он написал неправду. Огромная толпа шла за Соловьем, и из тысячи сердец рвались крики которые пока еще не могли вырваться наружу.
Солдат Канарей бросился наперерез процессии.
- Стойте! крикнул он. - Не дадим Соловья! Птицы! Что же вы, птицы!
Канарей раскинул крылья, чтобы перегородить улицу, но она была слишком широка. Кто-то из конвойных отбросил его с дороги, и солдат Канарей упал замертво.
Процессия остановилась. Все смотрели на маленького солдата, который погиб, даже не успев использовать своего отпуска.
И тут грянули трубы:
Нет, нельзя же молчать без конца
Ради жизни ничтожной своей!
Птицы, птицы, откройте глаза,
Ведь уходит от вас Соловей!
Птицы, слушайте эти слова,
Выходите на свет из темниц!
Ваше счастье - не птичьи права,
А права настоящие птиц!
- Бей их! Клюй! - крикнул Жаворонок и бросился на Кондора.
Кондор шевельнул крылом, и Жаворонок отлетел в сторону.
И тогда появился дворник Орел. В нем трудно было узнать хорошо всем знакомого старого доброго дворника.
- Хватит! Будет терпеть! - сказал Орел и подмял под себя Кондора.
Индюк и другие
- Наша взяла! Наша взяла! - кричали надежные ребята Зяблик и Сорокопут.
Птицы шли на дворец. Они шли, твердо печатая шаг, как будто всю жизнь прослужили в пехоте, но при этом так широко размахивали крыльями, что, казалось, вот-вот они полетят.
Привратник Попугай провожал взглядом толпу и, как зачарованный, повторял еще одну полюбившуюся фразу.
- Будет терпеть!
И столько в его голосе было гнева и решимости - ровно столько, сколько было в голосе у Орла, до того точно Попугай воспроизводил услышанное.
Говорунчик-Завирушка опять стал записывать. Кажется, эти события все же пригодятся для газеты. "Птицы шли на бывший дворец, - писал он, - они шли в едином строю, твердо печатая шаг, и к ним присоединялись все новые и новые птицы…"
На балкон дворца вывалился Пешеход № 1.
- А я думал, думал… Думал, думал… - сказал Индюк и свалился с балкона.
- Застарелая болезнь, - диагностировал Грач. - Хроническая боязнь высоты, закончившаяся летальным исходом.
Но Индюк встал и пошел. Он не выносил ничего летального, как и летательного.
Птицы шли на дворец. У них будто выросли крылья.
У парадного входа в позе швейцара стоял преподобный Каплун.
- Пожалуйте, дорогие гости, милости прошу!
При этом у Каплуна был такой вид, будто он и впрямь просил милостыню.
- Ты, папаша, постой здесь, посторожи общественное добро, - попросил его сапожный мастер.
- Я посторожу, - пообещал Каплун и добавил, уже осваиваясь с новой должностью: - Вы не сумлевайтесь.
В Птичьем городе начиналась новая жизнь. Птицы поднимали головы, широко распрямляли крылья.
- Наша взяла! Наша взяла! - кричали Зяблик и Сорокопут.