Родина на подошвах
Умные люди говорят: нельзя унести родину на подошвах.
И зачем ее уносить? Пусть где была, там и останется.
Но какая-то она не такая на старых местах. Ты к ней всей душой, а она к тебе спиной повернута. То ли место для нее выбрано неудачное, то ли сама родина для этого места не подходит.
И тогда стали подаваться в чужие края, покидая родные места и унося родину на подошвах.
Но уносили только пыль. Неужели пыль - это и есть наша родина?
Пошли к чеботарю, большому мастеру по подошвам. Нельзя ли изготовить такую подошву, чтоб на ней можно было унести родину?
Чеботарь говорит: сделаем. Но для подошвы нужна шкура счастливого быка. Чтоб все его любили, уважали, окружали вниманием. Не били, боже упаси, грубого слова ему не сказали. Чтоб коровы по нем сохли, не замечали других быков. Чтоб за всю его долгую жизнь ему ни разу не взгрустнулось, не охнулось.
Но почему именно долгую? А раньше прирезать его нельзя?
Нет, нельзя. И с живого шкуру содрать тоже не полагается.
Хорошенькое дело! Да если б нас не резали и не драли с нас шкур, разве б нам пришло в голову куда-то уезжать и уносить родину на подошвах?
Но с быком решили попробовать. Построили для него коровник с бассейном, подобрали таких коров, что козлы оглядывались. А кормили как! Последнее от себя отрывали.
Бык прожил большую счастливую жизнь и крепко полюбил свою родину. Со слезами провожали его в последний путь, предварительно содрав шкуру на подошвы. И на этих подошвах понесли свою родину в чужие края, чтоб они стали родными краями.
Разнесли родину по всему свету. Все меньше ее оставалось, скоро и уносить будет нечего. А как жить без родины в чужой стране? У себя дома без родины еще можно прожить, но попробуй без нее прожить на чужбине.
Не проживешь и не пробуй. Она за тобой на любую чужбину придет. Она ведь, как горизонт: пока ты тянешься к ней, она от тебя уходит, а повернешься уходить - она идет за тобой.
* * *
Исторические планы, исторические свершения, исторические победы… И все это кончается исторической родиной.
Воспоминания старой Кобылы о старой Телеге
Обратной дороги нет
Когда Телега была еще молодая, она уже тогда была из старого дерева, поэтому она помнила очень старые времена. И даже те времена, когда никаких дорог еще не было.
Сначала - рассказывала Телега - дорогу проложили только в одну сторону, а как назад возвращаться? Поедет Телега в гости, пора домой возвращаться, а обратной дороги нет. Дома ждут, волнуются, а Телеги нет. Вот тогда и проложили такую дорогу, чтоб она вела и туда, и назад. Чтоб дома не волновались.
Но старую Кобылу не проведешь. Она знала, что эту историю с дорогой придумал сосед, когда отчитывался перед женой, почему он так поздно вернулся. Дескать, обратной дороги не было. Поэтому он пришел только утром, хотя начал идти еще вечером.
Обратная дорога и вправду не всегда есть. И не всюду есть. Вот в жизни обратной дороги нет, это Телега и Кобыла знают по своему опыту. На земле обратную дорогу проложили, а в жизни пока еще собираются.
А дома ждут, волнуются, думают, что с нами что-то случилось. Мы когда еще выехали из своих юных лет и все едем, едем, никак не можем вернуться. Да если б и вернулись, нас бы все равно никто не узнал, до того мы изменились и состарились от этой дальней дороги.
Но может быть, мы еще вернемся? Когда придумают обратную дорогу, мы вернемся в свою молодость, туда, где нас ждут. Сколько можно ждать, пора бы наконец и дождаться!
Кто появился раньше - телега или колесо?
Первым появилось колесо. Но на нем было неудобно ездить. Все время создавалась аварийная ситуация. Сел на колесо, сделал пол-оборота - и ты под колесом. Сколько это колесо народу передавило!
И тогда придумали телегу. Чтоб на колесе удобней сидеть, а главное - не попадать под колеса.
В каком колесо движется направлении?
Любое колесо катится сразу в двух направлениях, объясняла Телега.
Если верхняя часть колеса катится вперед, то нижняя катится назад. А если верхняя катится назад, то нижняя катится вперед. Между верхами и низами в колесах никогда не бывает согласия.
Но общее направление определяют верхи. Куда движутся верхи, туда и все колесо движется.
Старая Телега о плохих дорогах
Говорят, что благими намерениями вымащивают ад, поэтому у нас все больше плохих дорог и все меньше благих намерений их отремонтировать.
Старая Телега о преимуществах старости над молодостью
- Старость города берет, а молодость взять не может, - бодрилась старая Телега. - И какие б мы ни были старые, молодость нас уже не возьмет!
Старая Телега о тех, кто нами правит
Телега не щадила тех, у кого в руках бразды правления (так она иронически называла вожжи).
- С одним свернешь горы, с другим свернешь шею, - говорила она. - Но горы на месте стоят, значит, правят нами не первые, а вторые.
Неохота пуще неволи
Наблюдая жизнь человеческую, Телега приходила к выводу, что человеку постоянно что-нибудь неохота. Неохота идти в школу, на работу, на пенсию, неохота идти в подчинение, на понижение, под сокращение. Но больше всего неохота идти на кладбище. До того неохота, что человека приходится нести.
Не в свою телегу не садись
Старая Телега возмущалась:
- Нет, вы только их послушайте! На того накатали телегу, на этого накатали телегу. А разве телегу катают? Это телега всех катает, и никакой благодарности!
Где хорошо, там и родина
Говорят, хорошо там, где нас нет, но при этом добавляют: где хорошо, там и родина. Получается, что наша родина там, где нас нет.
Вот и бегаешь по свету, ищешь, где тебя нет. Но куда ни прибежишь, всюду ты есть, и приходится бежать дальше.
Старая Телега о единственной награде за труд
Хомут - это ореол, который дается не за работу, а перед работой.
Старая Телега о государстве
По твердому убеждению старой Телеги, государство - это та же телега, только вверх колесами. Какая уж тут езда! Населению все время хочется поставить телегу на колеса. Им кажется, что тогда бы она поехала быстрей, а главное - им бы не пришлось тащить на себе телегу.
От такой езды они уже с ног валятся. И не только от езды. Телега всю дорогу лупит их оглоблей по головам, сколько она уже народу перемолотила!
Но поставить телегу на колеса нельзя. Потому что ее колеса давно стали штурвалами. Те, которые правят телегой, стоят за штурвалами, И тем, кто тащит телегу, от этого еще тяжелей, потому что слишком много их набилось там за штурвалами. И они не позволят поставить телегу на колеса, потому что тогда они лишатся своего высокого положения. Для них штурвалы важнее, чем колеса.
Высота положения
Хитрый мужичок Облучок: пристроился под задом у кучера и поглядывает на всех свысока.
Песенка старой Телеги под цокот копыт
Те, что сами любили, поймут.
Вы послушайте, как это было:
Подцепила Оглобля Хомут,
А Хомут приголубил Кобылу.А в Кобылу влюблен Тарантас,
Разбитной, непоседливый малый…
Если 6 ими не двигала страсть,
Все бы это на месте стояло.
Память о Кощее Бессмертном
Кощей Бессмертный умер, но он живет в нашей памяти.
Живет - потому и бессмертный.
Как мы пытались его забыть! Говорили себе: забудем Кощея! Забвение - это смерть, убьем Кощея забвением!
Забываем, забываем…
И вдруг кто-то вспомнит - и сразу все вспомнили.
У кого-то, допустим, Кощей прикончил дедушку. И внук хочет вспомнить дедушку, а совсем не Кощея.
Внуку приятно вспоминать, как дедушка победил Идолище поганое, освободил Василису Прекрасную, как он бесстрашно шел туда, не зная куда, - извечный путь подвижников и героев.
Вот кого хочет вспомнить дедушкин внук. Доблестного борца, а вовсе не преступника и злодея.
Но тут возникает неразрешимая ситуация: того, кого убили, нужно помнить, а того, кто убил, забыть. А как его забыть? Чтобы забыть Кощея, нужно забыть дедушку. Чтобы не помнить зла, нужно не помнить добра.
Зло потому и не умирает, что к добру привязано.
И сколько бы времени ни прошло, мы всегда будем помнить идущего по стезе героев дедушку, а впереди него Кощея с устремленной вперед рукой.
И вечно будет добро шагать туда, не зная куда, а зло, устремляясь вперед, показывать ему дорогу.
* * *
Законы природы мудры и просты,
Но то, что творится у них за спиною…
Природа не терпит одной пустоты
И терпит безропотно все остальное.
Горячая точка
Сталин принюхался. Смола издавала неприятный запах.
- Ну что, товарищ Сталин, будем кипеть? - спросил котельничий.
- Непременно будем, - сказал товарищ Сталин, прикуривая от адского пламени. - Вы пока покипите, а я покурю.
- Я не должен кипеть, товарищ Сталин. Это вы должны кипеть, - терпеливо объяснил котельничий.
Сталин пригрозил ему пальцем:
- Ну, работнички. Никто не хочет кипеть на работе. За всех должен кипеть товарищ Сталин. И это вы считаете правильно?
Котельничий помешал под котлом, потом заглянул внутрь, проверяя, как идет кипение, и сказал:
- Надо покипеть, товарищ Сталин.
- Надо покипеть - покипим, - сказал Сталин и протянул руку к котлу.
Котельничий ободряюще улыбнулся.
Сталин убрал руку и отвернулся от котла.
- Смола довольно прохладная. Вы что, решили меня простудить? Нет, не решили, задумали. Именно задумали.
- Ничего я не задумал, - оправдывался котельничий. Температура нормальная, все кипят. Никаких жалоб за последнюю тысячу лет не поступало.
Сталин долго раскуривал трубку. Потом спросил:
- А какая у вас семья, между прочим? Вы же не хотите, чтоб у нее были неприятности?
- У меня нет семьи, - сказал котельничий с некоторой даже грустью.
- А как другие родственники? Может быть, они у вас за границей?
- У меня нет родственников за границей. Нас только двое на свете: я и этот котел. Так что будем кипеть, товарищ Сталин, ничего не поделаешь.
- Так начинайте уже! А то будем, будем, одни слова. - Он заглянул в котел, подул на смолу. - Еще одна горячая точка. Но вы не волнуйтесь, нам не привыкать. Мы уже один раз брали Смольный.
Любовь и голод правят миром по очереди
Идея овладевает массами по старому, испытанному способу.
Заигрывает, строит глазки. Вздыхает. Клянется в вечной любви.
Сулит золотые горы и долины.
И в удобный момент овладевает массами и навсегда забывает о них.
Когда Сизиф молчит…
Народ Сизифа жил на плоском острове, на котором подняться можно было только собственным ростом. Но люди этого народа росли плохо: жизнь у них была трудная, приходилось много работать и мало зарабатывать. Вот поэтому они не росли.
И тогда у Сизифа возникла мечта: поднять остров на такую высоту, на которой его народ почувствует себя большим, и построить на этой высоте город Неба.
Народу эта мечта понравилась, ему захотелось жить в городе Неба, и от этого мечта Сизифа поднялась горой, и на ней уже можно было строить город.
Вот тогда и покатил Сизиф в гору камень, первый камень будущего города.
Камень был тяжелый, Сизиф так громко кряхтел, что дети пугались и у стариков подскакивало давление. И старики говорили:
- Если ему так трудно, пусть не катит, а если катит, пусть не кряхтит.
Старики плохие мечтатели.
Сизиф уже совсем было выкатил камень на вершину горы, но тот внезапно вырвался из его рук, понесся с горы и убил внизу кого-то из народа.
Этого человека похоронили, а камень поставили на его могиле. Как памятник жизни, отданной высокой мечте.
А Сизиф покатил второй камень. Он катил, а народ внизу стоял и мечтал, как этот камень ляжет в основание города и как в этом городе будет жить народ - на той высоте, какой он заслуживает.
Но камень опять сорвался и убил кого-то из народа. И стал вторым памятником жизни, отданной высокой мечте.
А Сизиф катил и кряхтел, пугая младенцев и повышая старикам давление. Не кряхтел он только тогда, когда камень вырывался из его рук и убивал внизу кого-нибудь из народа.
И старики говорили:
- Пусть уж лучше кряхтит. Когда Сизиф молчит, это самое страшное.
* * *
Делая добро, не оставляй отпечатков пальцев: мало ли чем твое добро обернется.
Три ушкетера
Сегодня уже мало кто помнит об ушастиках, древних жителях земли. Уши у них были такие длинные, что можно было спокойно обходиться без одеял, а женатому ушастику и без простыни: укладываешься на уши жены, а укрываешься собственными ушами.
Это были глухие времена. Ничего вокруг не было слышно, и никто ничего слышать не хотел, потому что у каждого, кто что-то услышал, уши конфисковались в пользу государства. Государство постоянно что-то отбирало в свою пользу, потому что само никакой пользы произвести не могло.
Поэтому ушастики делали все, чтоб сохранить уши, единственное свое богатство. Женщины завязывали уши бантом, элегантно вписывая их в прическу, а мужчины вытягивали уши по швам, так, что ни один звук не смел к ним приблизиться.
У них еще и глазки были большие, приходилось прижмуривать, потому что видеть им далеко не все разрешалось. Один ученый разработал специальный метод: завязывать глазки ушками, чтобы одновременно не видеть и не слышать. За это ему дали государственную премию.
Вот какие это были глухие времена. Глухие не сами по себе, а всенародной гражданской волей. И так бы этим временам глухими и оставаться, если бы не три ушкетера, специалиста по глухим временам.
И стали ушкетеры ушастикам ушки протирать, а тех, кто не хотел ничего слышать, вызывали на дуэль, как положено в благородном обществе.
Дрались на тряпочках. Ушкетеры тряпочками протирали непокорные ушки, а ушастики тряпочками ушки затыкали. Они привыкли молчать в тряпочку, а теперь пришлось в тряпочку слышать.
Побеждали ушкетеры. И постепенно все граждане стали слышать так хорошо, что слышали даже то, о чем не слышалось, а только думалось. И тут они такое услышали, что лучше б им вообще ничего не слышать. Лучше б у них продолжались глухие времена.
А ушкетеры, завершив свою благородную миссию, стали один за другим уходить. Они уходили в прошлое, все более и более далекое прошлое, а ушастики смотрели им вслед прижмуренными глазками, чтобы чего-нибудь, не дай Бог, не увидеть. Им бы еще глазки протереть для лучшей видимости, но кто это сделает?
Может, кто-то придет, протрет.
Хотя это, конечно, рискованно. Если как следует протереть глазки да пошире раскрыть, здесь можно такое увидеть, что лучше б им и дальше жить прищуренными и зажмуренными.
* * *
Самое страшное в человеке - это уши и глаза, потому что их боится целое государство.
Башмаки до Эйлата
Было время, когда в нашем городе не было башмаков. И сапог не было, и туфель на высокой платформе. И если человеку, допустим, нужно было попасть в курортный город Эйлат, он до самого Эйлата топал босиком и уставал за дорогу так, что уже никакой курорт не мог привести его в нормальное состояние.
Правда, на всем пути до Эйлата сидели мойщики ног, чистильщики пяток, ковырялыцики заноз, а в центре нашего города, там, где сейчас великолепный район Далет, открыл свое заведение знаменитый художник-мозольер, работавший, как все художники, под руководством своей супруги.
И тут приезжает из города Ашкелона человек и открывает новое заведение под вывеской "Сапожник и сыновья". Сыновей, правда, пока не было, но сапожник не сомневался, что они появятся, стоит ему открыть дело.
Сначала наши люди не знали, что такое сапожник, а когда им объяснили, тут такое поднялось! Все эти ногомои, чистопяты, занозоковырялы устроили настоящий бунт, потому что сапожное дело грозило им остаться без заработка. Только художник-мозольер ходил и посмеивался. Для его мозольного бизнеса как раз не хватало обуви, чтоб мозоли натирать.
А жена мозольера вперилась в вывеску. Всем эта вывеска мозолила глаза, а у нее будто с глаз спали мозоли. Перешла она улицу и заходит к сапожнику по-соседски.
- Послушайте, сосед, у вас действительно ожидаются сыновья? А мама, извините, для них имеется?
Сапожник смотрел на женщину и думал о своих сыновьях. Такая женщина - это уже почти готовые сыновья…
В общем, в дело вмешалась любовь. А когда вмешивается любовь, тут только и начинается настоящее дело.
Художник-мозольер натер мозоли на глазах, вытирая слезы. Ногомои, чистопяты и занозоковырялы уселись прямо посреди Далета и объявили голодовку. Но зато в нашем городе появилась обувная промышленность, дав такие ростки, по которым босиком уже не пройдешься. Все ходят в башмаках, сапогах, кроссовках - и ноги не нужно мыть. До самого Эйлата дойдешь, смотришь - а ноги чистые.
* * *
Чего только на нашей дороге нет! Камни, рытвины, ухабы, колдобины… Но самое главное - это сделать правильный выбор.
Не всякое подаяние благо
Федерация нищих обратилась ко всем нищим страны с призывом не брать подаяния у коммунистов, националистов, экстремистов и террористов, а брать только у гуманистов, экономистов и прогрессистов, способных обеспечить нашему нищему достойную нищего жизнь, хотя и не имеющих пока денег на подаяние.