Пустельга
После стольких впечатлении Канарей никак не мог уснуть. Осторожно, чтобы не разбудить Орла, он вышел из дворницкой и побрел по улице.
Город спал. Спали птицы в своих гнездышках, и каждая видела сон, который, кроме нее, никто не видел.
Солдат свернул за угол и наткнулся на двух птиц, которые боролись посреди улицы.
- Отставить! - скомандовал Канарей. - Разойдись!
Птицы тотчас разошлись, причем одна пустилась бежать, хотя такой команды дано не было. Другая птица громко всхлипывала и на вопросы Канарея не отвечала. Но наконец сказала:
- Ну, хорошо, допустим, я Пустельга. Значит, каждый может приставать, да?
Канарей считал, что нет. Он думает, что приставать никто не имеет права.
- Ах, вы так думаете? - Пустельга вскинула голову и смерила его презрительным взглядом. - В таком случае, что вы здесь стоите? Что вам от меня надо?
- Мне ничего не надо. Я просто хотел помочь.
- Знаю я вашу помощь… - И Пустельга заплакала.
Можно было сказать ей "Смирно!" или "Налево кругом!", но это вряд ли бы ее успокоило. И Канарей заговорил, с трудом подбирая другие слова:
- Не плачьте, я сейчас уйду. Вот я уже ухожу, смотрите.
Но уходил он медленно, словно ждал, что она его остановит. И она его остановила:
- Постойте, я сама не знаю, что говорю. Мне совсем не хочется, чтоб вы уходили. Давайте сядем вот здесь.
Они сели.
- А я уже думал, что вы мне - шагом марш, - сказал Канарей. - Вообще-то мне к этому не привыкать, у нас в пехоте это часто приходится. Здесь все иначе, не так, как у нас. Вот Голубь полетел выше ворот, а теперь неизвестно, что с ним будет. - Канарей замолчал, не зная, что говорить дальше. - Если б вы видели, как он там летал. Даже у меня зачесались крылья, хотя мое, как говорится, дело пехотное.
- Ах, что вы, летать! Это же убиться можно! - И Пустельга обхватила Канарея, словно для того, чтоб удержать его на земле.
Разговор становился все более интересным. Канарею и Пустельге было о чем поговорить, они говорили так, словно не виделись всю жизнь, что было тоже правдой, если учесть что только сегодня они познакомились. Канарей спрашивал - Пустельга отвечала, Пустельга спрашивала - отвечал Канарей. "Да?" - "Да". "Нет?" - "Нет". Словно они заранее договорились.
Бывает же так, что два совершенно случайных гостя почувствуют себя в чужой квартире, как дома. Вот так почувствовали себя Пустельга и солдат Канарей на крылечке чужого гнездышка.
Звезды гасли в небе - одна за другой.
- Скоро утро, - сказала Пустельга. - У меня никогда не было такой ночи.
- И у меня не было. Все стоишь на посту один, слова сказать не с кем. Вдвоем оно как-то веселее.
- Веселее, - вздохнула Пустельга. И спросила: - Мы еще встретимся?
- Так точно, встретимся, - подтвердил солдат Канарей. - Только хорошо бы не здесь, а где-нибудь там… - И он склюнул с неба последнюю звезду, которая еще не успела погаснуть.
Привратник Дятел
У дворцовых ворот стоит Дятел, младший привратник его величества Индюка. Работа у него несложная: подойдет какая-нибудь важная птица, так чтоб ей самой не стучать, Дятел - стук-стук в ворота. Только и на этой работе надо ухо востро держать: до Дятла уже не один достукался.
Что и говорить, должность у Дятла маленькая, но у него большая семья, приходится дорожить своим местом. Каждое утро он встает чуть свет и очертя голову летит на работу, чем вызывает немалое беспокойство у своей супруги Дятлихи. Правда, летит он в переносном смысле, но если станут докапываться, пойди докажи, в каком ты смысле летел. Дятел это понимает, он не рвется в небо, он доволен своим местом на земле, хотя это и не очень видное место.
- И к-курьеры делают к-карьеры, - любит говорить он, имея в виду Воробья, который прошел головокружительный путь от простого курьера до главного рассыльного.
К воротам подходит Колибри, придворная дама короля. Смешно смотреть, как ее здесь встречают. Перед ней распахивают ворота - стоит ли распахивать ворота перед такой маленькой птичкой? Смешно смотреть, но Дятел не смеется. Хорош бы он был, если б смеялся при исполнении служебных обязанностей! Не распахнуть перед Колибри ворот, унизить ее до естественных размеров было бы обидно для нее и не безопасно для окружающих.
В ворота проследовал Удод, один из советников короля, с претензиями интеллигента, но без его интеллигентности.
- Фи! - приветствовал Дятла Удод. - До чего же противная физиономия!
А вот и святой Каплун собственной персоной. Перышко да перышко, вот тебе и крылышко. Крылышко да крылышко, вот тебе и птичка. Обыкновенный петух, только его в каплуны постригли. Каплун уверяет, что, если птица смиренно ходит по земле, она после смерти обязательно попадет на небо. Сам он, наверно, и после смерти на небо не попадет: где ему, жирному, подняться!
А это еще кто такой? И для него тоже нужно стучать в ворота?
К воротам подходит солдат Канарей. У него пакет к самому начальнику тайной полиции. Дятел предлагает оставить пакет, но солдат категорически отказывается. Он может передать только лично.
Лично! Подумаешь, важная личность! Ходят тут всякие, только от работы отрывают!
Во дворец прибывали все новые и новые птицы. Дятел приветствовал их и одновременно отвечал солдату Канарею. Приходилось только удивляться, как точно Дятел адресовал все эти обращения. Он ни разу не перепутал, ни разу не сказал Канарею "Рад вас видеть", а почетному гостю - "Проваливай!"
Хорошо, что каждое письмо имеет два адреса: прямой и обратный. И если нельзя вручить адресату, то можно вручить хотя бы отправителю.
Так подумал солдат Канарей и пустился на розыски Сорокопута.
Страховой агент Зяблик и адвокат Сорокопут
У Сорокопута была "труба" так назывались часы досуга, которые он проводил со своим другом Зябликом. Это у них было заведено с тех пор, как в городе начали петь трубы. Узнав из прогноза погоды, что на завтра обещается ветер, Зяблик и Сорокопут по очереди приглашали друг друга "на трубу".
В ожидании ветра они успевали разок-другой сразиться в шахматы, и это были жестокие сражения, потому что каждый из них был в душе боец. Каких только головокружительных комбинаций не разыгрывали Зяблик и Сорокопут, каких не придумывали рискованных эндшпилей! Правда, никто не решался дать мат королю, и все партии кончались вечным шахом.
Так было и сегодня. Партия была трудной, обоих измотала вконец, и только где-то на пятидесятой минуте Сорокопут торжественно объявил:
- Вам шах, Зяблик!
Зяблик вздрогнул и инстинктивно прикрылся офицером:
- Нет шаха!
- Еще шах!
- Нет шаха!
- Вечный шах! - провозгласил Сорокопут.
- Счет один-один! - напомнил Зяблик. - В прошлый раз я вам дал вечный шах!
Вечный шах… Ничего нет вечного на земле, кроме вечной угрозы мата. Так подумал Зяблик, и так подумал Сорокопут - они всегда думали одинаково.
В это время запела труба:
Мы не дрогнем! Мы не вздрогнем!
Мы не съежимся от страха!
Пусть потомки наши знают,
как их предки дали маху!
Сердце Зяблика забилось сильней. Да, он не дрогнет! Он покажет себя! Вот сейчас он поднимет крыло - и… пусть потомки знают, как он, Зяблик, дал маху! Может, и о нем споет когда-нибудь эта труба…
Хозяин поспешно задернул шторы, забаррикадировал дверь. В комнате стало темно, и Сорокопут не видел, что делает Зяблик, а Зяблик при всем желании не мог разглядеть, чем занимается Сорокопут.
Зяблик приподнял крыло и задрожал от волнения. Если б его видела сейчас Пеночка-Пересмешка! Зяблик двинул крылом. Какое удивительное ощущение! Как будто падаешь с головокружительной высоты - все замирает внутри от восторга и немножко от страха…
Сорокопут тоже не дремал. Он махнул крылом - впрочем, не очень выразительно, чтобы, если спросят, сказать, что он просто прощается со своим другом Зябликом. Но про себя, а то Сорокопут знал, что этот взмах имеет совсем другое значение.
То, что мы сложили крылья, это враки, это враки!
Мы еще помашем ими после драки, после драки!
- пела труба. В дверь постучали.
Зяблик и Сорокопут забегали по комнате. Кое-как подняли шторы, освободили дверь, но когда Сорокопут пошел открывать, Зяблик на всякий случай залез в шкаф: ему не хотелось мешать хозяину.
Возвратился Сорокопут еще с одним гостем.
- Вот вам ваше письмо, - сказал солдат Канарей.
- Мое письмо? - растерялся Сорокопут. Вы в этом уверены?
Он взял письмо и стал его рассматривать.
Действительно, отправитель Сорокопут. Очень интересно! То есть, не то, чтобы очень, а интересно в определенной степени.
Сорокопут надорвал конверт, вынул письмо и принялся читать. Он читал вслух, чтобы почтальон не подумал, будто у Сорокопута от него какие-то секреты. "Довожу до вашего сведения, что Дятел летает на работу, очертя голову. Сорокопут".
- Ничего себе письмо! - воскликнул солдат Канарей.
- Да, письмо вроде ничего, - согласился Сорокопут. - Хотя, признаться, лично мне такие письма не очень нравятся.
- Еще бы! Это же самый настоящий донос!
- Не нужно так выражаться, попросил Сорокопут. - Если вы уважаете в себе почтальона, то вы должны его в себе уважать.
Потом он опять занялся письмом.
- Если я написал, что Дятел летает на работу, значит, я знал, что он летает на работу. А если б я знал, то знали бы и другие. Но другие не знают, раз не знаю я, а если не знают они, значит, и я ничего не знаю. Как же я мог написать это письмо?
- Ладно, - сказал Канарей, - порвите его и забудьте.
- Вы знаете, я, наверно, его порву. А? Как вы думаете? Прямо сейчас возьму и порву. Подумаешь, документ государственной важности!
Документ? Государственной важности? Сорокопут прислушался к своим последним словам. А ведь письмо действительно может рассматриваться как документ. И кто его порвет? Он, Сорокопут!
- Нет, - сказал Сорокопут, - я не могу его порвать. Вернее, не то, что не могу, я могу, но только не порвать. Знаете что - порвите его сами!
Солдат Канарей выполнил приказание.
- Ну вот, - облегченно вздохнул Сорокопут. - Теперь я уже вспомнил, что не писал это письмо. Не понимаю, зачем мне его принесли? Я прошу больше не носить мне таких писем. То есть, письма носите, но не такие, а такие может не носить.
Он до того приободрился, что даже стал потихоньку скандалить.
- Вы мне лучше скажите, почему я не получаю газет, - наскакивал он на гостя. - Почему мне не носят газет - вот что вы мне скажите!
- Не могу знать. Я же не почтальон.
- Ах, он не почтальон! - возмутился Сорокопут, словно обращаясь к кому-то третьему. - Как носить чужие письма, так он почтальон, а как доходит до газет, так он не считает себя почтальоном!
Сорокопут наскакивал на гостя, пока не вытеснил его за дверь. Затем он вернулся в комнату и только теперь вспомнил о Зяблике. Странно, Зяблик как будто оставался здесь. Куда же он девался?
И тут Зяблик вышел из шкафа. Он вышел из шкафа так, будто выходил из него каждый день и это давно вошло у него в привычку.
- Гм! - сказал Зяблик и посмотрел при этом на Сорокопута.
Больше он ничего не сказал. Он только сказал: "Гм!" и удалился.
Парикмахерская "Стриж и клиенты"
После ухода Зяблика Сорокопут чувствовал себя неспокойно. Зяблик так на него посмотрел… Нет, конечно, Зяблик и прежде на него смотрел, но то было совсем не так, а так это было впервые. И чего он посмотрел? Может, он думает, что Сорокопут написал о Дятле?
Сорокопут вышел из дома и стал бродить по улицам.
Прохожих было много, но все они спешили по своим делам, и Сорокопуту никак не удавалось кого-нибудь остановить, чтобы как следует отвести душу.
Каменщик Жаворонок мостил тротуар. Он легко ворочал большие плиты и что-то бубнил себе под нос, - видно, Жаворонку нравилась эта работа.
Сорокопут постоял, подождал и, видя, что Жаворонок не обращает на него внимания, сказал:
- Вот, говорят, что Дятел летает. Но лично я этому не верю.
Жаворонок поднял голову, посмотрел на внезапного собеседника.
- Подай-ка мне вон ту плиту.
- Не то, что не верю вообще, но не верю, что он летает… - Сорокопут с трудом тащил плиту, стараясь не упустить нить разговора.
- Я даже мало знаю этого Дятла, - продолжал он. - Нет, знать-то я его знаю, но что он летает - с какой стати это придет мне в голову?
- Дай-ка мне еще вон ту плиту, - сказал Жаворонок.
От такого разговора Сорокопут быстро выбился из сил.
Некоторое время он работал молча, потом попрощался с Жаворонком и побрел дальше.
Дворник Орел подметал улицу.
- Вы слышали про Дятла? - между прочим спросил Сорокопут. - Говорят, он летает. Не все, правда, говорят, но некоторые.
- Мало ли что говорят! Всех не переслушаешь.
Дворник усердно трудился крыльями, и Сорокопут заметил в раздумье:
- Если все будут летать, то кто же будет работать?
И он побрел дальше, машинально читая вывески, которые, собственно, были и не вывески, потому что были написаны прямо на тротуаре. Среди них особенно выделялась одна: ЗАВЕДЕНИЕ "СТРИЖ И КЛИЕНТЫ".
Когда-то Стриж имел немало хлопот со своей вывеской. Она у него прежде выглядела так: "ПАРИКМАХЕР СТРИЖ. СТРИЖЕМ, БРЕЕМ".
Но у властей бреющая парикмахерская почему-то ассоциировалась с бреющим полетом. Стрижа затаскали по инстанциям, и вывеску пришлось сменить. Вот тогда он и придумал новое название, ловко обойдя не только слово "бреем", но и само слово "парикмахерская".
Заведение "Стриж и клиенты". Клиентам было приятно, что о них написали такими большими буквами, и они валом валили в парикмахерскую. Заведение Стрижа превратилось в клуб, здесь заключались сделки и подписывались контракты, обменивались новостями и старыми анекдотами, и среди всего этого хаоса эмоций и информаций усердно хлопотал Стриж, любовно поглаживая доверчивые горла клиентов.
Сегодня в заведении было на редкость тихо. Стриж трудился над Чижом, а в стороне сидел профессор Дубонос и терпеливо ждал своей очереди.
- Мода не должна нравиться, - рассуждал между делом Стриж, - она должна озадачивать. Вот, к примеру, этот хохолок. Если он здесь, то он пройдет незамеченным, а если здесь? Это уже совсем другое.
- Как выручка? - прервал его рассуждения Чиж, проявляя интерес к другой области знаний.
- Так себе. Пять монет за утро. Но я не жалуюсь. Лучше пять найти, чем десять потерять.
Сорокопут сидел и мучительно думал, как бы ввязаться в разговор.
Наконец он улучил момент:
- Говорят, Дятел летает… Странно, но говорят…
Все как-то неловко замолчали.
- Вот здесь, пожалуйста, подровняйте, - нейтрально сказал Чиж.
- Непременно. И хвостик тоже?
- Я бы сам не поверил, если бы мне не сказали, - пояснил свою мысль Сорокопут.
- М-да, - сказал Дубонос и вышел из парикмахерской.
В следующую минуту никто не проронил ни слова. Сорокопут тяжко вздохнул, чтобы хоть этим нарушить молчание, но его опять не поддержали.
Сорокопут встал, потоптался у дверей.
- Как это с Дятлом вышло… Хорошо, что никто не знает… Не то, чтобы никто, но некоторые все же не знают…
Сорокопут покачал головой и вышел из парикмахерской.
Редактор газеты Говорунчик-Завирушка
Солдат Канарей сидел в приемной редактора газеты "Друг пешехода". Он сидел уже два часа, хотя посетителей в приемной почти не было.
Начинающий поэт Кукша сидел в приемной давно, еще с молодости. Сейчас он был уже в солидных летах, но о возрасте своем не распространялся, следуя своему же собственному меткому определению: своего возраста стесняются только женщины и начинающие поэты. Здесь же, в приемной, Кукша писал свои стихи, которые вызывали у редактора одно чувство - сомнение.
Темнота не всегда чернота, не всегда пустота, теснота, глухота, немота, слепота, - писал Кукша, искусно используя внутреннюю рифму, - темнота иногда широта, высота, красота и мечта, и далекая в небе звезда - темнота.
Прочитав такое стихотворение, редактор долго пребывал в молчании.
- Это не пробьется, - наконец заключал он, намекая на то что никто в этом не виноват: ни автор, ни редактор. Просто стихотворение само по себе не пробьется. - Нам-то с вами, Кукша, оно понятно, нам оно очень даже понятно, только будет ли оно понятно читателю?
Читатель! Загадочный, непостижимый читатель! Это о нем мечтал Кукша бессонными ночами, но поймет ли читатель, этого Кукша не знал, у него никогда не было читателя.
Начинающий поэт Кукша и солдат Канарей томились в приемной, а редактор томился у себя в кабинете. Редактор томился от безделья, потому что материала для газеты не было, газета выходила от случая к случаю, и со времени последнего случая прошло уже больше недели.
Больше всего редактора заботила рубрика "Пешедралы и пешедралки" (более звучный вариант названия "Пешеходы и пешеходки"). Это была рубрика о заслуженных птицах, которые прошли большой жизненный путь, и все пешком, пехом, пешедралом… Но кому заказать статью?
Говорунчик-Завирушка страшно обрадовался своему посетителю, но принять его сразу было неудобно: посетитель мог подумать, что у редактора нет другой работы. Поэтому ради приличия Говорунчик выдерживал посетителя в приемной.
Наконец он распорядился его впустить.
Редактор углубился в бумаги и, когда Канарей вошел, спросил, не поднимая головы:
- Стихи? Проза? Объявление?
- Не могу знать, - сказал солдат Канарей. - Пакет запечатан.
Говорунчик-Завирушка взял конверт и сразу узнал свой почерк.
- А-а, - протянул он небрежно, бросая письмо в корзину. - Письма читателей. Покоя нет от этих писем! Везет же другим газетам, у которых вообще нет читателей!
Канарей смотрел на него и думал, что такого занятого работника ему еще не приходилось встречать. А редактор решил про себя, что этого посетителя он не скоро отпустит: с ним легче будет скоротать оставшееся рабочее время.
- Садитесь, - предложил Говорунчик-Завирушка, - у меня как раз выдалась свободная минутка. - Он помолчал, обдумывая, что бы еще такое сказать. - Вы никогда не видели нашей газеты? Отличная газета! Первое место по объему, по тиражу и по всему остальному.
Газета была единственная, поэтому ей нетрудно было удерживать первые места, но это никак не умаляло заслуг редактора, и он продолжал:
- Жаль, что я не могу показать вам нашу газету. Ее так расхватывают, даже я не могу купить. Жена с ночи занимает очередь. На сегодняшний день вы не найдете в городе читателя, который мог бы похвастаться, что ему удалось купить нашу газету.
Редактор остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова произвели на собеседника.