Подняв свои прозревшие глаза к потемневшим вершинам, Макс мысленно ответил: "Мы сохраним семью не установлением обрядности, а примером верной и преданной любви…"
- Мы сделаем то, что вы решите, - проговорил он вслух.
Де Мирамар крепче прижал к себе руку жены и продолжал свою медленную прогулку. Макс шел за ним, опустив голову.
На пороге хижины, которую ученый занимал со своей женой и дочерьми, де Мирамар обернулся к Максу:
- Я слышал о бракосочетании, совершенном Элизе Реклю в своем доме, без священника и мэра. Я разрешу себе дать вам мое благословение в самом тесном, интимном кругу.
Сам того не замечая, он употреблял прежние формулы.
- Хотите… завтра? - спросил молодой человек.
- Я никогда не слышал, чтобы назначали такое близкое число, - вздохнул историк. - Правда, вы уже давно обручены…
На следующий день де Мирамар собрал в хижине свою семью, госпожу Андело, гувернантку, Инносанту и старого Ганса. А Макс привел пастуха, которого он насильно удерживал за плечи.
Ученый открыл свою рукопись на первой странице. Под заглавием "Гибель цивилизаций", которое казалось теперь жалкой иронией, он написал карандашом: "Восьмого октября Макс Денвилль сочетался браком с Евой де Мирамар".
И подписал: "Франсуа де Мирамар, профессор Сорбонны, член Французского Института".
Госпожа де Мирамар послушно поставила свою подпись, не сознавая, что собственно она делает. Ученый протянул карандаш молодым людям. Губерт и госпожа Андело подписались в свою очередь.
Де Мирамар встал очень взволнованный и хотел произнести несколько слов:
- Даю вам мое благословение… И объявляю вас сочетавшимися браком…
Он остановился и добавил:
- Увы! У вас нет даже обручальных колец!..
День выдался теплый, и новобрачные были в своих прежних костюмах. В старой, не раз уже чиненной одежде, они имели вид бедняков. Из рваных сапог высовывались голые пальцы. Вопрос о чулках не поднимался уже давно…
Они ушли рука об руку. Пройдя мимо хижин, они поднялись по направлению к перевалу, и тени их постепенно сливались в одну. Губерт провожал их взглядом. Их силуэты, уменьшенные расстоянием, неожиданно выросли перед его глазами, и ему стало казаться, что их присутствие наполняет всю пустынную долину.
Отвернувшись от медленно удалявшейся молодой четы, Губерт решил взобраться на отвесный сланцевый склон, расположенный над хижинами. Он надеялся, что это усилие отвлечет его от нелепой тоски, которая вдруг сдавливала ему грудь. Но он только напрасно выбился из сил…
Задыхаясь, он упал на жесткую землю…
Число!.. Роковое число вонзилось как острие в его измученное тело.
Восьмое октября!.. Только два месяца!
Он пытался больше не думать. И из души его вырвался болезненный крик:
- Обходиться без необходимых вещей - это еще нетрудно… А вот без ненужных и лишних - это невозможно!
Он ощущал непреодолимое желание выкурить папиросу… О! Этот дым, благодаря которому предметы кажутся не такими скучными… Газета!.. Рюмка все равно чего на столике в кафе… Только бы это было на улице, где толпятся живые существа…
Он закрыл глаза. Перед его взором предстал двойной бульвар, вереница автомобилей, мчащихся сквозь толпу. Сумерки, блеск огней, яркие снопы света, быстрые тени, голоса, крики… Ах! Все, что торопится, что шумит, что трепещет!., и автомобиль, который мчит вас куда-то! Вы принимаете участие в общем трепете жизни! Жизнь!.. Цивилизованная жизнь!.. За час этой жизни он готов был отдать всю вереницу грядущих дней! Один час! Один час этой жизни, которая так недавно утомляла его до отвращения!.. Безжалостное, неотступное видение продолжалось… Ночные рестораны. Столы, уставленные цветами. Загадочный облик входящих женщин. Из-под меховых манто виднеются их светлые платья. Изысканные блюда, которые подаются на блестящем и тонком фарфоре, бургундское вино, которое превращает бокал в темный цветок на хрустальном стебле… И легкое возбуждение, и улыбки, и вскользь брошенные слова, и безобидная философия за десертом… И меланхоличная веселость, очарование окружающей обстановки, и эта любовь на один вечер, которую покидаешь, зная, что из-за нее не будешь страдать… которую забываешь, как розу, аромат которой ты мимоходом вдохнул. И вот без всего этого обходиться всю жизнь!!..
Распростертый на своем сланцевом ложе, лицом к лицу с вершинами, которые давили его’ величием своего одиночества, Губерт ощущал одно желание - покончить с собой.
Шум скатывающихся камней заставил его вздрогнуть. Он услышал за собой быстрые шаги. Поднявшись, провел рукой по лицу… Да, да! Оно было в слезах…
Не успел он вернуть ему равнодушное выражение, как около него оказался Игнац.
- Человек! - кричал он вне себя. - Я видел человека на Круа де Кюлэ!
- Где? - переспросил Губерт, вскочив на ноги.
- На горе с другой стороны долины Иллиэц, на Айернской скале… Человек стоит на маленькой площадке скалы, совсем один…
Губерт хотел в свою очередь взобраться наверх и, несмотря на предупреждение пастуха, стал карабкаться по бесплодному склону, усеянному мелким булыжником…
- Вы ничего не увидите… Это всего лишь точка среди камней…
Действительно, когда Губерт добрался до хребта Шо д’Антемоз и оглядел тот фиорд, которым стала долина Иллиэц, обрамленная цепью миниатюрных островков, - он ничего не мог разобрать. Напрасно вопрошал он один за другим эти островки, казавшиеся плавающими скалами. Только проницательный взгляд Игнаца, привыкший обшаривать склоны гор, мог различить черную фигуру, двигавшуюся на одной из этих треугольных скал.
- Он один? - повторял Губерт. - Несчастный! Это ужасно! Вы уверены, что он один?
- Уверен, - ответил Игнац.
- И мы не можем прийти к нему на помощь…
Губерт напряженно всматривался в пустыню зеленовато-синего водяного пространства. От высокой преграды Белых Зубов, скрывавших поток, до отдаленных вершин, замыкавших Ронскую Долину, вокруг этого невидимого существа зияла огромная сплошная пустота. Унылый пейзаж оживился новой трагедией человеческой жизни…
- Я приду сюда сегодня ночью и разведу большой огонь, чтобы он его видел, - сказал пастух.
- Для чего? - прошептал Губерт, - раз он не может добраться до нас?..
Он с трудом спустился обратно, опираясь на палку; Игнац быстро побежал вперед.
Окутывая вершины гор, спускались сумерки. Долина как будто сжалась вокруг огней, пылавших перед хижинами. Приближаясь, Губерт услышал детские возгласы. Содрогаясь от ночного холода, он думал о жилище, к которому шел, о горячей похлебке, о своем матраце, об одеялах из козьей шерсти, и - больше всего о человеческих голосах, которые будут переговариваться друг с другом. Образ другого человека, одиноко стоящего на своей скале, без огня и крова, заставил дрогнуть его сердце. Приближаясь к убогим хижинам, он почувствовал непривычное облегчение и радость, которую он не ощущал с самого детства - с того времени, когда, возвращаясь из дальних деревень, он испытывал страх перед пустынной дорогой и мраком надвигающейся ночи…
VI
Люди
С этих пор мысль о человеке, обреченном на гибель на узкой скале, омываемой со всех сторон волнами, неотступно преследовала жителей долины Сюзанф. Каждый вечер они спрашивали себя: - Жив ли он еще? - Игнац взбирался на склоны Шо д’Антемоз, и когда он объявлял, возвращаясь: - Он все еще там! Я видел, как он двигается, - у всех вырывался вздох облегчения.
Иногда пастух говорил дрожащим от ужаса голосом:
- Он больше не двигается… Возможно, что он спит… или…
Он не заканчивал фразы. Но при закате солнца он бегом взбирался на крутой склон. Вскоре он уже прыгал по камням, уходящим из-под его ног, и оживленно кричал:
- Я видел, как он ходит на скале!
Губерт спрашивал себя, как могло случиться, что жизнь или смерть этого незнакомца интересовала их до такой степени, после того, как они видели гибель стольких человеческих жизней! Но эта невидимая фигура, появившаяся в долине, вселяла в них какую-то смутную надежду.
Был воскресный день.
Де Мирамар с точностью заносил на гладкую скалистую стену протекшие дни. И молодые люди, безмолвно подражая крестьянам, не работали по воскресеньям!
Макс довел свою жену до перевала Сюзанф. Он любил унылое величие этого сланцевого пейзажа, бесконечную даль, открывавшуюся с Южного Зуба, вертикальную пустыню длинных монотонных склонов, сливавшихся у перевала. Хотя уже был конец октября, но погода стояла теплая. Снег запаздывал, чему Инносанта и старый Ганс крайне удивлялись.
Макс и Ева сели на теплый камень. Они смотрели на пучки травы, усеявшей скаты красными и золотистыми пятнами, которые казались запоздалой тенью солнечных лучей. Они безмолвно мечтали, и их мечты уносились в тишину. Смотря на небо, более голубое, чем небо Адриатики, они думали о давно прошедшем времени летних вакаций, которые они проводили на пляже или в горах в поисках иллюзии свободы, той суровой свободы, прелесть которой они только теперь начинали понимать…
Ева взглянула на Макса и улыбнулась. От легкомысленной, избалованной судьбой девушки ничего не осталось. Она знала теперь, что настоящая любовь требует одиночества и тишины: только тогда она открывает свой таинственный лик и наполняет душу звуками, которые разрастаются в бесконечную гармонию. И этой гармонии было достаточно, чтобы переполнить сердце неиссякаемым блаженством. В их обездоленную жизнь влился чудесный свет, ярче которого не могло быть ничего, ибо он был единственный из всех…
Опасаясь нарушить словами цельность своих переживаний, Ева молчала. Лишь изредка решалась она произнести вполголоса какую-нибудь незначительную фразу, прерывавшую их молчание:
- Я хотела бы подняться с тобой на эти горы, Макс.
Он улыбнулся, разделяя то волнение, которое делало ее такой нежной и трепещущей. И, думая о бесконечном трауре, облекшем весь мир, он удивлялся, что ощущает столько счастья.
- Я всегда любил взбираться на горы, еще будучи школьником, - проговорил он в свою очередь.
Вспоминая в этот расцвет мужества свое далекое отрочество, он испытывал какую-то особенную прелесть. День за днем воскресал в его памяти. Он улавливал все подробности. Вот он спускается по каменистому склону Дофинэ. Воскресный вечер. Вышли на рассвете… Ослепительные вершины гор пробуждают в самых тайниках души какое-то большое и смутное желание. Жаль возвращаться в город. Прыгаешь в обрывы, упоенный силой своих мышц и свежестью своего юного тела, такого же гибкого и так же легко переносящего усталость - как у того, кто спускается там так уверенно и быстро.
- У того, кто…
Макс порывисто приподнялся. Он не понимал, действительно ли это, или продолжение его сна. Он широко открыл глаза, отказываясь верить… Над его ухом раздался задыхающийся шепот Евы:
- Макс!.. Человек!..
Одним движением они вскочили на ноги. Несколько мгновений они стояли неподвижно, устремив глаза на человеческую фигуру, темневшую на залитом солнцем склоне. Инстинктивным движением они бросились ей навстречу. Ноги их подкашивались, и колени тряслись так сильно, что они принуждены были опуститься на плиты. Ева с плачем упала на грудь Макса… Он был и сам не уверен, что сможет сдержать слезы. Но нет! Слезы затуманивают зрение! А он хочет видеть, видеть того, кто подходит к ним все ближе и ближе… Его уже можно разглядеть. За спиной у него рюкзак, в руках палка. Он тоже заметил их. Машет шляпой. Останавливается, как будто тоже не может идти…
Подавив волнение, Макс поднимается на ноги… Ева видит, как он бросается на склон и пробегает его большими шагами. Тот бежит ему навстречу. Оба обнимаются. Они стоят на месте. Незнакомец выше Макса. На нем костюм туриста: стянутые у колен штаны, наколенники, грубые башмаки… Ева различает светлые волосы… Вот они начинают спускаться, не разнимая своих объятий. Они кажутся старыми друзьями… Они приближаются… Но ведь эта походка ей знакома! Она уже видела Макса рядом с этой высокой стройной фигурой…
Ева вскакивает… Кричит…
- Жан Лаворель! Боже мой! Это Жан Лаворель!
Это он… Что-то сдавливает ее горло, она задыхается… Они бегут рядом. Они совсем близко… Вот, добежали…
- Вы?.. Как? Это вы?.. - говорит тихий, надорванный голос, который она с трудом узнает.
Они садятся все трое, Ева - посередине. Она смотрит на Жана Лавореля. Она еще не может произнести ни слова. Его лицо истощено, глаза провалились… Платье порвано во многих местах.
Она рада, что и Макс и она не надели сегодня туник из шкур…
Они молчат… Им слишком много надо сказать друг другу. И вдруг сильное, неудержимое рыдание потрясает Жана Лавореля.
- Лаворель… - говорит ласково Макс. - Ну, Лаворель!
Лаворель овладевает собой. Он смотрит на них глазами, полными слез.
- Как вы исстрадались! - шепчет Ева.
Он тихо говорит:
- Больше, чем вы можете себе представить…
При одном воспоминании его лицо болезненно передергивается…
- Мне хочется встать перед вами на колени и благодарить вас за то, что вы здесь…
Помолчав, он снова говорит, как бы не веря своим глазам:
- Люди, люди! Очутиться снова среди людей!..
- Так вы были один? - прошептала Ева. - Вы тоже!..
В голове ее пронеслась мысль о человеке, затерянном на Айернской скале, такой близкой от них и такой недоступной…
Лаворель провел рукой по лбу, как бы отгоняя от себя кошмар.
- Я расскажу потом, - прошептал он.
- Я уверен, что вы голодны, Лаворель, - сказал Макс. - Идем домой!
Лаворель повторил тихо, как во сне:
- Идем домой…
Они стали спускаться со ската, скользя между плитами. Ева говорила:
- Это отчасти благодаря вам мы смогли спастись. Когда мы решили бежать в горы, то вспомнили деревню Шамери, которую вы упоминали… в тот вечер… вы помните?..
- В тот вечер, - повторил Лаворель. - Вспоминал ли я его? "Я не увижу этого… Но ты - может быть"… - прошептал он, произнося слова Луи Андело.
- Эльвинбьорг приезжал в Шампери, - добавил он вдруг. - Я видел его много раз… до этого… раньше… Мне кажется невероятным, чтобы такой человек, как он, не мог спастись!
- А вы знаете! - продолжал он с возрастающим возбуждением. - Есть еще люди, которые спаслись… Я видел людей в долине Суа. Но я не мог к ним подойти… Это ряд отвесных стен… Я спускался в Сюзанф, имея в виду их встретить, когда обойду горы через Шо д’Антемоз. Мы пойдем их искать вместе, Дэнвилль!
- Да, - сказал Макс. - Мы пойдем…
Ева вздрогнула, но у нее не нашлось силы их удержать.
Они спускались большими шагами в долину, освещенную косыми лучами заходящего солнца. Вдруг Лаворель остановился. Он заметил хижины, уже окутанные тенью и выделявшиеся на фоне скал. Их заволакивал дым. Кое-где мелькал огонь. Раздавались крики детей.
- Хижины! - прошептал он. - Дети!
Навстречу приближалась энергичная фигура: широкие мужские штаны, красный платок, а под ним пожилое женское лицо.
- Инносанта Дефаго!.. Ах! Инносанта, мы возвращаемся к Южному Зубу!
Он смеялся, пытаясь справиться со своим волнением.
- Один из моих иностранцев! - воскликнула она в изумлении.
- Ах, - промолвил Жан, - жить вместе с другими людьми - ведь это же земной рай!
Вечером, сидя у огня вместе с Максом, Губертом и госпожей Андело, Лаворель вдруг сказал:
- Я был с моим другом… Морисом Колоньи… на самых вершинах… около План-Нэвэ… Он погиб… Вот уже три дня…
Наступило молчание. Жан добавил вполголоса:
- Он покончил с собой…
- Лаворель, - сказал Макс едва слышно, - вы расскажете нам об этом потом… Идите отдыхать.
Но Жан покачал головой.
- Нет, - сказал он, - я больше не сплю… И вы мне сегодня так близки…
Госпожа Андело глядела на него с состраданием.
- Мы вышли вместе, как мы это часто делали. Морис и я, с веревкой, провизией, одеялами…
Это было в начале августа. Газеты пестрели сообщениями о катастрофах, ураганах, кораблекрушениях, землетрясениях… Но они не обратили на это никакого внимания.
- С неделю мы жили на бивуаке в скалах. Только взойдя на Желтый Зуб, мы увидели… Да, именно там, на этой головокружительной высоте, которая парит над зияющей пустотой, мы увидели прорвавшуюся воду, ползущую к деревням, и постепенно исчезающие города… Мы представляли себе беглецов, настигнутых волной… поглощенных одним ее взмахом… Я помню стадо овец, столпившееся на скалистом островке, падавших одна за другой, как дозревшие фрукты…
Он замолчал. Никто не шевельнулся. Ужасы прежних картин снова вставали перед ними.
Жан тихо продолжал:
- Мы хотели добраться до перевала. Мы были перевязаны веревкой и перебирались, вися на стене. С вершины оторвался камень… Толчок… Мне удалось удержаться на своей привязи. Морис крикнул: - Я ранен! Я подошел к нему по узкому карнизу. Берцовая кость была переломлена у него в двух местах. Я развернул свои обмотки, вытянул его ногу вдоль моей палки и перевязал как можно туже.
Вы представляете себе дальнейший спуск? Он тащит за собой ногу, я его несу, а иногда оставляю висеть на конце веревки… Да еще в том состоянии ошеломленности, в котором мы находились…
- Это ужасно, - прошептала госпожа Андело.
- Мы оставались там наверху… Сколько дней? Считайте сами… Морис не поправлялся. У меня почти ничего не было, чтобы его лечить!
- Как вы не умерли с голода? - воскликнул Макс.
- Мы были на краю гибели, - ответил Лаворель. - Запасы истощились… На второй день мы увидели заблудившуюся козу, которая, отстав от своего стада, не знаю каким образом забрела туда. Она спала посередине между нами. Я отнес Мориса под Восточную Вершину, у ледника План-Нэвэ. Огромная скала защищала нас от ветра. Утром коза спускалась в поисках мха для жвачки. И мы каждый раз боялись, что она не вернется; но она слишком плохо питалась, молоко ее делалось все более и более жидким. Морис беспрестанно повторял: - Оставь меня! - Ах! Какое мужество он выказал в своих страданиях! У него был сложный перелом… Мы приходили в отчаяние…
Голос Лавореля оборвался. Он докончил одним духом:
- Однажды вечером, в его последний вечер, он мне сказал: "Надо жить… Надо, чтобы ты жил… Непременно…" - Он, как всегда, пожал мне руку, и мы заснули друг возле друга. Мне показалось во сне, что он ходит. Когда я проснулся - я был один…
Наступило молчание. Жан добавил:
- Должно быть, он дотащился до перевала… Этот перевал возвышается совсем отвесной стеной, а внизу вода…
- Что же вы делали дальше? - спросил Макс.
- В течение двух дней я лежал неподвижно. Я не мог сделать ни шага… Потом я решил последовать желанию Мориса и спастись. Его воля служила мне приказом, который я все время ощущал… Надо было прежде всего обогнуть острый склон, прозванный Перстом, и следовать по краю до Верхней Вершины. Я бросил веревку… Как я перебрался через всю цепь опасных переходов, я не помню. Я шел в каком-то кошмаре… Даже коза не рискнула следовать за мной. Она остановилась у стены, за которую я цеплялся, и грустно блеяла. Потом она повернула назад и скрылась с моих глаз… А я… я заплакал.
Наступило молчание.
- Это неслыханно, - прошептал Губерт. - Что только может вытерпеть человек!