– Я знаю, ты пришел его уничтожить. Но я бы хотела, чтобы ты понял: Артур удивительный человек. Когда он пригласил меня к себе, это было очень неожиданно. В ту пору в стране был глубокий кризис. Предприятие разваливалось. Артур создал новый проект и готов был в одиночку его реализовать, тем более что друзья от него отвернулись. Он не мог отвлекаться ни на что, копил деньги, чтобы стать магистром. Тогда еще никто из нас ничего не слышал об основном корпоративном законе и магистрах корпорации. Правление почувствовало опасность и стало объединяться, плести против него интриги. В конце концов, его столкнули с директором. Глупцы, они не знали, что действуют по его плану. У прежнего директора не было никаких шансов удержать власть. Именно в это сложное время Артур стал подбирать себе команду. Он проводил жесткий профотбор. Первый раз, когда он пригласил меня к себе домой, мы так же, как и сегодня, пили шампанское. Потом занимались любовью. Почти целую ночь. А утром он подарил мне свой портрет. Тот самый, что висит у двери.
Я повернул голову и стал рассматривать небольшую картину. Прежде я думал, что это обычная абстракция в манере сюрреалистов, удачно подобранная к интерьеру комнаты. Теперь я увидел, что в изображении угадываются черты мужского лица, наделенные противоречивыми эмоциями: строгостью, удивлением, подозрительностью, страхом, иронией. Я никогда раньше не видел Присмотрова и сейчас с ужасом и любопытством разглядывал портрет.
– Портрет обладает силой. У каждого из нашей команды есть такой же. Артуру потребовалось полгода, чтобы сделать переворот. Еще через полгода я стала его заместителем. Прошло всего несколько лет, и он создал корпорацию будущего. Наш завод является примером для всей отрасли. К нам приезжают за опытом из-за границы. Акционерам мы даем прибыль, государству – налоги, людям – рабочие места и социальные гарантии. Последние три года работаем как корпорация закрытого типа. Мы переживаем эволюцию, превращаясь в единый мыслящий организм. Хоть идея взята у японцев, у которых служение корпорации является делом чести, Артур поставил все на новый уровень. На основании корпоративного закона он создал целую науку. Дело теперь не ограничивается производством материального продукта, его качеством, отстаиванием корпоративных интересов, повышением благосостояния, увеличением прибыли и ростом зарплаты. Более того, заработок теперь совсем не интересует работников! И это первое и основное доказательство правильности наших действий.
Ее глаза горели. Она села, упершись рукой мне в бедро.
– Представь себе ближайшую перспективу человечества. Какой она будет, если государства продолжат развиваться по законам демократии и либерализма? Долго ли старая история сможет противопоставлять свои ценности новой? Скоро весь ее арсенал исчерпается, и прежний опыт человечества станет ненужным. Произойдет мутация морали. Знаешь ли ты, к чему приведет энтропия власти? Тоталитарность в обществе не исчезнет, воля к власти рассеется тысячами спор. Между прочим, основной корпоративный закон был открыт случайно одним из олигархов по фамилии Ширман, потому его и называют законом Ширмана. А еще законом муравейника. В условиях новой морали и новой политики не выживут ни индивидуумы, ни маленькие сообщества, ни города, ни даже государства. Либерализм – это не идеология, это афера наперсточников. Это не шаг к изменению сознания, не этап эволюции. Тем не менее, он становится эпидемией. Словно средневековые эпидемии чумы, он уничтожит большие и маленькие города, забросит человека в его далекое первобытное прошлое. Альтернативой государствам могут стать только корпорации-муравейники, где работники объединены единым духом, эгрегором, как в одной огромной семье. Сейчас мы называем ее Улиткой. И вот, я хочу, чтобы ты принял мои условия. Ты невероятно силен. Никто прежде не выживал после двух доз двойного веяния. Работники считают тебя освободителем, хотя мятеж еще не начался, и никто не знает, на какой день ты его запланировал. А может, ты вообще не станешь его устраивать, и у тебя есть другие меры воздействия, о которых никто не подозревает. Существуют две версии. По первой ты должен уничтожить генератор веяния, разрушить Грань и распустить работников, по второй – совершить переворот и стать магистром. Наши информационные службы не могут определить, к какой группировке ты принадлежишь, и кто тебя послал. Уничтожить тебя физически – значит начать бесконечную войну. Вслед за тобой придут другие, еще более сильные, чей приход никто не сможет предсказать. Если ты вольешься в корпорацию, это будет равносильно победе нашей идеологии над всеми существующими. И через несколько лет биологи, социологи и философы смогут зарегистрировать новый вид, обладающий единым коллективным разумом. Вот, я открыла тебе все карты. Но я ни о чем тебя не спрашиваю. Я хочу, чтобы ты взял у меня эту фотографию.
Она перегнулась через меня, коснувшись моего плеча обнаженной грудью, и достала из прикроватной тумбочки изображение в рамке.
Черт! Черт! Черт!
Инициация!
Я был прав! Она собирается сделать меня своим помощником, может, даже правой рукой.
То, что я не мог называть иначе как мифом, для нее было самой настоящей реальностью. Мой приход был предсказан. С моим именем теперь связывают возможность изменить будущую жизнь нескольких тысяч душ.
До сих пор я не мог освободиться от ощущения сказочности происходящего. Игра в революцию, противостояние нормам антигуманной морали заводчан и даже пребывание в зоне веяние не выходило за пределы личного круга моих интересов. Я боролся не столько с реальными противниками, сколько с собственными страхами. Втайне я вспоминал Джимми Морриса и Лютера Кинга.
Случайность, в результате которой я выжил, стала поводом для того, чтобы записать меня в ранг главного, единственного, сверхмощного врага. Мое предназначение – нарушить ход истории, помешать правильному ее развитию. Я вспомнил, с каким ужасом утром на меня смотрел Бирюкинг и понял, что за эмоция отразилась на лице Гавинского.
– Я предлагаю тебе сотрудничество, – сказала Елена.
Так я и думал!
Если бы я действительно был тем, за кого меня принимают, то, вне всякого сомнения, знал бы все, что она мне сейчас рассказала. Ее мнимая откровенность не выходила за пределы того, что мне должно быть известно, как диверсанту от одной из вражеских группировок. Елена знала, что не сообщает мне ничего нового.
Она отказалась от идеи задавать лишние вопросы. Всего лишь психологический ход. Рано или поздно она надеется вызвать меня на откровенность. Какие силы я могу представлять по ее мнению? Союз либералов? Партию социалистов? Общество церковников?
– При всем моем уважении к Артуру, он не сможет тебя победить. Так или иначе, его участь предрешена. Он давно себя исчерпал. На смену ему придешь ты. Остается только надеяться на твое благоразумие. Поверить в то, что ты убьешь новорожденное существо, младенца, еще не сумевшего себя осознать, я не могу. Пока что Улитка живет страхом. Это нормальное явление для любого существа, только что вынырнувшего в мир из небытия. Это своего рода сенсорная система, в которой информация поступает к мозгу, перерабатывается и возвращается обратно. Она еще не развита. Мы наблюдаем только первые робкие шаги Улитки. Сейчас она легко уязвима, но, тем не менее, уже способна на ответную реакцию в случае воздействия извне. Эта реакция непредсказуема. Представь, чего можно ожидать от существа, обладающего коллективным разумом и телом, состоящим из пяти тысяч индивидуумов, в случае попытки повредить его мозг!
Я не курю, но мне захотелось сигарету.
Сейчас важно не упасть лицом в грязь. Я не должен выглядеть так, будто меня застали врасплох в моем невежестве.
Елена не смотрела на меня. Говоря, она разглядывала свою фотографию.
– Убив Артура и уничтожив генератор, ты поймешь, что совершил ошибку, – продолжала она. – Чтобы стать мозгом Улитки, нужен опыт, у тебя его еще нет. В чем-то ты сильнее нас, но для Улитки ты чужой, как опухоль. Нужно время, чтоб ее иммунная система привыкла к тебе. Ведь не сразу ты сможешь ее… полюбить.
На глазах Елены выступили слезы.
Я взял у нее из рук фотографию. На портрете Елена была вполоборота, уголки губ чуть приподняты, взгляд рассеян – маска Будды.
Она хранит как самую дорогую реликвию портрет Присмотрова. И теперь хочет, чтобы я, словно талисман, берег ее фотографию.
– Артуру пора уйти, – сказала она. – Если бы мы вовремя его поменяли, ты бы не пришел. Но ты здесь. Это значит, что Улитка в опасности, либо…
Елена схватила меня обеими руками за лицо и приблизилась ко мне. В глазах была мольба.
– Помоги мне! – зашептала она. – Мы многое сделаем вдвоем. Ты будешь со мной на вершине власти. Мы вместе изменим структуру. Ты сможешь поменять свои взгляды, посмотреть на корпорацию по-новому. В наших с тобой руках будущее человечества, Сережа!
– Остановись!
Ее глаза тотчас высохли.
– Думаешь, трудно тебя уничтожить физически? Улитка готова к длительной войне.
Елена попыталась вырвать у меня из рук свою фотографию, но я не дал.
– Нет. Ты не поняла. Мне нужно время, чтобы принять решение.
Она успокоилась.
Я посмотрел на часы. Половина первого ночи. Я бережно убрал с себя руки Елены, поцеловал ее и поднялся с кровати. Поднял с пола одежду, стал одеваться.
Елена легла на бок, закрыв лицо рукой. Я оделся и подошел к ней, чтобы попрощаться. Она лежала неподвижно. Я подумал, что она спит. Наклонился к ней, поцеловал ее волосы. Когда выходил из комнаты, Елена сказала:
– Тебя можно убить, но я этого не хочу.
Я шел по темной улице. Было тепло. В ночной тишине перекликались цикады. Ничто сейчас не представляло для меня угрозы. Менги – мои друзья и соратники.
Заводские вряд ли повторят эксперимент с двойным веянием. Сейчас это было просто бессмысленно. Вероятнее всего неудачный побег-самоубийство доказал мою ординарность и тактика была пересмотрена; меня решили сломать окончательно, стукнув второй дозой. Когда же на следующее утро я в полном здравии появился на работе, мои конвульсии на мосту были приняты за розыгрыш.
Теперь я для них сверхчеловек, обладающий удивительной защитой от веяния. Каким же еще набором качеств я должен располагать? Умением читать мысли? Видеть сквозь стены? Испепелять взглядом?
Я шел, изредка поглядывая на звезды, и размышлял.
И вот, что я подумал: стоит поговорить с предсказателем Шпачковым.
16
На следующий день, когда я относил бумаги Куксину, ко мне подошел Жора и взволнованно сказал:
– Надо встретиться.
– Где?
– Хочу пригласить тебя домой в субботу, завтра то есть, часов в одиннадцать. Как на это смотришь?
Я кивнул.
Цуман протянул мне сложенный листок с адресом, и мы заговорщически перемигнулись. Похоже, он уже виделся с менгами. Илья должен был лично переговорить с ним. Я похлопал Жору по плечу. Нам предстояло работать в одной команде.
Бирюкинг по-прежнему странно на меня косился. Он был недоволен положением. Деловод, к которой он периодически присасывался, закатив глаза так, что были видны только белки, не могла в полной мере утолить его жажду. У нее были совершенно пустые глаза. В них отсутствовала даже затравленность, которая так сильно отличала обычных работников от администрации. Словно паранджу носила деловод рабскую покорность, потому что тупое безразличие могло бы показаться вызывающим, как отголосок не вытравленной индивидуальности.
О чем он, закон Ширмана?
Где-то я читал об одной закономерности. Стремление унизить более слабого – естественная реакция человека, которым тоже кто-то управляет.
Как просто!
Думаю, когда мелкое заводское начальство вроде Бирюкинга предстает перед вышестоящими руководителями, оно становится таким же безвольным и загнанным, как подчиненные ему клерки.
Может, небольшие начальники выполняют функцию пищеварительных трубок, чтобы предоставить высшему руководству материю страха в более чистом виде?
Бирюкинг даже не пытался делать со мной то, что с деловодом. Хотя, скорее всего, это давно уже было его заветным желанием. Неужели на меня опять наложили карантин? Или дело в моем растущем авторитете избавителя? Впрочем, я тоже не старался нарываться. Делал все, что мне велели: клеил конверты, разносил почту, сортировал документы.
Вета до сих пор сидела в директорской приемной. Недавно я узнал, что дверь в кабинет директора никогда не открывается. Что там за ней? – никому не известно. Может быть, дверь всего лишь имитация?
Хоть Вета долгое время была секретарем директора и находилась под непосредственным руководством, с Присмотровым она никогда лично не встречалась. Еще одна странность в копилку сюрреалистичного человека с портрета. Вета получала от него задания письменно или по телефону. Однако многие директорские распоряжения проходили мимо нее. Нередко Присмотров действовал через своих заместителей.
Мне все эти сведения говорили вот о чем: директор человек скрытный, погруженный в себя и недоверчивый.
– Вы придете к нам завтра? – спросила Вета, когда я принес ей отчеты, собранные со всех отделов аппарата. – Я переехала к Жоржу после того случая, когда на меня напали. У них большая семья. Но зато место, где они живут, самое безопасное в городе. Приходите, пожалуйста. У Жоржа сестра. Мы вас познакомим.
Вета говорила оживленно и даже улыбалась, но глаза у нее оставались печальными.
Я взял ее за руку.
– Как ты поживаешь, Вета? – мне хотелось сказать что-нибудь теплое.
– Думаю, с новым секретарем уже все решилось, – она выдернула руку и стала ее нервно растирать. – Мне осталось доработать считанные дни. Потом меня вышвырнут. Я буду жить у Жоржа. В дома они не заходят.
– Да, – кивнул я, – в дома не заходят.
Я оставил ее в подавленном состоянии, как ни странно, чувствуя вину за происходящее.
Бродя целый день из кабинета в кабинет, я замотался и стал подозревать, что мне умышленно дают так много работы, чтобы утомить и ослабить.
За последние два дня, как нарочно, на заводе резко увеличился документооборот.
С другой стороны, меня злило, что люди, работающие в отделах и конторах цехов, куда также приходилось наведываться, воспринимают меня слишком уж просто. Так, будто я для них не больше, чем курьер.
Почему они меня словно не замечают, не заговаривают, не пытаются подружиться, попросту не посылают подбадривающих взглядов? Ведь всем давно уже известно: курьер № 4327 пришел, чтобы изменить их жизнь к лучшему. Только вот вопрос: многие ли этого хотят? Если о свободе мечтают не более одного процента людей, не проще ли эту часть уничтожить, опустошив их души и съев их мясо?
В конце дня, буквально за десять минут до звонка, меня вызвал к себе начальник отдела кадров. Войдя в холл второго этажа, я вдруг оцепенел. Могильной тяжестью навалилось видение – то самое, что накрыло меня в минуты первого посещения этого места. В ушах загудело.
"Не надо бояться, – прошелестел над самым ухом тихий голос. – Здесь то, что ты ищешь. Оно рядом"
Я оглянулся. Поблизости никого не было. Еще несколько мгновений сохранялось ощущение чьего-то присутствия и затем пропало.
Мрачно поблескивали круглые светильники в низком потолке.
Я подошел к железной двери начальника и постучал.
Меня нагрузили папками и отправили в архив. Стопка получилась изрядная. Я придерживал ее подбородком и едва не упал с лестницы, не заметив ступеньки.
В архиве я еще не бывал и с архивариусом не встречался. Распахнув дверь ногой, поскольку руки у меня были заняты, я огляделся. Полуподвальное помещение оказалось огромным с бесконечными рядами стеллажей. Здесь витал запах похожий на библиотечный, и было холодно. Маленькие зарешеченные окна, наполовину закрытые наслоениями асфальта двора, почти не давали света, как и тусклые лампочки под потолком.
– Есть кто-нибудь? – громко спросил я.
Ответа не последовало.
Куда бы пристроить эти проклятые папки?
Я прошел вглубь. Здесь где-то должен быть стол.
Свет неожиданно погас. Я замер. Позади меня с грохотом захлопнулась дверь. С характерным звуком скользнул в петли навесной замок.
Я выронил папки и бросился к выходу.
– Эй! – С криком забарабанил кулаками по дерматину. – Эй, кто там?! Отоприте!
Из прорех выбились клочья утеплителя, точно дверь подразнивала меня высунутыми языками.
– Чтоб вас всех!.. – Я пнул дверь ногой. Подбежал к окну. Двор пуст, некого звать на помощь. Я бросил взгляд на часы – семнадцать десять. Большинство работников уже стоят на автобусной остановке. Кто-то остался. Они проторчат на заводе еще три часа и уедут последним автобусом. Погоди-ка Лемешев, никто не пойдет через этот двор-колодец.
Черт! Замечательно! Лучше просто не бывает – заночевать в архиве.
Злость и досада клокотали во мне.
Я пощелкал выключателем, никакого эффекта – отключили внешний рубильник. Прогулялся вдоль стеллажей. Быстрая ходьба всегда помогала мне сбросить нервное напряжение. Может, побегать? Плохая идея – ноги и без того гудят. Я глянул на датчики противопожарной сигнализации и первый раз пожалел, что бросил курить. Зажигалка сейчас бы очень пригодилась. Интересно за порчу архивных документов меня бы понизили в должности или съели?
Я вернулся к лежащим на полу папкам. Соорудил подстилку и уселся на нее по-турецки. Через некоторое время лег на спину. Сетка трещин на потолке напомнила о засухе. Я представил себя птицей, парящей в поисках воды над выжженной равниной.
Перед внутренним взором проносятся обрывки неясных образов: не лица, не обстановка, а только фрагменты знакомых предметов, связанные с каким-то чувствами и абстрактными представлениями. Я погружаюсь в неописуемую фантасмагорию цветов, линий, вспышек, впечатлений, переживаний, растворяюсь в них.
Проходит еще немало времени, пока я соображаю, что видимая мной изменяющаяся картина несет тайный смысл и, во что бы то ни стало, должна быть мной расшифрована.
В ритмически повторяющемся нагромождении необычных символов явно обнаруживается чье-то страстное желание передать нечто важное. Словно карлик-невидимка, сказочный гомункул, обитающий глубоко в моем подсознании и лишь косвенным образом, через бесформенное, воздействующий на мои ощущения, но лишенный права непосредственно касаться моих мыслей и чувств, пытается до меня достучаться, подает мне таинственные знаки.
Перебираю эти знаки как четки, и с каждым новым кругом их становится все меньше и меньше. Ищу ключ к загадочному коду, интуитивно отвергая все лишнее. Мне нужны лишь два образа, которые я должен соединить как две геометрические фигуры с повторяющими друг друга поверхностями – так, чтобы они прочно сомкнулись.
То, что я нахожу, меня не удовлетворяет. Образы никак не желают соединяться.
Я разлепил веки и не сразу понял, где нахожусь. Холодно. Темно. Я, свернувшись калачиком, лежал на полу – скатился с папок. Как страдающий ревматизмом старик, с трудом поднялся.
Надеюсь, не простужусь.
Я нажал кнопку подсветки циферблата – двадцать сорок.
Молодец, Лемешев, проспал последний автобус. А вдруг, пока ты, кретин, дрых тут и сны смотрел, кто-то проходил по внутреннему двору.