– У меня многие про тебя спрашивают. Сегодня Николай интересовался, как ты поживаешь. Обещал прийти, но некогда ему сейчас. Другие тоже интересовались. У нас автоцех маленький – двадцать человек, пять автобусов, несколько легковушек. Николай говорит, надо бы тебя успокоить. Чтобы ты не сильно рвался, то есть. Делают у нас некоторые мастера настойку против страха. Лучше водки помогает. Для этого специально выращивают такие травы особые. Правда, блюстители по дворам ходят и наказывают за это… В общем, Николай советовал мне подливать тебе настойку в чай. От нее ходишь, как дурак потом, полупьяный. Но на душе спокойно становится. Я сам иногда пользуюсь, хотя перед сменой нельзя, в сон клонит.
Он протянул руку и взял со стола мешочек.
– Вот. Не хочу я тишком подсыпать. Надо тебе – сам бери.
– Что за травы? – спросил я.
Андриан пожал плечами.
– Почем я знаю. Я же не лекарь. Мне до названия нет дела. Главное, что эта дурь помогает. Понимаешь, иногда руководство объявляет час страха по всему городу. Это как раньше субботники. Такое вытье начинается. Я пытался понять, зачем они это делают, да так и не понял. Даже в календаре отмечал дни, когда были часы страха. Думал, может, закономерность есть. Ни черта. Включают поле, когда попало, без предупреждения. В основном для тех, кто работает на заводе. Хоть ты на рабочем месте, хоть у тебя выходной – трах по башке!
Он подкинул на руке мешочек.
– Так что заваришь, выпьешь – и минут через пять все проходит. Правда, втянуться легко. На вот. Лови.
Я поймал мешочек, развязал, понюхал. Запах своеобразный, но довольно приятный.
– Это не Шпачков наделил горожан?
– Не знаю, – сказал Андриан. – Забирай. Тут три дозы. Мне по дешевке поставляют. Я привилегированный класс, водитель. Если надо, что хочешь могу достать. Только не нужно мне ничего.
Он с сопением лег, поворочался и затих.
Не поднимаясь, я вытащил из-под кровати сумку, убрал смесь. Снова откинулся на подушку, стал разглядывать грязный потолок. Некоторое время мы лежали молча. Потом я спросил:
– Андриан, почему люди не хотят, чтобы все стало по-другому?
Андриан не отвечал. Наверное, опять вернулся в свое обычное молчаливое состояние.
– Они не верят, – сказал я. – Полиуретанцы слишком мнительны и неуверенны в себе. Они страдают навязчивыми страхами.
Я посмотрел на Андриана. Мне хотелось продолжить наш разговор, но сосед, как назло, умолк окончательно.
А может они просто перестали быть собой? Даже, когда люди разбредаются по своим хижинам, они продолжают оставаться толпой и мыслят тем же самым разумом толпы. Давно замечено, когда человек находится в большой группе, его интеллект как бы отключается, а чувства возвышенные и утонченные временно утрачиваются, заменяясь грубыми и примитивными. Умы полиуретанцев слились в один большой управляемый разум, – подумал я. Мне стало горько и одиноко.
Я не испытывал злобы к людям, за которых мне суждено пострадать. Но я чувствовал печаль, я сомневался. Мне претила мысль воспринимать себя избавителем, но при этом очень хотелось получить отклик если не в каждом сердце, то хотя бы в сердцах большой и сплоченной группы.
У меня был план, но после минувшей ночи с Еленой, после встречи с дядей Сократом и, особенно, с предсказателем Шпачковым в голове образовалась каша. Будь у меня среди окружающих хоть какая-нибудь поддержка, я мог бы взять себя в руки. Нужен был смелый здравомыслящий человек. Но ни Сократа, сидящего на чемоданах, ни Елену с ее макиавеллевскими планами, ни людоеда Илью, вырывшего с соплеменниками глубокую шахту-убежище, язык не поворачивался назвать здравомыслящими.
Ладно. Завтра опять надо встретиться с Жорой Цуманом.
– Хочу тебе помочь, – хрипло сказал Андриан. – И помогу… Чего бы это ни стоило.
Я удивился. Думал, он уже спит.
– Можешь на меня положиться, – голос его стал твердым. – Глубоко внутри многие хотят свободы, но боятся признаться. Мы соберем людей. Не я один тебя поддерживаю. Поговорю с Николаем, с Васей, с Оливейрой. Мы поднимем шатунов, мы поднимем всех, кому нечего терять. Только знаешь, ты людоедам не сильно доверяй. Они коварные. Я долго уже среди них.
Он приподнялся на локте, глаза его расширились.
– Ты знаешь, парень, как дело было? Я тебе скажу. Меня жена бросила. Ушла с дочкой. Жена молодая, дочка маленькая. А я старый. Ушли и стали жить по соседству с моим знакомым. А я не мог так. Я ведь видел их каждый день, своих родных с другим человеком. Ну, а потом меня сюда позвали. Дружки мои бывшие. Вот я уехал.
На глазах Андриана выступила влага.
– Так что я тоже из тех, кому нечего терять. Вот так, парень.
18
Утром меня послали отнести бумаги для Вырловой.
Я вошел в приемную и в открытую дверь увидел Елену. Она сидела за столом, листая документы. На носу поблескивали очки в золотой оправе.
Секретарши на месте не оказалось.
– Елена!.. – шепотом позвал я.
Она взглянула поверх очков.
– А, это вы… – сказала рассеянно. – Проходите.
Я вошел, радуясь неожиданной возможности увидеться с ней.
– Принес вам на подпись решение, два приказа и еще что-то.
Мне захотелось ее поцеловать, но она продолжала задумчиво перелистывать свои документы.
– Положите в приемной. Света зарегистрирует.
Я просто застыл на месте.
– А ты не хочешь со мной поговорить?
Она по-прежнему переворачивала страницы. Вид у нее был усталый, лицо бледное.
– Что-нибудь надумали? – не поднимая головы, спросила она.
– Мне предложили редактировать газету, – сказал я.
– Кто же теперь будет разносить бумаги?
– Ты устроила для меня это место?
– Я занята, господин Лемешев. Если желаете поговорить, выйдите и запишитесь ко мне на прием.
– Елена! Я хочу поговорить об Улитке!
Но и упоминание об Улитке не произвело на нее никакого впечатления. Она только сняла очки, положила их на стол. Холодно на меня посмотрела. Мол, что еще?
А чего она ожидала? Неужели думала, что немедленно брошусь целовать ей руки и кричать: "Jawohl, mein Führer!" Самый тщеславный человек на моем месте вряд ли поверил бы ей. Я всего лишь попросил немного времени для принятия решения.
– Закон Ширмана, – сказал я. – Мне надо изучить его досконально.
По ее губам скользнула вялая улыбка.
– Два дня. Потом вы должны вернуть. И не пытайтесь его размножить. Все копировальные аппараты находятся под контролем службы безопасности. Не вздумайте наделать глупостей.
Она открыла ящик стола, достала потрепанную распечатку, протянула мне.
– А теперь уходите. Мне надо работать. Жду вас у себя дома в субботу.
Я не стал спорить. Убрал распечатку в свою картонную папку, поблагодарил и вышел. Елена ничем не проявила, что между нами что-то произошло. Что это значит? В ее кабинете установили камеры наблюдения? Но тогда бы она не дала мне так просто закон Ширмана. Не назначила бы встречу…
Я спустился по лестнице в отдел кадров. Уныло скрипнула тяжелая дверь. Я вошел и внутренне сжался, предвкушая знакомый могильный ужас. Нет, кажется, сегодня пронесло. Не слышно ни стонов, ни жуткого гула. Только давят низкие потолки и бетонные стены. Вызывают уныние бесчисленные провода сигнализации. Видимо, в этом отделе очень серьезно заботятся о сохранности документов. Все двери изготовлены из толстой стали. В холле нет привычного офисного интерьера.
Первый раз, когда я побывал здесь, мне подумалось, что это военный завод или что-то в этом роде.
На дверях нет никаких названий, только номера.
Вот № 17. Вот № 17/1. Рядом № 8. Следующая дверь большего размера, чем остальные. На ней выведено Г№ 1 ст. д. Что бы могло обозначать это Г№ 1 ст. д.?
Затем дверь с надписью № 18. Дверь полуоткрыта, из кабинета доносится тихая монотонная речь, как будто кто-то кому-то диктует. Вот, наконец, кабинет начальника отдела кадров. На двери написано Г№ 2 ст. Раньше я не обращал внимания на эту странную аббревиатуру.
Стучусь, вхожу. Курин, как обычно, сидел за своим столом и пил чай. Он медленно поднял голову, при этом блики переместились с лысой макушки на лоб. Некоторое время он смотрел на меня бессмысленным взглядом, как будто не узнавал.
– Здравствуйте, – нарушил я тишину.
– Лемешев? – спросил он так, словно в последний раз видел меня не вчера, а лет десять назад.
– Я, Михаил Леонтьевич.
– Ты чего пришел? Я сегодня бумаг не подписываю. Занят.
Перепил он, что ли?
– Вчера вы мне должность предложили. Забыли?
– Что?!
– Должность редактора газеты. Вы предложили мне подумать до утра.
Курин вздохнул и успокоился. Стал рыться в документах. Бумаги на его столе были разбросаны в беспорядке. Я сел. Курин никак не мог найти то, что искал, и я, чтобы не буравить его взглядом, стал смотреть по сторонам. Взглянул на картины на стене.
Определенно это Миро! Жуткие формы. Много черной краски. Когда-то я готовил об этом испанском сюрреалисте небольшой биографический очерк и даже брал интервью у знатоков живописи.
На глянце журнала "And" женщина в шляпе-восьмерке, некая миссис Миллс, смотрелась неплохо. Эти картины были мне неизвестны, но в их авторстве я не сомневался. Кто-то знающий толк в живописи подобрал эту коллекцию репродукций.
Одна из картин была странно смещена, словно была дверцей. Я подумал, что она могла бы маскировать спрятанный за ней сейф. Сегодня Курин рассеян, забыл, наверное, прикрыть. Что он там хранит, в этом сейфе? Досье на таких, как я?
Наконец, Курин положил передо мной лист бумаги и образец.
– Пишите заявление, Лемешев.
Что с ними происходит? И Елена, и Курин, и Бирюкин, и другое начальство, которое я встречал в этот день, – все выглядят обессиленными, выжатыми. Сегодня в них особенная опустошенность. Так выглядит моя коллега-деловод после того, как Тутанхамон высасывает из нее свою ежедневную порцию.
На ум пришла "Война миров" Уэллса, где пришельцы подхватили земную заразу и стали дохнуть один за другим. Если бы так. Но в том, что Елена не пришелец, я не сомневался.
В чем же причина их усталости? Может, они всю ночь решали, как им спасать от меня Улитку? Взвешивали все "за" и "против". Убивать меня или нет?
Убить! – кричал Бирюкинг, – порвать его!
Нет, говорила Елена, убить мы его всегда успеем. Если мы его победим морально, нашу идеологию признают враги, и Улитка получит полное право на существование.
Мы его купим, осторожно предлагал Курин. Дадим должность, и он попадет в зависимость.
Зачем его убивать или покупать? – пожимал плечами Грязин-Повар. – Мы отправим к нему наших людей, и они вытрясут из него всю душу. Он сделает все, что ему прикажут.
Строя планы и споря, они провели всю ночь без сна…
А может, у них сегодня просто постный день и они страдают от вынужденного голода? Прочищают каналы? Накапливают страх?
Как бы там ни было, но сегодня, в четверг, я зарегистрировал общий упадок настроения и духа среди всего руководства поролоновой корпорации.
В обеденный перерыв я встретился с Жорой и пригласил его подышать воздухом, прогуляться до беседки. Каждый раз, когда она оказывалась перед моими глазами, возникало смутное чувство, что мне нужно туда пойти. Эта идея стала такой навязчивой, что внутренний зуд можно было унять, только воплотив ее в жизнь.
Я ступил на серый деревянный пол, затертый множеством ног. Сучки пупырышками торчали из досок, в щелях проглядывали десятки окурков. Ничего не произошло.
– Я не люблю сюда приходить, – неожиданно признался Жора, что топтался позади меня. – Это место гибели моего друга.
– Как-то раз, я впал в состояние, похожее на сон, и встретился с ним.
Я по-прежнему стоял к Жоре спиной и не видел выражения его лица.
– Скажи мне, ты веришь, что я избавитель? – Мне вдруг показалось, что от его ответа будет многое зависеть. Я обернулся.
Жора выглядел бледным, но в глазах светилась решимость.
– Верю, – твердо сказал он.
В этот момент и я вдруг поверил. Не знаю, что это было: минутное помутнения рассудка или прозрение. Я неожиданно для себя самого протянул Жоре обе руки. Он растерялся и вопросительно посмотрел на меня. Я молча ждал и чем больше проникался важностью момента, вряд ли понимая суть происходящего, тем яснее видел, как Жору окутывает белесая дымка. Догадаться, что я увижу через мгновение, было не трудно. Полупрозрачный призрак окутал Жору, и теперь он стоял внутри него, внутри своего погибшего друга. Еще немного и я осознаю суть этого знамения, явившегося мне в образе матрешки.
Жора протянул мне руки. И Андрей, о присутствии которого Цуман не догадывался, а я помалкивал, тоже. Я стиснул его запястья, и едва сам не закричал вслед за беднягой Жорой. В первый раз я потерял сознание. Нас обоих трясло, как при турбулентности, потоки энергии пронизывали тела, уподобившиеся единому организму.
– Андрей! – взвизгнул Цуман. Теперь и он увидел. И тут же призрак уменьшился, будто просочился в Жору. Впору было испугаться, когда я ощутил, что оба они оказались внутри меня. Энергии изменили течение, сконцентрировались, слились, и пришло понимание.
Долго удержать это состояние не получилось. Нужно было встретиться снова, чтобы потренироваться. Я не знал, сколько раз потребуется это повторить, но готов был в лепешку расшибиться, такое посетило меня вдохновение.
Жора, выжатый и очумевший, пришел в себя на полу беседки. Я сидел на лавочке, борясь с дрожанием конечностей, и выглядел, наверное, не лучше, но при этом улыбался.
– Это принцип матрешки Сергея Лемешева, – сказал я Жоре. – Не правда ли, звучит, как достойный ответ закону Ширмана?
Как оказалось, Жора понятия не имел, кто такой Ширман, а я пока не мог ему об этом рассказать. Он был под впечатлением от происшедшего и до краев наполнен желанием бороться. Всегда легче за кем-то следовать и в кого-то верить.
– Это все Андрей, я только проводник. – Пришлось умерить Жорин восторг. Может я и тщеславен, но не до такой степени, чтобы мечтать про обожествление.
Мы договорились встретиться в воскресенье на нейтральной территории – возле водонапорной башни. Потрясение от случившегося никак не давало нам вернуться в обычное состояние, к той реальности, которую большинство из нас почитают единственно существующей. Я видел это по рассеянному взгляду Жоры и чувствовал каждой клеточкой своего тела. Казалось, меня опустошили и вновь наполнили, но чем-то непривычным.
– Ты не заметил, сегодня все руководство точно побитое ходит? – спросил я, уже собравшись уходить – обеденный перерыв закончился, и слышно было, как в цехах надрываются звонки, призывая всех на рабочие места.
– Как? Ты не в курсе? – удивился Жора. – Утром было одно из тех собраний, на котором директор выпивает страх своих замов и начальников отделов. Это наш с тобой праздник. Мы называем его день профилактики. Такие собрания бывают только раз в месяц, всегда тридцатого числа.
– Еще один козырь нам в руки! – обрадовался я, немедленно соображая, что до дня восстания теперь ровно месяц, но, кажется, Жора этого не понял.
– Да, чуть не забыл! Поздравь меня, – вдруг спохватился я.
– С чем?
– С повышением. Я редактор заводской газеты. Как там она называется? Ах, да… "Вестник Полиуретана".
Жора посмотрел на меня странным взглядом, значение которого я не сразу понял, и без особого энтузиазма поздравил с новым назначением. Мы оба вернулись к своим обязанностям, к заводской рутине.
К концу рабочего дня я чувствовал себя еле живым – так много энергии ушло в беседке. Я догадывался, что так не должно быть, нельзя растрачивать себя попусту. Наверняка есть какие-то способы сублимации, но я не имею о них ни малейшего представления. Пока не имею.
Размышления наслаивались одно на другое, пока я трясся в автобусе по дороге домой, пока шел от остановки.
В саду я ненадолго задержался полюбоваться каплями росы на паутине. Несмотря на усталость, все казалось мне невероятно красочным и наполненным жизнью. Возможно потому, что сам я преисполнился надежд.
В кухне оказалось несколько людоедов. Все они сидели на корточках. Около холодильника стоял Войчишек. Кивнув, он шагнул навстречу и, оттеснив меня обратно в коридор, вышел на улицу.
– А где Зоя? – спросил я, раздраженный тем, что вместо нее в доме последнее время хозяйничает полдюжины людоедов.
– Отдыхает. На чердаке, – не оборачиваясь сказал Вовчик.
Я прошел в комнату.
Боже, какой здесь бардак!
Подоконник, шкаф, стол – все в пыли. На полу крошки и мусор. Пора уже начинать организовываться.
У меня появилась жажда деятельности.
Начну-ка со своей кровати. Наведу порядок. Затем поужинаю, а после примусь за изучение закона Ширмана. Мне не терпелось за него взяться. Кроме того, я еще не раскрывал карту Сократа. Иметь в запасе реальные пути к отступлению было бы очень неплохо.
Я стал собирать разбросанные вещи.
Где это запропастился Андриан? Утром он говорил, что сегодня у него выходной. Значит, должен быть дома. Никогда мой сосед в такое время не отлучался. В сердце закралась радостная надежда.
А может, Андриан решил не терять времени и уже начать сбивать команду, собирать людей для восстания? Но ведь я ему еще ничего не говорил о своих планах. Что он знает? О чем он может говорить людям, если не имеет представления о слабостях противника и о том, что требуется для его уничтожения?
И все же было очень приятно.
Человек, который вначале показался мне совершенно деградировавшим, теперь своими действиями вдохновлял меня.
Странность, медлительность, чрезмерная флегматичность, возможно, объяснялась влиянием наркотической смеси, что помогала спастись от веяния. Вряд ли, конечно, такой человек, как Андриан, подойдет для участия в проекте "Матрешка", который я намеревался воплотить в жизнь за месяц. Но вполне вероятно, что он поможет мне найти нужных людей.
Я переоделся, навел порядок в вещах. Взял кружку и отправился на кухню налить себе кипятка.
Людоеды уже не сидели на полу, они суетились кто за столом, кто возле раковины, занимаясь каждый своим делом.
На столе лежала красно-бурая груда внутренностей, и Сева проворно с ними разделывался при помощи большого кухонного ножа. Небольшой столик рядом был заставлен пустыми стеклянными банками. На газовой плите в большой кастрюле закипала вода.
Двое менгов промывали под струей воды большие куски то ли легких, то ли печени. На полу поверх большого лоскута полиэтиленовой пленки лежал Андриан. Он был раздет до пояса. Грудная клетка была вскрыта и зияла пустотой.
Я выбежал из дома. У калитки меня вырвало. Выскочив на улицу, я понесся вдоль заборов неизвестно куда.
Черноволосая возникла неожиданно. Не успев свернуть, я налетел на нее.
– Куда спешишь? – поинтересовалась она.
Я не мог выдавить ни слова. Меня трясло.
– Снова на мост? Какой хлипкий достался нам избавитель.
Отчаяние и ужас отступили, все мое существо наполнилось ненавистью.
– Тварь! – Прозвучало как плевок.
Она улыбнулась, остановившись на тонкой грани, близкой к оскалу.
– Так-то лучше. Твой друг был очень счастлив, перед смертью, поверь.