Любовь вопреки и назло всему, когда умерла надежда, и нет будущего, такое чувство способно взорвать мир и родить на его руинах новый. Любовь позволяющая узреть великое в ничтожном, пройти сквозь ад и свести с ума его темного властелина. Именно любви посвящена эта книга, лишь ею одной живут и дышат ее герои.
Содержание:
Глава 1 - Казик 1
Глава 2 - Пятница день 2
Глава 3 - Вечер пятницы 4
Глава 4 - Ничейные родители 6
Глава 5 - Ночь пятницы 7
Глава 6 - Ночь на субботу 10
Глава 7 - Воскресенье. Собачья душа 11
Глава 8 - Клад 13
Глава 9 - Воскресенье 13
Глава 10 - Новая жизнь 14
Глава 11 - Понедельник. Предвкушение 15
Глава 12 - Новое знакомство 16
Глава 13 - Новый жилец 17
Глава 14 - Пятница. Пан Трепетович 18
Глава 15 - Новые знакомые 19
Глава 16 - Вторник вечер. Путь домой 20
Глава 17 - Харон 21
Глава 18 - Ночь со вторника на среду. Ахерон 22
Глава 19 - Суббота. Из осени в весну 23
Глава 20 - Договор 24
Глава 21 - Ираида Александровна 27
Глава 22 - Когда река смерти течет через твой город 27
Глава 23 - Сизая голубка 30
Глава 24 - Четверг. Алый цветок сна 31
Глава 25 - Пятница. Шпионские страсти 32
Глава 26 - Суббота. Родительский день 33
Глава 27 - Шпионские страсти 2 34
Глава 28 - О том, что можно привезти с того берега 35
Глава 29 - За черными монетами 35
Глава 30 - Новые друзья 36
Глава 31 - Беременность 37
Глава 32 - То, чего не может быть. Чудеса продолжаются 38
Глава 33 - Египетские ночи 40
Глава 34 - То, о чем вы хотели спросить, но стеснялись… 41
Глава 35 - Опять дороги 41
Глава 36 - Жизнь после… 43
Глава 37 - Новый друг 44
Глава 38 - Еще на этом берегу 44
Глава 39 - Круг сужается 46
Глава 40 - Богинка 50
Глава 41 - Папа Казика 51
Глава 42 - Тусвет 52
Глава 43 - Погоня 54
Глава 44 - Мессия 55
Глава 45 - Послесловие 55
Примечания 56
Юлия Андреева
Валюта смерти
Куда деваться мне от этой тьмы?
В пустой квартире ждать ежеминутно,
из бездны уходящего рассудка
доносятся чужие голоса.
"Мне холодно и пусто без тебя"
И каждый миг невыразимо чуток,
и каждый мир невыносимо сер.
И я бегу и город принимает
сонеты бед людских
чужих проблем.
А я с тобой иль без тебя -
не диво.
Вновь ты и я.
А счастье есть, и нет.
Желать любви.
А за нее монетой…
Способной дозвониться
на тот свет.
Где ты и я
опять семья.
Где голос твой,
где ты живой,
где ты и я…
Куда деваться мне от этой боли,
куда деваться мне от этой тьмы.
Глава 1
Казик
Себе я места не найду:
Переучет в аду.А.Смир
"Давным-давно Бог сотворил землю и небо, животных, птиц, рыб, солнце и звезды, и велел им жить, поживать и добра наживать. Бог сотворил день, чтобы все видели, что Он сделал, и как это красиво и хорошо. И еще он сотворил ночь – чтобы все спали и видели сны.
А потом Бог пожелал всем много хорошего и создал мужчину, и женщину, и рай, чтобы люди могли там поселиться.
В раю вместе с людьми жили ангелы и разные животные, цвели сады. Все на свете разрешал людям Бог, потому что любил их, как своих детей. Одного только нельзя было делать – рвать волшебные яблоки в саду. Сдались им эти яблоки!
Но однажды люди все-таки нарушили запрет, Бог рассердился и выгнал их из рая".
Казик повернулся на другой бок. Рядом с ним на соседней кроватке посапывала маленькая девочка. У нее был насморк, отчего дыхание получалось с присвистом.
Когда-то давно у Казика были папа и мама. Они жили в маленьком доме, окруженном садом. Давно, так давно, что Казик, как ни старался, не мог вспомнить лица мамы.
Когда его привезли в дом ребенка, он не понимал, почему многие дети не умеют разговаривать. Это было странно.
– Познакомьтесь, это Казик, – сказала толстая тетя с морковного цвета волосами, как у клоуна, что угощал детей на площади карамельками, приглашая в цирк. – Заметьте, совершенно домашний ребенок. Его родители умерли, – прошептала она одними губами, но Казик расслышал и заплакал.
– Не плачь, маленький, – к Казику подошла старушка. – Посмотри, какая у меня би-бика. Твои папа и мама попали в рай, – прошелестела она, обнимая ребенка. – Рай – это там, на небе, – нянечка подняла глаза к потолку. – Ты знаешь что-нибудь о Боге?
Казик пожал плечами.
С этого дня он старался почаще расспрашивать о Боге, и узнал много полезного.
Например, выяснил, что родители находятся в раю и постоянно наблюдают, как здесь, внизу, живет их Казик.
– Они смотрят через дыру в облаке? – спрашивал мальчик, заглядывая в глаза доброй старушке.
– Да, через облако.
– А если небо в тучах, они меня видят?
– Конечно, дорогой.
– Наверно, у них там мощный телескоп. А если я в доме? Они через окно меня видят? А если окно закрыть?
– Окно? – Бабушка задумалась.
– Рентген через любую стену видит, даже через камень, вот такой огромный, – Казик показал руками размер предполагаемого булыжника.
– Может, и рентген, – отмахивалась нянечка. Здорово отредактированная и осовремененная картина рая ей не нравилась.
– А они скоро вернутся?
– Они не вернутся.
– А я, я могу к ним?.. – мальчик снова начал всхлипывать, глотая слезы и неотрывно смотря на бабушку.
– Да, если будешь хорошим мальчиком, то, когда ты умрешь – боженька заберет тебя на небо.
После этого Казик целую неделю был хорошим мальчиком, но почему-то не умер.
Бледно-зеленые стены игровой комнаты казались серыми, все вокруг было серым – день и ночь.
Ранний подъем сменяло умывание в очередь, затем нужно было взять свой стульчик и отнести его к столу. Тихий завтрак, теплый сладковатый чаек, которым наскоро запивают липкую кашу, и вон из-за стола.
Маленькие и большие должны есть сами, потому что, хорошо это получается или не очень, а все лучше, чем, когда эту самую кашу в тебя всовывают. Ребенок давится, мерзкая жижа стекает по подбородку, липнет к щекам. Казик видел, как кормили малышей, и ему это не понравилось.
Относить стул, умывать руки, есть ложкой – и все. Если умеешь это делать – ты молодец, если нет…
И так день за днем, день за днем.
Казик недовольно перевернулся на другой бок, спать не хотелось. Мальчик поднялся, и, стараясь никого не разбудить, подошел к окну, свет фонаря слабо освещал детскую площадку, на которую днем выводили гулять детвору. Скамейки, песочница, беседка, в которой днем любили играть девочки – все казалось таинственным и вместе с тем печальным…
Казик хотел уже вернуться в постель, но тут ему почудилось в беседке какое-то движение, и он невольно прильнул к стеклу.
Так и есть, из беседки вышли двое взрослых дядек, один в черной куртке с капюшоном, другой в сером джемпере, с висящими сосульками волосами.
– Бандиты! Разбойники! – мелькнуло в голове у мальчика, и он чуть было не рванулся сообщать об увиденном ночной нянечке. Но незнакомцы вдруг скользнули за кусты шиповника и через секунду появились с другой стороны площадки, скрывшись в старой, давно не работающей телефонной будке.
Со своего места Казик не видел, что происходит в будке, минутная стрелка на настенных часах замерла на месте, точно приклеенная. Вдруг дверь в будку со скрипом распахнулась, и оба "злоумышленника" выбрались на детскую площадку, шаря по карманам, словно что-то потеряли. Тот, что был в куртке, вывалил на ладонь мелочь и теперь в свете фонаря разглядывал монеты. Другой стоял рядом, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
Не найдя искомого, мужчины начали крутиться на одном месте, то и дело пригибаясь к земле, словно силились что-то на ней отыскать.
Потом тот, что был в джемпере, сиганул за кусты и оттуда через минуту метнулся в беседку, держа в руках зажигалку. Казик ясно видел, как незнакомец пытается осветить пол беседки.
Наконец, ничего не найдя, понурившись, приятели убрались с территории дома ребенка.
Мальчик отпрянул от окна, стоя еще какое-то время посреди комнаты.
"Что могли искать на детской площадке незнакомцы? – То, что потеряли. Да, ночью искать сложно, а вот днем"…
Казик подумал, что если ему удастся оказаться на площадке раньше этих двоих, он бы сумел отыскать потерянное.
Впрочем, не зная, что следует искать, сложно сказать, что было бы тогда…
Поняв, что ничего более интересного уже не произойдет и изрядно устав, мальчик дотащился до своей кроватки.
Перед глазами плыл образ бабушки Софи – мамы отца. Точнее, он не видел лица, только руки, и еще бабушка говорила на другом, певучем и словно пропитанном цветением каштанов и слив языке юга, солнца и синего-пресинего моря. Бабушка жила в сказочном Крыму, где всегда лето… От звучания слов этого языка даже слякотная зима или холодная ветреная осень дивным образом оборачивались весной. Казик понимал слова бабушки и немного умел говорить, как она. Мог объясниться с дедушкой Казимиром и дядей Саргисом.
Только сейчас летние слова утратили привычную магию, Казика никто не понимал. Странно. Не действовал и другой язык – французский, на котором говорили дома. Раньше, еще там, в другом мире – дома, Казику было достаточно попросить на волшебном французском, и все тут же исполнялось, а окружающие улыбались и гладили мальчика по голове.
– Est-ce que je peux manger ce gâteau? – произнес Казик, увидев, как из пространства, откуда-то из запредельной, давно утерянной дали, к нему направляется изящная бабушка Таня – мамина мама, в синем платье с кружевным, вязанным крючком, воротником. В руках бабушки тарелка с пирожными корзиночка, над тарелкой – бабушкина всегдашняя улыбка.
Мальчик почти ощутил вкус любимого лакомства.
У бабушки в ее волшебном холодильнике всегда были свежие пирожные со взбитыми сливками. Она никогда ничего не пекла при гостях, не хвасталась своим мастерством, отчего маленькому Казику казалось, что пирожные каким-то чудесным образом вырастают в холодильнике сами.
Казик всегда выбирал для себя пирожное первым, после чего угощал взрослых. Но даже если он и съедал лишнее, даже если мама начинала закатывать глаза к небу, ворчать о неизбежной аллергии, волшебное: "Est-ce que je peux manger ce gateau?" (Можно мне скушать это пирожное?) действовало безотказно. Его тут же начинали гладить по голове и целовать, хвалить, говоря, что он хороший мальчик. Такого бы не произошло, попроси он дополнительное пирожное на русском.
Однажды Казик разбил бабушкину любимую вазочку, и жаждущий справедливости папа поставил было Казика в скучный угол, откуда, точно в сказке, не было никакого выхода. И тут волшебная фраза: "La mamie, est-ce que je peux aller au jardin avec la nurse?" (Бабушка, можно мне пойти погулять в сад с няней?) помогла мальчику выбраться на свободу.
Причем, и вознамерившийся караулить Казика папа, и просиявшая от слов мальчика бабушка тотчас начисто забыли о своей потере, обнимая и целуя едва успевшего выбраться из угла малыша.
Да, хорошее было время.
Казик наморщил лоб, вспоминая еще одно заклинание, его крохотная ручка выбралась из-под одеяла и тут же стала такой холодной, что снова пришлось зарылся в постель, жалея себя и всхлипывая. Накатившее одиночество казалось почти что видимым. Тяжелая, холодная лавина непереносимого горя. Казик съежился на кровати, из глаз потекли слезы: Ma mère, mon papa, prenez-moi d'ici… (Мамочка, папочка, заберите меня отсюда).
Мальчик послушал тишину, рядом мирно посапывали дети. Такие же брошенные, такие же одинокие дети, как и он сам.
Ma mère, mon papa, prenez-moi d'ici… (Мамочка, папочка, заберите меня отсюда).
Je vous aime plus que ma vie. (Я люблю вас больше жизни).
Неожиданно волшебный французский подействовал на Казика успокаивающе. Je reviendrai (Я вернусь), – Произнес он, в последний раз заклиная пространство, и неожиданно поверил сказанному.
Происходила какая-то дикая несправедливость. Еще совсем недавно, буквально вчера, у него была большая дружная семья, были мама и папа, бабушки и дедушки, тети и дяди. Была няня и Летний сад, был Елисеевский магазин, и прогулки по Невскому. Были золотокрылые грифоны и высоченный Исаакиевский собор, к вершине которого можно подняться на руках у папы, прижимаясь щекой к его мягкому бородатому лицу и боясь глаза открыть от страха перед крутой лестницей. От желания вечно ощущать тепло родного существа. И вдруг все это исчезло, закрылась дверь в счастливую сказку, и вместо родного дома, квартиры бабушки Софии, вместо львов, сфинксов и грифонов, вместо каменных набережных, подсвеченных и оттого еще более прекрасных ночью дворцов, – вместо всего этого его засунули в мрачный чулан сегодняшней жизни! – Это было несправедливо, и Казик понимал, что отсюда следует как можно скорее сбежать.
– Je reviendrai (я вернусь), – уже громче произнес Казик, вдруг ясно понимая, что когда-нибудь, возможно уже очень скоро, у него появится новый шанс. Он найдет дверь во вчера, откроет ее и снова будет счастлив со своей семьей!
Успокоившись, он свернулся клубочком, запихнув в рот палец, как делали все дети, и, посасывая его, заснул.
Глава 2
Пятница день
Вот реальность другая,
Живем и ее ругая.А.Смир
Голова заболела сразу же, едва только Аня поняла, что снова проснулась. Снова проснулась одна. Лежащая рядом подушка была смята, но Анна знала, что смяла ее сама ночью, плача и захлебываясь слезами. Впрочем, вторую подушку давно следовало убрать в шкаф, как вызывающую болезненные воспоминания, но она все еще не могла этого сделать.
Веки опухли до такой степени, что сделались тяжелыми и непослушными. Она попыталась подняться, но голова ответила новым приступом боли. Какое-то время Аня сидела, борясь с подступившей к горлу дурнотой. В комнате было темно из-за плотных штор, но она знала, что это еще ни о чем не говорит, сейчас могло быть утро, день, вечер или ночь. Она давно уже потеряла счет времени, поднимаясь с постели лишь для того, чтобы добраться до туалета или попить.
Сколько времени уже длится депрессия? Месяц? Полгода? Год? – волосы отросли и скатались, словно пакля, ногти… да, когда-то она умела следить за собой, по пять раз на дню меняла прическу, ходила в фитнес-клуб, плавала в бассейне. Она была красива, и мужчины оборачивались, глядя ей вслед, когда-то ей было, для кого жить, кому нравиться, теперь…
Сколько времени еще во сне она будет видеть эту проклятущую катастрофу, когда их с Димкой машина кувыркалась, летя вниз под гору, а она орала, захлебываясь собственным криком, орала каждое мгновение, ударяясь о стены и потолок. Орала, пока в легких не закончился воздух от внезапного удара.
Аня прекрасно помнила этот момент, а дальше – обрыв. Как выбиралась из уже дымящейся машины, как бежала прочь, позабыв о раненом Димке. Не помнила и взрыва. Ничего не помнила.
Проще всего было думать, что на самом деле ее выбросило из машины, что она вылетела в жаркую южную ночь уже будучи без сознания. Никто в целом мире не мог обвинить Аню в том, что она была как-то повинна в смерти Дмитрия. Что не пришла на помощь, не вытащила, даже не попыталась… Простое стечение обстоятельств.
Да что там говорить, что никто не мог – ни у кого духу бы не хватило сказать, что молодая, только что вышедшая замуж девушка могла пожелать смерти своему любимому. Язык не повернулся бы произнести такое!
Анна поднялась и, превозмогая головную боль, добралась до холодильника, в котором стояла бутылка минералки. Крышка легко крутанулась на месте. Не тратя силы на поиск стакана, она с жадностью припала к горлышку, не останавливаясь, пока не выхлестала половину.
"Собраться и поехать на кладбище, – выродила она первую трезвую мысль. – Сначала на кладбище, а потом в церковь".
Она уже давно почти ничего не ела, впрочем, чувство голода не появлялось. Безуспешно подружка Тоська притаскивала ей фрукты, пыталась увлечь разговорами о поездках заграницу, о работе, знакомых… смешно… какая заграница? Какая работа? Нет его – значит, нет ее.
Впрочем, на кладбище съездить все-таки надо. Не по-человечески это как-то, валяться здесь в тепле и уюте, когда он там совсем один…
Да, доползти до кладбища и…
Аня медленно натянула джинсы, которые сделались ей велики в талии и бедрах и пузырились на коленях, длинный джемпер с горлом, повязала голову черным платком, сунула ноги в кроссовки и – последний штрих – напялила на лицо черные широкие очки "черепаха Тортилла" – хит прошлого сезона. Из зеркала на Аню глянул полутруп с бледным, распухшим от слез лицом. Существо без возраста, хотя, возможно, возраст ей все-таки дали бы: лет сорок в самом лучшем случае. Сорок, когда в реальности едва перевалило за двадцать. Так дела пойдут – менты начнут придираться, что паспорт фальшивый.
Хотя какая разница?
Не торопясь, она сунула в сумку кошелек, подобрала с пыльной полки неожиданно тяжелую связку ключей. Охая, точно вдруг состарилась еще больше, выбралась из квартиры, тщательно закрыла дверь на два замка. И… чуть не столкнулась с выскочившей из соседней квартиры здоровенной, точно снежный человек, теткой в ситцевом халате, повязанном сверху грязным фартуком.
Аня охнула, хватаясь за дверную ручку и пытаясь сохранить равновесие, в то время как сумасшедшая баба с ревом пронеслась мимо нее, выскочила на лестницу и перегнулась через перила, свешивая в пролет огромные груди.
– Сто-о-ой! Паразит! Стой! Мне надо, неужели не понимаешь, девятое сентября, изверг, день его рождения!