- Что касается того, как это можно было пережить… - с улыбкой мудрой змеи и напускной задумчивостью произнес он. - Переживают и куда более страшные вещи. Представьте себе женщину, муж которой решил кончить жизнь самоубийством и рассказывает ей об этом. И знаете, что она говорит ему в ответ? Что уйдет вместе с ним. Только она не сможет выстрелить в себя, поэтому пусть он сначала убьет ее, а потом себя. После этого они садятся писать предсмертные письма, в которых объясняют, что не могут больше жить, просят прощения у всех близких. После этого они ложатся рядом на большую двуспальную кровать, и муж, закрыв глаза, стреляет ей в висок, а потом тут же стреляет в себя, тоже в висок…
Ледников сделал эффектную паузу, оглядел публику. У Виктории Алексеевны расширились от ужаса глаза. Андрей сидел, опустив глаза, механически вертел пустую рюмку. Гланька смотрела на Ледникова поощряюще и одновременно оценивающе.
- Но стреляет неудачно. Причем оба раза - и в жену, и в себя. Жену он тяжело ранил и себя убить сразу не смог, какое-то время после выстрела еще дышал… Жена попыталась подняться, что-то сделать, но только бессильно сползла на пол… Так их и нашли - он лежит, откинувши голову на подушку, и еще дышит, хотя ясно, что умирает, а она сидит на полу с залитым кровью лицом и что-то шепчет… Она выглядела невменяемой. Движения абсолютно хаотичные, нескоординированные, речь бессвязная, обрывочная… Сначала никто не мог разобрать, что она говорит… Потом поняли - она просила какой-нибудь платок, чтобы вытереть кровь с лица… Вы представляете, что пережила она?.. Когда очнулась после выстрела и увидела, что произошло?
Виктория Алексеевна давно уже была в слезах. Гланька тоже призадумалась. Наверняка прикидывала, а может, стоит раскрутить и этот сюжет?
- Кстати, в этой истории было еще много любопытных деталей. Например, когда в одном высоком собрании, восторгавшемся собственной демократичностью и прогрессивностью, докладчик, прервав свою речь, срывающимся от торжества голосом объявил, что министр - а этот человек был министром - и его жена застрелились, в ответ раздались аплодисменты, полные самого неподдельного энтузиазма… А потом сыну не разрешали захоронить прах отца и матери, и урны с их прахом несколько месяцев стояли у него дома на подоконнике… Прямо сцены времен французской революции. Кутон и Сен-Жюст отдыхают…
- Ледников, а чего ты вдруг его вспомнил? - вроде бы равнодушно осведомился Андрей, по-прежнему внимательно разглядывая пустую рюмку, которую он методично перекатывал пальцами.
- Кого? - сразу вскинулась Виктория Алексеевна. - Андрей, ты что, знал этого человека?
- Знал. Впрочем, и ты тоже. Его все знали.
- Я? - не поверила Виктория Алексеевна. - А кто это?
- Если я не ошибаюсь, Пуго…
- Пуго, - завороженно повторила Виктория Алексеевна. - А кто это?
- Пуго Борис Карлович, министр внутренних дел СССР. Был такой…
- Путчист, - завершила его мысль Гланька. - Активный участник августовского путча 1991 года. Бабуля, это даже я знаю, хотя мне тогда лет двенадцать было и интересовалась я совсем не политикой, а жгучими тайнами поцелуя по-французски…
- Если бы ты знала, сколько я министров пережила в своей жизни, - отбилась Виктория Алексеевна. - Всех разве запомнишь?
- Так чего ты про Пуго вспомнил, а, Ледников? - почему-то никак не мог успокоиться Андрей. Голос его дрожал. - Я тогда, может, и не аплодировал, но тоже посчитал это справедливым возмездием.
- Господи, Андрей, а ты-то как там оказался? - тут же всполошилась Виктория Алексеевна.
- Бабуля, ты забыла, что папуля у нас - заслуженный ебелдос, - засмеялась Гланька.
- Кто? Как ты можешь так про отца?
- Ебелдос - это сокращение от их лозунга "Ельцин - Белый дом - Свобода". Вот и получается - ебелдос. По-моему, крайне выразительно.
- Да, я был среди защитников Белого дома, провел три ночи на баррикадах и ничуть не жалею об этом! - с излишним, пожалуй, для семейной трапезы пафосом объявил Андрей.
- А дачу нам за это оставить не хотят? - тихо проговорила Виктория Алексеевна.
- Бабуля, браво! Гениальная логика! - зашлась в восторге Гланька.
- А я не для того там был! - загремел Андрей.
- Папуля, мы знаем, что ты идейный, - сказала Гланька успокаивающе, но доля сарказма в ее голосе была, пожалуй, чрезмерной. - Что тебя обуревали тогда высокие чувства и голова твоя кружилась от воздуха свободы, которой тебе всю жизнь так не хватало. Но я думаю, Ледников вовсе не хотел тебя чем-то задеть. Правда, Ледников? Ты же про Пуго вспомнил не для этого? Не для того, чтобы напомнить папочке, как он был глуп и жесток в своих революционных устремлениях?
Ледников, чего греха таить, любил при случае поддеть Андрея за его неизбывную демшизовскую упертость. Она, эта упертость, была для него в некотором роде неразрешимой загадкой. Никогда бы он не подумал, что Андрей при его порывистости и жизнелюбии, которое обычно предполагает некоторый цинизм в отношении к жизни и людям, ею заболеет. А вот поди ж ты!..
В какой-то момент у Андрея что-то не заладилось с работой, начались конфликты с отцом, особенно обострившиеся во время крушения государства. Андрей во всем винил советскую власть и обернулся пламенным демократом, с головой ушедшим в образовавшуюся бучу, боевую и кипучую. Даже Ледников, в силу более юного возраста смотревший на происходящее несколько со стороны, удивлялся его энтузиазму и восторгу.
Ничего особенного от своего бескорыстного участия в исторических событиях Андрей не получил. Поклявшись больше никогда не служить в государственных учреждениях, он в конце концов оказался в должности рядового юриста частной фирмы, где, естественно, царили тоталитарные порядки, непробиваемое кумовство и чудовищное лицемерие. Объединяло всех сотрудников фирмы стремление что-то стырить по-быстрому и всепоглощающее желание халявы.
Общая обстановка в стране тоже не радовала. Но Андрей, хотя и не был слепым, не отказывался от идеалов свободы. Он приспособился к новым временам и нашел способ, как оставаться верным идеям революции, даже видя то, что творится вокруг. Оказалось, для этого нужно все больше и больше ненавидеть советскую власть. Чем гнуснее и нелепее становилась наступившая жизнь, тем более страстно и яростно клял он советское прошлое. В то время как все большее число людей согласно Пушкину - "настоящее уныло, что пройдет, то будет мило" - относилось к советскому прошлому все снисходительнее, он черпал силы для веры в свободу и демократию в постоянном усугублении своей ненависти. Его личные счета к советской власти становились все глобальнее и изощреннее. Поистине они приобретали гомерические размеры и библейский трагизм. Он описывал свою молодость такими черными красками, что Ледников порой с трудом верил, что ему приходилось собственными глазами видеть в те жуткие годы Андрея в самом веселом и счастливом расположении духа, в окружении завидно красивых женщин и беспечно веселых друзей, за столом, ломившимся от изысканных яств и напитков…
В последние годы, правда, в испепеляющей ненависти Андрея к прошлому появилось что-то профессионально занудное и по-стариковски негибкое, засохшее. А вот на трудовом поприще дела его стали налаживаться. Во-первых, с годами в нем обострилось умение отстаивать свое не только без всякого стеснения, но и со скандалами, на которые он от рождения был большой мастак. А во-вторых, Гланька без всякой застенчивости пригласила в одну из первых же своих телепередач хозяина фирмы, в которой подвизался Андрей. После передачи Андрей был моментально переведен на должность с куда более широкими перспективами. Никто из Востросаблиных не увидел в этом ничего предосудительного, потому что невероятное, заложенное от природы умение приспосабливаться к обстоятельствам было их семейной чертой.
Но трогать Андрея за хронически воспаленное место сегодня у Ледникова не было никакого желания. Не хватало еще ему затевать тут скандалы. Тут и без него желающих хоть отбавляй. И потому, спокойно глядя Андрею в глаза, он сказал:
- Да нет, конечно. Ничего я не хочу напоминать. Я совсем о другом. О том, что вокруг самоубийства Пуго тоже ходило много разных слухов. Действительно ли это было самоубийство и не помог ли им кто-нибудь? Ведь пуля вошла в так называемую "точку киллера" - ровно посередине воображаемой линии между виском и ухом. Обычно так стреляют профессиональные убийцы, делая контрольный выстрел в голову. У жертвы в таком случае нет никаких шансов на выживание. И хотя Пуго, когда его нашли, еще дышал, шансов у него не было…
Слушали его, затаив дыхание. Ледников выдержал эффектную паузу и продолжил:
- Ампилогов погиб после такого же точного, расчетливого выстрела. Непрофессионалы даже если стреляют так, то обычно выше. Кстати, во время расследования убийства Ампилогова все оперативники дружно говорили, что стрелял, скорее всего, профессионал. Во всяком случае, почерк - профессионала, совершенно неженский. Любому сыщику или следователю известно, что женщина обычно может выстрелить только спонтанно - в результате бурной ссоры, скандала, выяснения отношений… При этом женщины почти всегда стреляют в туловище, а не в голову.
- Почему? - деловито спросила Гланька.
- Тут, с одной стороны, боязнь промахнуться, потому как оружием они обычно владеют хуже мужчин. А с другой… Женщины много времени проводят перед зеркалом, для них любой недостаток на лице - страдание, у них всегда присутствует инстинктивный, неосознанный страх обезобразить человеческое лицо…
- Ледников, да ты у нас просто Фрейд! - захлопала в ладоши Гланька.
- Ну да… Это азы криминалистики, - поскромничал Ледников. - Еще, например, известно, что женщина - а тем более находящаяся в состоянии сильного душевного возбуждения! - если стреляет, то всегда выпускает всю обойму до последнего патрона. Практически никогда не ограничивается одним выстрелом.
- А это еще почему?
- Потому что в порыве ярости и гнева она не способна сразу оценить результаты стрельбы, не понимает, попала она или нет, убила или… Поэтому в экстазе она чаще всего палит и палит, как заведенная, боясь остановиться. Ужасаясь тому, что вот сейчас патроны закончатся, и она увидит, что натворила.
- Класс! - неизвестно о чем сказала Гланька. - И что из всего этого следует?
- С точки зрения классической криминальной психологии из этого следует, что в Ампилогова стреляла не женщина. Или…
- Или?
- Или женщина совершенно необычная, с повадками и навыками профессионального киллера.
- Киллера! - фыркнула Гланька. - Откуда его жена вообще знала, как с этим пистолетом обращаться? Что сначала надо снять его с предохранителя?
- Ну, это-то как раз для нее была не проблема, - вдруг спокойно сказал доселе не проронивший ни слова Андрей.
- Да? - слегка опешила от неожиданности Гланька. - Откуда ты знаешь?
- А они с мужем у нас на участке как-то устроили показательную стрельбу.
- Иди ты!
- Пришли в гости и притащили именной пистолет Ампилогова. И всем дали пострелять. Даже мне. И я помню, она палила очень ловко. Во всяком случае, куда лучше меня. Оказывается, у них это было обычное дачное развлечение. Кстати, следы от пуль в наших соснах до сих пор видны. Можно посмотреть, если есть желание.
- Как интересно! - загорелась Гланька. - А, Ледников? Как тебе поворот сюжета?
- Ну, палить для развлечения по воробьям и хладнокровно стрелять в человека - вещи все-таки разные, - пожал плечами Ледников, барабаня пальцами по столу. - И потом - как стрелять… Тогда выясняли, можно ли было произвести выстрел так, чтобы он не был слышен спящим в доме охранникам? Выяснили - можно. Только в данном случае выстрел должен быть сделан в упор. То есть пистолет надо вплотную приставить к виску, и тогда голова жертвы срабатывает как глушитель. Значит, Ампилогова должна была упереть ствол прямо в голову спящего мужа…
Тут он увидел, с каким ужасом смотрит на него Виктория Алексеевна, и подумал, что сеанс игры в следствие пора сворачивать. Что это он так разговорился? Неужели все из-за того, что ему хочется произвести впечатление на эту молодую нахалку? Ну, ты, Ледников, даешь! Наверное, все из-за того, что пребывание в этом семействе стало его уже порядком утомлять. Тут за каждым словом подводные рифы, неведомые ему тайны, намеки и упреки. Тут все готовы в любой момент сорваться в ссору, истерику, слезы, а потом целоваться в умилении. Взвинченный, непонятно от чего психующий по любому поводу Андрей, несчастная в каждом слове Виктория Алексеевна, будто взбесившаяся, откровенно презирающая самых близких людей Гланька, раздолбай Артем, которому на всех, кроме себя, наплевать… Что, у него своих проблем не хватает? С головой! Но никто из них об этом даже на секунду не задумался, даже не поинтересовался, а как он живет. Эти люди ведут себя так, словно он только и должен, что переживать и решать их проблемы!
Вдруг он почувствовал, как Гланька нашла под столом его руку и ласково, успокаивающе сжала. И тут в дверях возникли Артем и Лена.
Глава 8
Аффект
Артем с дикарским воплем продемонстрировал публике бутылки коньяка и шампанского, которые он держал в торжественно вскинутых руках. Гланька оглядела их с ленивой усмешкой и, наклонившись к Ледникову, негромко сказала: "Точно натрахались!"
Андрей же вдруг вскочил и опять принялся куролесить и выламываться.
- А вот и герой нашего времени пожаловал! - провозгласил он, сгибаясь в шутовском поклоне перед Артемом.
Артем, поначалу было насторожившийся, решил, что брата нужно поддержать в его удалом начинании, и принялся ему с охотой и облегчением подыгрывать:
- Спокойствие, граждане! Ценю ваши чувства, но постарайтесь держать себя в руках. Все остаются на местах. Объятия и поцелуи отменяются. Все садятся. И продолжайте, граждане, продолжайте выпивать и закусывать, пусть вас не смущает наше присутствие… Я и сам могу чашечку…
- Неужто соизволите? - заломил в восторге руки Андрей.
- Отчего же не соизволить? Еще как соизволю. Нам, знаете, ничто не чуждо.
- Нет, что делается! - заметался в восторге по комнате Андрей.
Он ловко, с гусарским шиком усадил Лену, а сам снова бросился к Артему.
- Просто душа замирает от восторга и благоговения! Вы уж на нас не сердитесь, Артем…
- Николаевич, - благожелательно кивнул Артем.
- А как же! Обязательно - Николаевич. Непременно! Мы же понимаем. Свое место знаем. Люди с понятием-с! А мы тут, знаете, по-простому так, по-дачному, чайком балуемся. Ну и коньячок тут, как же-с! Вы уж не судите нас строго, высокочтимый Артем Николаевич!
- Да уж я потерплю, придется. Куда от вас денешься! Чай-то хороший? Не спитой? Не из опилок, случаем?
- Да как можно?! - заломил руки от обиды Андрей. - Драгоценный вы наш! Да разве мы посмели б! Вас самолично - да из опилок!
Ледников покосился на Викторию Алексеевну. Она смотрела на дурачащихся сыновей во все глаза и выглядела совершенно счастливой. "Нет, семья, - подумал Ледников, - все-таки семья, несмотря ни на что! Все-таки самые близкие друг другу люди".
- У вас всегда было весело, - сказала Лена. - Причем без всякого повода… Я так всегда вам завидовала!
- Ну, как же без повода, - вдруг с садистской усмешкой сказала Гланька. - У нас повод ого какой! Всем поводам повод - хочешь смейся, хочешь гогочи!
- Что ты имеешь в виду? - удивленно спросила Виктория Алексеевна, промокая глаза.
- Ну, как же! Мы ждем прибавления в нашей большой и дружной семье. Ты что, бабуля, забыла?
- Мы? - ничего не поняла Виктория Алексеевна.
- Мы. Семейство Востросаблиных. Твой сын и наш дядя продолжает усердно размножаться!
- Ты чего несешь? Офонарела, что ли, от своей звездности? - наконец понял, куда она гнет, Артем.
- Я несу? - изумилась Гланька. - Это ты несешь нам радостные вещи. Или ты уже забыл, что сообщил сегодня всем поутру?
- Боже мой! - ахнула Виктория Алексеевна. - Я ведь тоже забыла!
- Простите, я не очень понимаю, о чем вы все время говорите? - растерянно сказала Лена.
- Мы говорим о том, что у них будет ребенок.
- У них?
- У них, у них! - радостно подтвердила Гланька. - У хорошо знакомого вам Артема Николаевича и его ненормальной жены.
- Так он же развелся, я слышала… - беспомощно сказала Лена.
- Кто тебе сказал? - неожиданно грубо и жестко спросил Андрей. - Зачем ему разводиться? Ему так удобнее - не разводясь. На всякий случай. А вдруг понадобится переночевать при случае? Ну и ребенка завести по ходу дела.
- Поздравляю, Артем… - с трудом, но спокойно выговорила Лена. - У вас действительно очень весело…
- Просто зашибись! - скривила губы Гланька и, глядя на Лену с нескрываемым торжеством, съязвила: - "Ярмарка безумия", действие второе, спектакль продолжается.
- Но мне пора. Спасибо.
Лена встала и пошла к выходу.
- Енот! Енот! - дернулся следом за ней Артем.
- Ты понимаешь, Ледников, его жена теперь из-за ребенка вернется к нему… - раздраженно бросил Андрей. - А мать не сможет с ней жить под одной крышей. И она, тварь, это знает… И специально это делает!
- Да, Валя, я стану лишней в собственном доме, - тихо сказала Виктория Алексеевна. - И здесь я теперь не могу жить. У меня отнимают все. Этот дом, квартиру, в которой мы жили с Колей… У меня отнимают все.
В комнату вернулся распаленный, пылающий злобой Артем. Он наклонился к Гланьке и яростно выкрикнул:
- Кто тебя просил? Чего ты лезешь не в свои дела?
"Ну, вот, - подумал Ледников, - сейчас еще придется эту язву защищать от разбушевавшегося дяди". И в который раз за день подивился откровенности и накалу чувств, бушевавших в семье Востросаблиных. В его собственном семействе ничего подобного представить было нельзя. Мать и отец могли обидеться на какое-нибудь неудачное слово, даже случайно повышенный голос. Обидеться, замкнуться в себе, не разговаривать несколько дней…
Но Гланьке, похоже, ничьей помощи не требовалось. Она смотрела на бушевавшего Артема с холодным презрением, но без всякого беспокойства по поводу своей судьбы.
- Чего ты сюда вообще приперлась? - бесновался Артем. - Чего ты тут вынюхиваешь?
- Что - не обломилось? - рассмеялась Гланька. - А ты хотел и здесь попользоваться моментом? Перепихнуться под шумок и побежать дальше?
Артем буквально задохнулся от ненависти, но тут между ним и Гланькой встал Андрей.
- Она - моя дочь, - сказал он. - И она здесь - дома. Поэтому выбирай выражения. Ты не со своей хамкой-женой разговариваешь!
- Что вы лезете в мою жизнь? Какое вам до нее дело? - вдруг с искренней болью воскликнул Артем.
И Ледникову, хорошо знавшему цену его страданиям, тем не менее стало его вдруг по-настоящему жаль. Он быстро взглянул на Викторию Алексеевну. Та смотрела на своих сыновей с привычно печальным лицом.