– Может быть глупость… Но как ты считаешь мы имеем право рисковать? Когда она один раз уже показала, на что способна. Она уже почувствовала слабость перед ней общества. Она видела, как шестеро ментов стояли, боясь к ней приблизится! А страх перед ней она воспринимает как власть над людьми. А завтра она войдет в банк и приставит иглу к клерку и скажет: мне нужны деньги или ты будешь до конца своих дней пахать на таблетки от СПИДа. Это именно власть страха… как и любая власть она развращает. Не сегодня и не завтра, но она точно воспользуется этой властью в ситуации не как сегодня… не для защиты. И потому мне не стыдно, что я нарушаю обещание. Что такое один человек, когда в опасности общество? И притом…
Он странно замолчал на полуслове и, уставший ждать, Фомин спросил:
– Что при том?
Веккер повернул голову к окну и сказал, кривя в усмешке рот:
– Сема… мне кажется это война. Война здорового человечества против силы, которая скоро организуется… против силы, которую будет не остановить увещеваниями… знаешь в политике есть такое понятие сдержек и противовесов? Так вот тут ни сдерживание, ни противовесы не прокатят. Этот противник, обозленный на здоровый мир, приложит немало усилий, чтобы и остальному миру стало так же плохо как ему. И я не знаю, как это остановить. И никто не знает. Потому что, чтобы мы не сделали все будет плохо.
– Так ты что… была бы твоя воля ты бы их убивал? – изумленный откровением спросил Семен.
Веккер ответил не сразу… Он улыбнулся как-то слишком грустно и сказал:
– Нет, наверное. Но изолировал бы точно. Что я, кстати, и делаю. Но пока это касается только тех, кто выходит за рамки Игры. Общество ни в чем не виновато перед ними. И если они начинают создавать угрозу обществу… в общем они знают на что идут. Семен не гляди на меня как на диковинного зверя. Я много думал об этом. Побольше чем ты. Да и повидал я их больше чем ты себе представить можешь. И везде одно и тоже… они считают, что остальной здоровый мир в чем-то виноват перед ними или чем-то им обязан. Есть дети, зараженные в больнице… есть несчастные, зараженные в зубных кабинетах или на переливании крови… есть много несчастных случаев. И этих людей надо пожалеть. И надо им помогать. Это, да, вина общества, что недоглядели. Вина контролирующих органов. Даже наша с тобой вина. Но как только такой несчастный начинает создавать даже нам с тобой угрозу…
Веккер замолк, разглядывая лицо Фомина. Потом он вдруг улыбнулся, открыто, словно рассказывал анекдот и сказал:
– Знаешь, что мне Вика сейчас сказала? Что, да, она ненавидит весь этот долбанный мир. Эту страну… Этих политиков которые никак не могут принять указ об изоляции подобных больных. Ведь если бы того парня, который ее заразил… если бы его вовремя увезли в другой город или в специальный санаторий… она бы не бегала по метро и не расклеивала бы эти объявления. Подумай на секунду: Она уже зла на всех нас. Мы для нее еще не враги, но уже друзьями не станем. И она тоже не станет другой. Если бы у нее было время вырасти, набраться мудрости… стать матерью, в конце концов. Да, она может родить, но не станет рисковать. Есть шанс и не маленький, что ребенок будет ВИЧ инфицированным… зачем рожать? Зачем дарить жизнь, чтобы ее отняла эта же болезнь? У нее нет времени стать умнее… и значит она потенциально наш враг. Твой и мой. А так же всех здоровых людей… парней, которых она может заразить. Она ведь красива. Правда? Ты бы с такой с удовольствием переспал?! Не зная, чем она больна, ты бы пулей к ней в постель прилетел. Не мотай головой. Надо оставаться честными с самими собой, раз не получается быть честными с ними.
Фомин молчал. В его голове все настолько спуталось, что он действительно пожалел о переводе в подчинение Веккеру. Одно дело, когда ты решаешь строго оперативные задачи и ни о чем другом не думаешь. Другое дело, когда у тебя нет выбора и ты должен думать не просто об исполнении приказа, а еще решать моральную проблему.
– Она жалеет, что таких больных не изолируют? – переспросил Фомин. Веккер кивнул и Семен сказал: – Ну что ж… тогда в ее случае мы исправим данную оплошность…
Вечером, задержавшись на работе, когда даже Толик уже уехал домой, Семен, скурив почти полпачки сигарет за неполный час, решился на не совсем адекватный поступок. Накинув на плечи куртку, он прошел в дежурную часть и попросил уточнить у дежурного по изолятору, где содержится задержанная утром девушка. Ему быстро сообщили нужное и Семен порадовался что девчонка не сидит в их подвале, а переведена в здание изолятора пристроенное к Управлению. Там все-таки новые помещения. Поприличнее обстановка. Не долго рассуждая, он вышел из Дежурной части на улицу и побрел к освещенному входу в изолятор. На входе он поздоровался со своим знакомцем дежурным и после положенных формальностей поднялся на третий этаж, где были камеры для особо опасных "нигадяев", как говорил с улыбкой дежурный. Охрана, не смотря на вполне официальный запрет нахождения на территории изолятора посторонних лиц, не обращала вообще никакого лишнего внимания на Семена. Все ведь друг друга знали. Остановившись перед камерой, в которой по журналу находилась Вика, Семен больше ни о чем не думая открыл смотровое окошко.
Вика спала. Ее не разбудил ни грохот отпираемого окошка, ни довольно громкий ржач двух охранников у лестницы. Она спала сном человека, который действительно устал. Ей было все равно, что деревянная шконка неудобна и что поутру у нее наверняка онемеет рука, которая странно была подвернута под голову. Ей было уже, наверное, все равно, что в камере пахнет мочой. Она спала так, как никогда бы не смог спать в камере сам Семен. Она спала, словно надеялась на лучшее. Не так… словно точно знала, что все в итоге будет хорошо. Спокойно, беззаботно. Без нервных подрагиваний во сне.
Давно Семен не смотрел на спящего человека. Он даже испугался, что эта пигалица проснется от его слишком пристального взгляда. Но оперативник не мог оторвать своего взора. Толик был прав. Она была красива. Необыкновенно красива. Там на перроне, когда она оскаленным волчонком билась между наступающих милиционеров Фомин этого не видел. В машине сидя за рулем, он тоже не мог ее пристальней разглядеть. В кабинете у Толика он лишь украдкой поглядывал на девушку боясь, что Толик неправильно поймет его рассматривания и будет снова насмехаться. Она была очаровательна. И она была смертельно опасна для всего человечества. Завтра она действительно решится и начнет заражать… скольких она успеет? Скольким она навсегда испортит жизнь пока ее не остановят. Та девчонка успела двадцати трем… это только те, кого нашли. Этой удастся больше.
Стоя перед камерой, Семен, словно сам себя убеждал, что, то, что они делают, оформляют на нее дело по двести девяносто пятой статье, суть высшее благо. Но уговаривать себя становилось все труднее и труднее. Невинное лицо расслабившейся во сне девушки убивало в нем любую мысль о том, что она опасна. Что в ее голове уже табунами бегают "тараканы" о несправедливости мира и о том, что мир должен перед ней ответить.
Осторожно закрыв смотровое окошко, чтобы не разбудить ненароком, Семен закурил и подошел к охранникам:
– Парни, девчонку хоть покормили ужином?
– Ну конечно! – ответил один из них. – Этот этаж первым кормят.
– Ага… – неопределенно сказал Фомин и, подумав, добавил: – Ну, хуже не будет… Я вот что сейчас… сгоняю в ларек куплю, ей чего-нибудь. В дежурке пакет оставлю. Вы будете вниз вверх шастать занесите ей? Хорошо? Я сам не буду с ней встречаться. А то она от вида моего в истерику впадет.
Парни заржали, а Фомин направился вниз. На улице он пересчитал деньги, что у него были с собой и уверенно потопал, но не в ларек, а в супермаркет, отстроенный напротив управления. Девчонке многое понадобится. И неизвестно когда ей еще смогут помочь родители и помогут ли вообще.
Отмечая в памяти, что он просто ОБЯЗАН найти ее родителей и сообщить все, Семен вошел в ослепляющий свет магазина.
Глава седьмая.
1.
Украсть лодку, было бы плевым делом для ловкого мальчика страстно желающего покинуть проклятый город. Но как миновать стражу, что освещала неширокую реку с обеих сторон и была готова расстрелять из арбалетов любого пытающегося сбежать. Нечастые суда, которые проходили мимо пристаней города тоже ничем не помогли бы. Предупрежденные заранее шкиперы боялись всякого, кто пытался забраться к ним на борт. Матросы, выставленные вдоль бортов, обещали любому подплывшему, что убьют его, но не дадут подняться. Питер уже слышал это, когда люди из ватаги Котелка пытались подобным образом смыться.
Вдобавок посреди реки прямо на фарватере встала яхта барона. И своими двенадцатью пушками "Удача" обещала мало хорошего тем, кто без разрешения попытается сбежать. Лодка абсолютно не помогла бы мальчику, даже если бы он и раздобыл ее. Сидя на откосе под скрипучими соснами, прячась в сумерках, словно один из воришек Котелка, мальчик начинал трезво понимать, что перебираться придется все-таки через стену. По старой давно нехоженой лазейке. Одно радовало в этой ситуации мальчика, что в городе осталось слишком мало стражи, чтобы полностью присматривать за стенами. Это был шанс для любого пытающегося сбежать. Отчего-то стража решила, что если кто и решиться покинуть город незаконно так будут делать это по реке, а не преодолевая стены. И хорошо если на полукилометровые пролеты между башнями приходилось по два стражника. Это был шанс и не плохой.
Решив окончательно, что река не его путь спасения, мальчик поднялся и пошел к недалеким складам городских купцов. Там он рассчитывал пересидеть время до полной темноты и лишь когда стемнеет отправиться выполнять задуманное. Но перед этим… перед этим он должен был сделать еще нечто очень важное.
Выждав до темноты под деревянными настилами, на которых обычно сортировали товары, Питер побрел, таясь от всех в сторону баронского дома. Там он снова вызвал Родерика и почти четверть часа ждал пока этот стражник выйдет к нему. И тот вышел. Но вместо первых слов он закатил мальчику в ухо и почти оглушил того. Уже с мостовой Питер еле расслышал непереносимые для него слова:
– … шлюхе, чтобы она тебя больше не присылала. Я вам не похоронная команда!
После этого ворота закрылись, а мальчик с полными глазами слез все еще лежал на мостовой, пытаясь понять, за что его ударили. Он с трудом поднялся и, прижимая ладошку к уху, поспешил прочь во тьму остального города, раз у света баронского дома с ним так поступили. Он уже справедливо стал полагать, что у него и правда нет в этом мире никого, а тот, кого его мать называла другом, таковым, по сути, не являлся.
Лишь подойдя к дому тетки Фрейлих, которая в церковные праздники раздавала всем детям сладости, он остановился и смог оторвать ладонь от раскаленного и раскрасневшегося уха. Не за сладостями он пожаловал к этому дому с темными окнами. Не за помощью, хотя тетка Фрейлих могла бы и приютить сироту, ее доброта была общеизвестна. Он пришел к ее дому только потому, что он примыкал к городской стене и с крыши было так легко забраться наверх. А там… всего сто метров пробежать незамеченным по стене и можно прыгать вниз на пусть тонкие, но такие спасительные ветки орешника. Они без труда выдерживали вес мальчишек, но обломались бы под весом взрослого мужчины. Только по этой причине начальник стражи не приказывал их вырубать. Выросшие, пусть и высокие кусты на склоне сухого рва вряд ли как-то могли помешать безопасности ограды.
Мальчик посмотрел наверх и заметил неспешно прогуливающегося с факелом стражника. Вооруженный копьем и мечом он был практически безопасен для Питера. Этот его просто не догонит. Страшно будет, если второй стражник окажется с арбалетом. Вот тогда ему придется постараться не попасться, думал про себя Питер жестко, совсем не по-детски сжимая губы.
Он совершенно не знал, куда подастся, когда выберется наружу. Это было требование его еще умирающей матери и он, не смотря на чувство жуткого стыда, обещал выполнить его. Он должен спасти хотя бы себя из этого кошмара. Именно за это его мама умирала там и молилась богу. Ненавистному богу, забирающему самое дорогое у людей.
Уже ни о чем не думая, мальчик поднялся на крыльцо дома и по столбу поддерживающему навес почти бесшумно поднялся наверх. На козырьке он сел и перевел дыхание. Оглядел темную улицу и, никого не заметив, прошел по козырьку до ската крыши, минуя темные окна второго этажа. Подтянувшись, он взобрался на скат и, держась двумя руками за край крыши, стал, осторожно перебирая ногами, подниматься все выше и выше к коньку. Пару раз он почти терял равновесие во тьме и с холодом в душе думал, что свалится на козырек и грохотом перебудит всю округу. И хорошо если не убьется, но плетей за такое точно дадут.
Но в итоге он благополучно добрался до конька и, уцепившись в него руками, еще раз оглядел стену. Стражник с факелом уже отошел довольно далеко, а вот второго стражника Питер так и не мог нигде разглядеть. Хорошо если он спит, где-нибудь прижавшись к камнями укрывшись теплой накидкой. А если он затаился во тьме на стене с арбалетом в руках и только и ждет такого как Питер? Но надо было решаться и мальчик, стиснув зубы, перебирая руками и осторожно переставляя ноги, потянулся к другому краю крыши упирающемуся в городскую стену. Там он полностью выбрался на конек и, подтянувшись, ухватился за пыльные и грязные камни. Ему стоило трудов выбраться на стену и там-то Питер и испугался того как открыт он стал всем кругом стоя на этом длинном не меньше полукилометра пролете между башнями. И пусть стражник был еще далеко. Но где-то во тьме караулил своих жертв другой. Прижимаясь к стене с бойницами, Питер побежал к известному ему месту спуска.
Как же гремели деревянные подошвы его "воскресных" башмаков. Как же они с головой выдавали своего хозяина. Уже через десять метров мальчик понял, какую глупость совершил, надев их… ему бы босиком. Но было уже поздно – стражник с факелом позади обернулся и, закричав, поднял тревогу. И впереди, словно смазанная, мелькнула какая-то тень. От безысходности чуть не заревев вновь мальчик, заметался словно загнанный зверек и вдруг, спотыкнувшись, рухнул снова больно ударившись коленями. Но похолодеть его заставило не падение… а четкий звон ударившей в камни стрелы тяжелого арбалета. И тогда он понял все. Никто не собирается его останавливать, чтобы дать плетей. Его просто убьют. Как и сказал лейтенант у ворот. Его просто убьют. И тогда он вскочил, понимая что раз нет спасения, раз не разжалобить будет тех кто в него стреляет, раз все равно он остался один на этом свете… то и терять нечего.
Питер белкой вскочил на край стены. Выпрямился словно струна и, раскинув руки, не медля, прыгнул вниз. Во тьму. В неизвестность.
2.
– Здравствуйте, преподобный. – Сказал невысокий мужчина, только войдя в церковь. Тяжелые двери за ним закрылись, и крики с улицы стали чуть тише.
Отец Марк медленно повернулся и посмотрел на того, кто смог пройти мимо стражи.
– И вам доброго вечера, сын мой. – Пастор выжидающе сцепил руки на животе и молчал пока странный мужчина не подошел. Когда он приблизился, пастор протянул ему руку и тот, склонившись, лишь коснулся ее руками. Отец Марк благословил первого посетителя церкви за три дня и с вниманием посмотрел в лицо незнакомца. А тот и не спешил начинать разговор. Странно, можно сказать, весело улыбаясь, он оглядывал освещенную свечами церковь и пару раз сделал восхищенные жесты рукой. Желая поскорее разобраться с незнакомцем, пастор спросил:
– Как вы прошли мимо стражи, сын мой?
Словно вспомнив о чем-то важном, мужчина схватился за плоскую тряпичную суму на своем бедре и вынул из нее скрученный лист пергамента. Протянул его с поклоном и ничего не сказал, предоставляя падре самому с ним ознакомиться.
Отец Марк недоверчиво взял в руки пергамент, развернул его и в свете свечей стал читать: "Податель сего, личный врач герцога Де'Мина, Андре Норре, направлен в услужение барону фон Эниху. Имеет право беспрепятственно передвигаться по дорогам между…" и дальше шел список города, через которые пролегал путь этого Андре Норре. Внизу стояла подпись не кого-нибудь, а самого канцлера. Скорее удивленный, чем заинтересованный, отец Марк вернул пергамент и сразу же принял из рук врача другой в котором говорилось, что Андре обладает методом предотвращения заболевания Черной Смертью и тем, кому он предоставит данную грамоту рекомендуется принимать услуги врача без опасений за свою жизнь. И та же подпись канцлера. Это было интереснее.
Изумленный отец Марк вернул пергамент владельцу и повторил свой вопрос, немного его изменив:
– Вас стража по этим бумагам пропустила?
– О нет, что вы… мне кажется, они неграмотны эти ваши стражники. Но со мной пять королевских гвардейцев… ваша стража перед ними не устояла. О, нет, никого ничем там не обидели. Просто под наведенными пистолетами с уже зажженными фитилями стража не стала возражать.
– Толпа вас свободно пропустила?
Андре Норре кивнул и, улыбаясь, ответил:
– На них не надо было даже оружия наводить, они сами расступились перед гвардией Его Величества.
Отец Марк устало вздохнул и сказал:
– Если вас не затруднит… прекратите улыбаться. Честное слово, у вас, сын мой, раздражающая улыбка, а я слишком устал за день… простите за прямоту.
– Ничего, падре, я понимаю. Вы, наверное, хотите узнать, зачем меня король направил в ваш город?
Отец Марк покачал головой. Ему было совершенно не интересно.
– Я не верю в исцеление от чумы. – Сказал он устало и позволил себе сесть на деревянную скамью.
– Я тоже не верю в исцеление. То, что указано в подорожной должно было вызвать в вас надежду и решение не мешать мне производить мои опыты. – С легкостью признался врач.
Перебирая четки, отец Марк только головой покачал. Хороши признания.
– И что вы собираетесь делать?
Врач, стоя перед пастором, задал вопрос, который угнетал отца Марка уже второй день.
– Вы проводите отпевание умерших?
– Нет. – Сказал пастор. – Наш Король в величайшей мудрости своей велел поступать, как поступают московиты. Те кстати своих пастырей убивают, если узнают, что они участвовали в погребении погибшего от Черной Смерти. А еще говорят греческая вера более гуманная… Какая глупость. Теперь и мы так же поступаем. Отпеваю на расстоянии. Тела сжигаем. За первые два дня уже девять погибших. Будет больше…
Андре Норре кивнул, словно своим собственным мыслям, и сказал:
– Я собираюсь провести несколько опытов в вашем городе. Если они будут успешными, это позволит мне получить признание в моем университете, а нашему королю получить славу избавителя Европы от чумы.
Отец Марк посмотрел на врача исподлобья и сказал, не скрывая раздражения:
– Не смерть людская заботит короля нашего, но слава… да и вас, кажется, тоже.
– Конечно! – Не стал врать про себя Андре Норре. – Но если жажда славы подвигает меня на борьбу с болезнью что же в этом плохого?
– Плохо, что не человеколюбие движет вас… – устало произнес отец Марк понимая, что с тем же успехом он мог бы говорить о человеколюбии самому Врагу рода человеческого пресловутому Люцеферу.
– Ну, да… – кивнул Андре Норре, – Меня искренне больше заботит сама наука о человеке и его болезнях, чем сам человек. Но разве это отнимает моих заслуг? Я защитил от оспы всю августейшую семью и семью своего патрона. Я провел первые опыты в нашем королевстве по предотвращению распространения Черной Смерти, и они показали себя успешными.