– Пропуск не забудь продлить. – Напомнил хозяин кабинета. – А то опять будешь доказывать, что ты не террорист. И одевайся приличнее. Охрана не верит, сопровождение не верит… никто не верит, понимаешь… а все из-за твоего вида.
Веккер растянул губы в улыбке и сказал:
– В следующий раз я в шортах приеду.
– Ловлю на слове. Я тебя вызову тогда спецом в феврале. И посмотрим, отморозишь ты себе что-нибудь или нет. – Хозяин кабинета попросил в микрофон, чтобы подали чай и "что-нибудь" и, откинувшись в кресле, спросил: – Как вообще дела?
Толик пожал плечами и, поглядев на флаг в углу сказал, как бы обращаясь именно к нему:
– Доклады-то у тебя каждый день на столе. Не ленись, читай.
– Лень не при чем. Просто некогда реально ВСЕ читать. Проще со специалистом, поговорить который быстро и четко обрисует ситуацию.
– Ну, если в двух словах… у нас жопа.
Хозяин кабинета поправил полы расстегнутого пиджака и, рассматривая свой галстук, спросил:
– Это уже привычное состояние. Но что на этот раз?
– Тебе писали… заключенные стодевятнадцатой совершили массовый побег. Грешник на свободе.
– Это там, куда постоянно всякие правозащитники катаются и где мы курорт устроили, а не колонию? – услышав угуканье Толика, хозяин сказал: – Это не жопа, Толик. Всех переловят. А лучше не ловить… при обнаружении уничтожать. И бюджету хорошо и мне спится лучше. Ты летал в Калининград, как я просил?
– Да. И там тоже… еще тот цирк. Лагерь – проходной двор. Зона отчуждения – место для пикников. И это в регионе, где зараженных на квадратный километр… – Веккер восхищенно присвистнул.
– Я не хочу ничего пока менять… Пусть там перемены идут более плавно. Губернатор мне жаловался давеча, что у него под окнами марши протеста и сидячие забастовки зараженных?
– Да. Чтобы хоть как-то собрать их воедино мы запретили раздачу бесплатки везде кроме лагеря. Жить захотят, приедут. – Жестко сказал Веккер.
– Правильно. – Кивнул хозяин кабинета. Но пусть в вашем штабе придумают что-нибудь, чтобы предотвратить забастовки. Это Европа. Пойми, там другой менталитет. Или сразу под каблук, или тогда уж нежно и ласково. А главное незаметно. По одному выдергивать их. Если вы можете это в Москве делать, почему не можете там?
– Штата не хватает. Ребят обученных не хватает. Не все, кто к нам попадают, готовы таких же, как они таскать в лагеря. Мы пытаемся объяснять, но сам понимаешь… плюс проблема выявления. Есть там люди, которые, даже не смотря на закон, плевали на карты медицинского контроля. Их когда задерживают, проверяют экспресс тестом и отпускают, только штраф взяв. А он живет в какой-то деревне и в следующий раз попадется только через пару лет. Такое по всей стране, но там это просто принцип какой-то…
– Что предлагаешь? – Видя, что Веккер не готов ничего предложить хозяин кабинета спросил: – Как там писателешка этот…
Но ответить Веккер не успел. Внесли чай и большое блюдо со всякой снедью. Не дожидаясь пока женщина выйдет Толик совсем в наглую протащил кресло по дорогому ковру и пристроился поближе к блюду.
– Нормально… – ответил он, когда двери закрылись. – Умный мужик.
– Чересчур. – Сказал хозяин кабинета, беря стакан с чаем. – Ты помнишь, какой он план мирной аннексии России накатал. Наши аналитики прочли и за голову схватились. Знаешь, есть в шахматах ситуации, когда у тебя выбора нет, и ты будешь ходить именно, как хочет противник. Так вот мы именно в такой ситуации. И как не крути с этого плана мы не сдвинемся. Вопрос только один кто сожрет Россию в итоге. Китай или Европа…
– Подавятся. – Высказал коротко Толик свое мнение о плане.
– Толик… – насмешливо сказал хозяин кабинета. – Ты что-то знаешь, чего я не знаю?
Ничего не говоря и только кивая, Веккер с чувством жевал. Он был голоден. Он с обеда ничего не ел.
– Согласно его плану. – Сказал, прожевав, следователь: – У нас в любом случае еще двадцать пять лет есть. Пусть даже пять из них мы потратим на план изоляции всех деструктивных… ну в общем ты понял… даже в этом случае рожденные через пять лет будут уже совсем иным поколением. Здоровым. А главное защищенным от этого зла. Понимаешь, что это значит? Это значит что они там со своими демократиями и прочим будут продолжать плодить инфицированных, а мы это остановим… И вот тогда через двадцать пять лет и посчитаем… у кого чего осталось… с каждым годом у них будут умножаться количество этого дерьма, а мы сокращать через изоляцию. У нас будут рождаться здоровые поколения, защищенные государством от этой мерзости, а у них? Ну, давай просто возьми калькулятор и посчитай. Цифры больных по странам Европы у тебя есть. По Китаю цифрам не верь но там все тоже не сладко. Если за эти двадцать пять лет не изобретут лекарство от этой чумы… то мы просто выиграем. И пата не будет. И мирной аннексии тем более. А если ты еще, как обещал мне когда-то, алкоголь выведешь с продажи…
– Толик, не насилуй меня. Сам смотри на цифры. Потребление крепкого алкоголя снизилось в РАЗЫ. Но полностью его вывести я не могу.
– Сигареты? Ты знаешь, сколько людей дохнет от этой мерзости?
– Не могу, Толик. Запретить не могу. И так запретили курить, где возможно. И так признали это НЕ ЛЕГКИМ наркотиком и требуем уведомления на каждой пачке. Люди не должны заблуждаться на свой счет, они должны знать, что они наркоманы. И человек, презирающий обдолбанных нариков возле подъездов, постепенно откажется и от этой отравы. Другого пути нет. Запрет породит сопротивление. Запрет алкоголя так и вовсе может к смене власти привести. Это я шучу…
Веккер отставил стакан и сказал:
– А мне лично не до шуток. Через два года выборы. Придет мудак, который скажет, что надо быть гуманнее. И погубит все, что мы сделали. Понимаешь?
– Получше тебя понимаю. Но и это отменить не смогу. Единственное… я тебя знакомил с тем кого на мое место будем проводить… Постарайся найти с ним тоже общий язык. Ну, или через меня общаться будете.
Они оба помолчали и хозяин кабинета, поднявшись, сказал:
– Что-то я заработался сегодня. Поехали ко мне. Там договорим. А то чем больше обо всем этом я думаю, тем больше понимаю, что мы просто просираем страну. А с тобой пообщавшись у меня какая-то надежда возникает.
– Угу… я это заметил… – сказал Толик поднимаясь. – Я вот с утра с зеркалом поговорю и тоже верить начинаю, что у нас есть шанс.
– А зеркало? – спросил хозяин улыбаясь.
Толик не ответил, он просто вышел из кабинета следом за гостеприимным хозяином. Он спешил по красным ковровым дорожкам, на ходу доедая бутерброд. Крошки падали из его неловких рук и даже охрана укоризненно смотрела на него. Они что голодных людей не видели?
4.
– Скажи, Сема, – сонно спросила с заднего сидения Вика. – А в еврейских гетто кто порядок поддерживал?
– Евреи сами. – Отозвался ведущий машину Семен. – Их так и называли, еврейская полиция.
– Блин, как все похоже… – сказала Вика.
– А знаешь, как тут Толик на днях отчебучил? Начальству ляпнул, я уж думал его уволят нафиг за такое.
– Что он учудил? – Чуть бодрее спросила девушка.
– А на планерке, сказал: В мире все давно стало с ног на голову. Евреи, лучшие торговцы, стали лучшими вояками. Немцы, лучше вояки, стали лучшими торговцами. А Россия, потопившая в крови нацизм, вовсю пользует его методы. Охренительный мир!
Вика засмеялась сзади, хотя ей было не сказать чтобы шибко весело. А Семен спереди пояснил:
– Это не Толик придумал, но на планерке прозвучало так… в общем потом еще минут десять в нашем спецуправлении была гробовая тишина. Чую Веккера следаком куда-нибудь в провинцию отправят за такие разговорчики.
– Не отправят. – Уверенно сказала девушка, и устав лежать села нормально. – Скорее он отправит все ваше спецуправление. На камчатку! Фомин ты хочешь на камчатку? Там горы! Там такая красота… хотя я там никогда не бывала.
– И ты туда же! – изумился Фомин. – Да что вы все знаете о Веккере, чего я не знаю!? Рассказывай!
– Не могу. – Как-то странно горько сказала девушка. – Я слово дала. Спроси у него сам. Может, расскажет. Но я не думаю. Такие вещи не расскажешь никому.
– А ты как узнала? – спросил Фомин.
– По улыбке… – глухо ответила девушка, разглядывая черноту за окном. – Разве ты не видел его улыбку? Приглядись, он смотрит на все и на всех, словно все это уже было когда-то. Словно он все это прошел. Будто он знает, чем все это кончится. Знаешь как обидно что он ничего не рассказывает…
Осень уже вовсю буйствовала в тех краях, а скоро и холода обещали настоящие. С осенью девушку все чаще посещали странные депрессии. Она сама смеялась над ними, обзывая обострениями шизофрении, но в душе у нее что-то ворочалось нехорошее и словно кричало. Веккер назвал это предчувствием, когда она пожаловалась ему. И она поверила. Кажется, это было именно предчувствие. Глубокое, выработанное за века предками предчувствие беды. Большой беды.
Она вдруг всхлипнула и жалобно, и ни с того ни с сего, попросила:
– Сема, поцелуй меня. Только молчи и поцелуй!
– Чего? – изумился Фомин, чересчур кромко.
– Ну, хоть ты поцелуй, раз Веккер, сволочь, на меня даже не смотрит. Я что крокодил какой? От этого не заразится! Ты этого боишься!?– возмутилась девушка.
– Нет. – Жестко сказал Семен. – Но ты же…
– Ну и что? Я что перестала быть человеком от этого? Перестала дышать, думать, любить?! Да?
– Но как бы тебе сказать… Честно говоря стремно… – признался Семен сам не понимая как обижает Вику.
– Останови машину! – Потребовала девушка жестко.
– Это зона отчуждения! – Возмутился Фомин. – Нас потом задрючат какого хрена мы ее не проскочили, а остановились. А вдруг мы кого подобрали!?
– Останови машину, дурак! Подобрать можно в ту сторону, а какой смысл подбирать бегущих из-за колючки, чтобы их обратно вести!?
Фомин остановил. Вика вышла из салона и ее сильно передернула от контраста температур. Уже через минуту она обхватила себя за плечи и просто дрожала всем телом. Фомин тоже вышел и, закурив, предложил ей. Но девушка отказалась. Так они и стояли на трассе. Парень, не боявшийся смерти, но напуганный простым поцелуем с зараженной, и девчонка натасканная задерживать или убивать, но так желавшая простой любви. А мир-то действительно свихнулся…
Глава третья.
1.
Питер, сидя на краю бочки с дождевой водой с завистью смотрел на стражника, который заряжал арбалет. Глупо было просить его дать выстрелить, но мальчик, невольник детских желаний, решился:
– Господин стражник, а можно я попробую!?
Через губу, сквозь зубы, сплюнув, стражник даже ничего не ответил. Тогда Питер повторил свою просьбу канючащим голосом.
– Слышь ты, кусок … – разъяренно прорычал стражник. – Ты знаешь хоть, сколько стоит эта машина!? Уйди отсюда вообще. Ты где должен быть? На кухнях? Вот и вали. А то приперся дармоед…
Все это услышали спустившийся по каменным ступеням со стены барон и его подруга фон Керхен. Походя, барон махнул рукой стражнику и сказал:
– А ну, дай мальцу выстрелить! Поглядим. – Обращаясь к обрадованному Питеру, барон флегматично пообещал: – Если в кого-нибудь попадешь, со стены за ногу свешу.
Питер еле удержал тяжеленное ложе большого арбалета. Стоящий рядом стражник с сомнением глядел на это дело и кривился как отчего-то очень горького. А барон улыбался, наблюдая, как мальчик пытается навести оружие на цель – мешок с соломой подвешенный к шесту. Мальчику было очень неудобно тянуть рычаг тугого спуска, но Питер справился и со стальным звоном арбалет выстрелил. Он конечно не попал. Но это ничуть не уменьшило его восторга. Он был счастлив. Он сиял улыбкой и искренне говорил спасибо и стражнику и господину барону. Питер уже хотел было и, правда, бежать на кухни, где ему предстояло затирать опустевшие котлы после трапезы стражи, но барон его остановил:
– Ты же на кухнях сейчас? – Увидев кивок мальчика, барон сказал: – Моя дочь просила дозволить тебе быть при ней. Ну, так я дозволяю. Из обязанностей по замку… будешь помогать конюху. Заодно в лошадях научишься разбираться. В жизни тебе точно пригодится. Остальное время можешь развлекать баронессу. И у меня к тебе будет личная просьба.
Питер насторожился, когда Барон взял его за плечо и отвел в сторону от стражника и чем-то недовольной госпожи фон Керхен.
– Мне не нравится, как майор гвардии осаждает мою дочь. По нему видно, что он опытен в этих делах. Поглядывай и за ним и за ней. Если что усмотришь постыдного, сообщай немедленно. Тебя награжу. А с майором подумаю что сделать.
Это было сказано весомо, четко, без сюсюканий. Мальчика даже не смутила та некрасивая роль, которую ему доверили. Это было Дело. Дело важное и нужное, не кому-нибудь, а самому барону!
Он кивнул и ответил, как отвечали стражники:
– Слушаюсь, господин барон.
Фон Эних потрепал Питера по заросшей голове и сказал уже уходя:
– Сходи к стражнику Гарольду, он еще и брадобрей искуссный. Скажи от меня. Пусть подстрижет.
Когда барон ушел со своей подругой, мальчик встал в оцепенении. Он просто не знал, что первым делом делать. Бежать в конюшни и "обрадовать" конюха, что он новый его помощник. Или спешить на кухню сказать повару, что бы тот "шел лесом" и не смел больше пинать его, Питера, по утрам на растопку печей? Или надо было отправляться к баронессе и приступать к тайной миссии, что возложил на него сам барон. Наверное, только в этот момент он задумался, а как баронесса сама воспримет, что он будет соглядатаем при ней. Не сейчас, а когда узнает? И стоит ли сообщить ей об этом не шибко красивом поручении или все-таки умолчать?
Впервые встав перед таким огромным количеством задач и вариантов, Питер растерялся. И что самое обидное оказалось в его положении – ему совершенно не у кого было спросить совета. Раньше мама или отец помогали решать то, что не понимал Питер, а теперь к кому обратится? Кого, кроме баронессы, он мог назвать в замке своим другом? Но не у баронессы же спрашивать "подглядывать за тобой или нет"?
Рассеянно мальчик поднялся на стену замка и прошел по ней к узкой дверце в башню. Зайдя внутрь, он сел на солому, вываленную на пол у бойницы и стал размышлять все о том же только уже более спокойно и уверенно. Вечерний сумрак помогал ему думать, а близкий конец дня успокаивал. Не решит проблемы сегодня, с утра будет решать. И вообще, правда, чего голову ломать сегодня? Завтра с утра он пойдет к конюху и сразу же наверное отправится на выпас. Это спасет его от разъяренного повара, который наверняка не сможет никого заставить топить ему печи. Раньше этим какой-то стражник занимался, но с появлением мальчика эту "почетную" обязанность доверили ему.
Разрубив свои проблемы простым переносом "на завтра" мальчик поднялся и вновь вышел на стену. Ему надо было спуститься и зайти в додж, чтобы найти баронессу, с которой он не редко коротал вечера, если рядом не было майора гвардии.
Но искать никого не пришлось. Ни баронессу, ни майора. Они, премило улыбаясь, о чем-то шептались стоя на стене и рассматривая черное зеркало озера отражавшее хмурые, подкрашенные красным, облака.
Заметив мальчика, баронесса обрадовано позвала его к себе и спросила:
– Ну, как ты? Освободился уже?
Мальчик кивнул, хмуро глянув на майора, а тот, насмешливо скривив губы, сказал:
– Когда я еще был пажом, наши обязанности заканчивались далеко за полночь. Хорошо и вольготно живется подлому люду. Ни тебе труда серьезного, ни тебе службы.
Мальчик покраснел и зло выпалил:
– Сегодня господином бароном я назначен помощником конюха. И только завтра должен придти на конюшню.
Майор рассмеялся в голос:
– Помощник конюха, да ты растешь!
Самое обидно было мальчику, что баронесса тоже засмеялась. Он был готов расплакаться от этой странной, вроде бы необидной насмешки. Но, сдержавшись, он поклонился, как его уже научили стражники и, извинившись, откланялся. Эта странная ранее не виданная за Питером учтивость и поведение заставила перестать баронессу улыбаться. Она догадалась, что мальчика глубоко оскорбили не насмешки майора, которые Питер легко бы стерпел, а именно ее смех. Но что она могла поделать, если ее так забавляли все шутки сказанные гвардейцем.
Поздним ночью, когда уже прошла полуночная смена караулов, баронесса пришла на кухню, где остался последний раз ночевать Питер и, разбудив его, спросила тихо:
– Ты обиделся на меня?
– С чего ты взяла? – буркнул он, даже не собираясь подниматься.
– Может, прогуляешься со мной на стену? Я одна в темноте боюсь. – скромно попросила она.
Мальчик даже покраснел. Ведь она пришла к нему, а не попросила этого хлыща ее сопровождать! Он немедленно сел и радостно кивнул.
Уже стоя на стене и кутаясь в один плед на двоих, девушка сказала задирая голову и рассматривая звезды меж облаков:
– Никогда на меня не обижайся. Слышишь меня, Пит? – он кивнул и девушка продолжила: – Ведь ты, если честно, мой единственный настоящий друг. У меня больше никого и нет. Не только здесь. Даже в городе… Ну, разве ты вспомнишь чтобы я хотя бы с той же Цайндлих или Кляйн часто общалась? Они хоть и подруги мои, но такие глупые. А ты не такой. С тобой мне интересно. Ты по-другому смотришь на вещи. Правда-правда, я давно заметила.
Что-то такое невероятно щемящие возникло в груди мальчика от этих слов. Одинокий во всем мире он был готов стерпеть все от этого беспощадного света. Он был, наверное, готов и к бегству и к вечным гонениям. Он наверняка понимал, что в этом мире он просто никому не нужен. Одинокий ребенок, каких множество по всей стране. Он может быть даже вполне осознавал, что без родителей и без поддержки у него никогда ничего и не получится. Не получится стать кем-то или даже просто вырасти. Чувство грядущей безысходности вполне почувствовалось мальчиком. И это чувство сделало его черствым. Душа мальчика огрубевала с каждым днем. Сомневаться не приходилось, что еще бы пару лет, и он вполне бы превратился в жесткого подростка, абсолютно не ведающего жалости. Ведь много ли его жалели чужие? Но вот эти откровения баронессы стали для него тем тараном, что прошибает ворота мощнейших крепостей. Они разрушили странную стену между миром мальчика и всем белым светом. И баронесса мягкой поступью входила в через разлом в стене даря такое забытое тепло и чувство защищенности.
Он прижался к ней сильнее и тихонько шмыгнул носом.
– Ты чего? – удивилась девушка, поглядев на его нестриженную голову. – Ты плачешь? Прекрати реветь. Я не люблю ревущих мальчишек!
Питер прижался мокрым лицом к ее груди и что-то промычал. Девушка не разобрала и попросила повторить. Но Питер замотал головой и отказался повторять. Но хоть и плакать перестал. Проходя мимо них, стражник сказал:
– Госпожа, вы простудитесь, ветер северный. С моря.
– Спасибо, мы сейчас уже уйдем. – Отозвалась она.
Они действительно пошли в комнату баронессы и там при свете свечи почти до рассвета играли в каменные шарики, выбивая их поочередно из "магического" круга. Ингрид выигрывала. Но и Питер не расстраивался. Что стоят все проигрыши и бессонные ночи, после которых приходится работать, если коротаешь их с самим ангелом?