– Мне кажется, это каждый человек должен знать и без чьей-то подсказки, – жестко сказал Уланов. – И потом… Не все так просто, как вам сейчас кажется. Понимаете, в той ситуации, из которой мы вас взяли, вам будет непросто отказаться от намерения убить друг друга…
– Да ну, ерунда! – отмахнулся Другой. – Что ж мы – звери, что ли? Раз надо – так надо!
– К тому же, как я понимаю, это в наших же интересах, – задумчиво произнес Один. – Ведь если мы нарушим свое слово, то…
– То погибнете оба, – сказал Сергей. – Это однозначно. Это уже было… Именно к такому выводу мы и подводили вас в этой Зоне, не заметили? Помните об этом, прошу вас!
– Ладно, – решительно сказал Другой. – Лично я обещаю не поднимать руку на ближнего своего… По рукам, что ли, Один?
Один помедлил. Видно, тон Другого ему совсем не понравился. Но потом он резко протянул руку, и они с Другим обменялись рукопожатием.
– Мне пора возвращаться, – сказал, вставая, Сергей.
Что бы им еще сказать, лихорадочно думал он. Ведь что-то я должен им сказать еще, но что именно?..
Другой истолковал его молчание по-своему.
– Не боись, парень, – подмигнул он юноше. – Все будет, как надо… Ты лучше вот что… Распорядись-ка ты, брат, чтобы нам пожевать что-нибудь подбросили, а? Жрать что-то хочется, будто век во рту крошки не было…
Один бросил на своего напарника косой взгляд, и Сергей внутренне похолодел.
"Ничего у меня не вышло", обреченно подумал он, пробираясь сквозь туман ко входу в Зону, Рано я обрадовался, значит… Они может быть, и осознали необходимость примирения, но эта необходимость идет не изнутри них, а навязана им нами извне, вот в чем дело… В глубине души они по-прежнему ненавидят друг друга, так можно ли считать, что мы одержали победу?.. Неужели эта взаимная вражда, это зло природы человеческой, сидит в людях на уровне генов? И неужели его нельзя вытравить из людей? Неужели нам так и не удастся ничего изменить?.. "Будущее человечества"… "Судьбы цивилизации"… Зря я на это делал ударение в разговоре с ними. При чем здесь все это? Вот что мне надо было им сказать… Самое главное. Чтобы они остались живы… Как же я сразу не додумался? Н еще… Что бы ни случилось, каковы бы ни были обстоятельства – не смейте поднимать руку на человека, и не из любви к нему даже, а, прежде всего, из любви к себе самому! Ведь человек, убивший другого человека, – уже больше не человек! Вы считаете, что в ваших условиях это невозможно, но ведь это так просто!.. Или я сам чего-то до конца не понимаю?..
* * *
Еще секунду назад вокруг был туман Зоны, а секунду спустя оказалось, что никакого тумана и никакой Зоны уже нет, а есть предрассветные, на глазах рассеивающиеся сумерки, в которых виднеется уходящая во все стороны широкая, плоская равнина, покрытая сухой, шелестящей под порывами ветерка травой. Степь да степь кругом была этим ранним летним утром. Было еще прохладно, но чувствовалось, что через несколько часов взошедшее солнце приступит к своему ежедневному, унылому занятию – испепелять поверхность Земли своими раскаленными лучами…
Еще секунду назад человек в пропитавшейся насквозь потом и пылью военной форме осознавал себя Другим, и вдруг память мгновенно вернулась к нему, и он вспомнил, кто он такой и что с ним происходит. Будто очнулся после кратковременной, но сильной контузии…
Человек этот был Михаилом Беловым, числившимся в списках второй разведроты сто пятьдесят девятого отдельного пехотного полка Красной Армии, и шел одна тысяча девятьсот сорок третий год, и степь вокруг была изрыта разрывами снарядов, а вдалеке виднелся остов давным-давно сожженного тонка, и казалось, что вся степь пропитана запахом того железа и свинца, которыми она засеивалась в течение последнего года.
Михаил лежал за еле заметным бугорком, уткнувшись небритой щекой в жесткую, не успевшую остыть за ночь землю и сжимал одной рукой автомат, в котором оставалось не больше десятка патронов.
Он лежал так со вчерашней ночи, уже больше суток. За все это время, чтобы утолить жажду, он мог только жевать траву. Трава была горькой и вряд ли питательной, от нее только еще больше хотелось пить, но пить было нечего, и оставалось лишь время от времени разрывать руками, сбивая в кровь пальцы, сухой грунт, чтобы добраться до чуть влажного глинозема, а затем часами перекатывать во рту отдающие ковылем и солью комочки земли, но это лишь раздразнивало того зверя жажды, который сидел внутри Белова…
Но хуже всего было то, что Михаил не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Бугорок скрывал его, лишь когда он лежал, полностью распластавшись… Поэтому все тело, руки и ноги сильно затекли и одеревенели, как это бывает при сильной контузии.
Голова кружилась от голода, жажды, изматывающей степной жары, а больше всего- от необходимости постоянно, днем и ночью, следить, напрягая утомленное зрение, за серым валуном метрах в двадцати пяти, за которым скрывался такой же солдат, только немецкий, ставший врагом номер один Михаила.
Прошлой ночью группа разведчиков, в которую входил и Белов, возвращалась с очередного задания из тыла противника и здесь, на ничейной полосе, встретилась – почти лицом к лицу – с немецкой разведгруппой видимо, находившейся в свободном поиске в непосредственной близости от передовых позиций полка.
Ночной бой был коротким и страшным. Все сразу смешалось, и непонятно было, где враги, а где свои. Приходилось стрелять на вспышки выстрелов, а потом открыли огонь передовые дозоры с той и с другой стороны, над степью повисли осветительные ракеты, и, падая в небольшую ложбинку, в мертвенном свете ракет Михаил увидел, что все его товарищи лежат неподвижно – видимо, убитые – и что неподалеку залег его давний друг Леха Полоз.
К утру им стало ясно, что из немцев уцелело трое, и двоих они общими усилиями "сняли" с первыми лучами солнца. С третьим дело обстояло гораздо сложнее, потому что он занимал удобную позицию за неизвестно откуда взявшимся в степи большим камнем. Оттуда его невозможно было выковырнуть: пули лишь рикошетили от гранита и с визгом улетали в степные дали… Зато сам немец не давал разведчикам и головы поднять. Видно, он тоже воевал не первый год. Стреляный воробей…
Когда стало рассветать, Леха и Михаил решили все-таки попытаться прикончить гитлеровца. В то время им еще можно было, наверное, оторваться от него и уйти к своим, прикрывая друг друга огнем, но, во-первых, оба считали ниже своего достоинства отступать, имея численное превосходство над противником, а во-вторых, – и это было, пожалуй, самое главное – у командира группы, лейтенанта Михайличенко, убитого в десятке метров от них, на карту в планшете были нанесены данные об огневых позициях немецкой артиллерии, которые группа собирала накануне почти целые сутки. Вернуться без разведданных означало не выполнить задание, а это в военное время не сулило ничего хорошего…
Поэтому Михаил и Полоз решили, что пора кончать эту канитель – в том смысле, что надо во что бы то ни стало "шлепнуть" этого сукиного сына, засевшего за валуном. На счет "три-четыре" Михаил открыл огонь длинными очередями по ненавистному камню, не заботясь о расходе патронов, а Леха пополз в сторону немца от кочки к кочке, заходя фашисту в тыл или во фланг. Он был хорошим разведчиком, Леха. Потому что ему всегда везло. А, может быть, и наоборот… Факт тот, что на этот раз ему почему-то не повезло. Видимо, немец был все же не дурак и сохранил присутствие духа. Не обращая внимания на пули, цокавшие по камню, он прицельно, словно в тире, снял Леху с первого же выстрела. Наповал… У дружка Михаила только дернулись сапоги в короткой агонии.
И вот тогда, глядя на бездыханное тело своего друга, Михаил скрипнул зубами, вспомнив, как прошлой зимой Полоз волок его, раненного в ногу, на себе с поля боя, а по ним вовсю лупили вражеские снайперы-минометчики… Именно в тот момент Белов дал себе клятву во что бы то ни стало уничтожить фрица. Это теперь уже не было бы просто исполнением своего воинского долга. Это отныне становилось мщением за погибших товарищей…
В течение суток, когда Белов и немец стерегли друг друга, в душе Михаила скапливалось все больше ненависти и страха. Порой он начинал дремать, но ему сразу же казалось, будто немец крадется к нему со "шмайсером" наперевес, и он приходил мгновенно в себя. Потом, наоборот, Михаилу чудилось, что его враг или заснул, или потерял сознание от возможного ранения, и разведчик уже готов был вскочить и броситься к валуну, чтобы расстрелять фашиста в упор, но он вовремя сдерживал свой порыв, потому что трава за камнем шевелилась, свидетельствуя о том, что враг настороже…
Так прошел день, прошла ночь, а вокруг по-прежнему было тихо и пусто. Видно, и немцы, и русские считали своих разведчиков погибшими и не хотели зря соваться на "ничейную землю"… Ни немец, ни Михаил больше не стреляли, экономя патроны. Каждый из них ждал, когда у соперника, наконец, не хватит выдержки либо сил…
И вот теперь буквально за считанные мгновения ситуация изменилась, и не было больше двух солдат, ведущих смертельный поединок между собой, а были Один и Другой, обещавшие людям из будущего не стрелять друг в друга.
Однако, Михаил не торопился выполнять свое обещание. Во-первых, все пережитое им в Зоне теперь казалось ему далеким и не очень-то реальным. Уж не приснилось ли ему все это в те короткие промежутки времени, когда он, против своей воли, проваливался в беспамятство мгновенного сна? Но даже, допустим, все это было на самом деле… "А где гарантия, что, когда я встану, чтобы побрататься с этим типом – если он к тому же, действительно, Один, – он не нарушит своего слова и не ухлопает меня, как рябчика?", думал Белов. А если он встанет первым, что мне делать? Стрелять? Или бежать на полусогнутых пожимать опять руку этому гаду? Руку, которая, можно сказать, испачкана кровью Лехи… Ну, уж нет! Не бывать никогда этому!
Видно, Одного одолевали те же сомнения, потому что за камнем было тихо, но чувствовалось, что тишина эта в любой момент готова разрядиться выстрелом или автоматной очередью…
Солнце беспомощно, будто раненое, карабкалось по белесому небосклону все выше и выше.
Ладно, вяло подумал Михаил. Надо же что-то делать… Не будем же мы здесь вечно караулить друг друга… Так и загнуться, между прочим, можно…
Давай-ка мы еще раз обсудим это дело, сказал он мысленно себе. Идет война – жестокая, кровавая, в которой каждый день погибают тысячи, сотни тысяч людей… Не мы начали эту войну, а они! Они напали на нас и принесли нам смерть, неисчислимые бедствия и горе миллионам людей. Может быть, именно в этот самый момент самолеты с жирной свастикой на крыльях бомбят твой родной поселок, где в покосившемся домике под зеленой крышей живут твои мать и сестренка… Что-то давненько от них не было писем. Что, если они уже погибли под бомбежкой? Или умерли от голода? Или от тифа, да мало ли?.. И во всех этих людских страданиях повинны они, эти сволочи и убийцы в мышиного цвета форме… В том числе, и тот, кто прячется сейчас за камнем перед тобой… Видишь, как все просто – уничтожать их надо. Как тараканов. Как крыс…
Все просто. Даже слишком просто. Чересчур… Вспомни-ка лучше и другое. Если сейчас Один поднимется из своего укрытия и пойдет к тебе, а ты выстрелишь, то погибнете вы оба. Во всяком случае, так говорил тот парень в Зоне. Пугал, что ли? Какой ему было резон пугать нас? Они и так делали с нами, что хотели… Скорее всего, он все же говорил правду. Тогда что получится? Убив фрица, ты погибнешь и сам… Ну да, конечно, ты не боишься смерти – слишком долго за эти два с лишним года войны она терлась возле тебя… И все же, и все же…
Михаил вдруг отчетливо вспомнил лицо Одного, когда тот, упираясь плечами в оседающий потолок Камеры, кричал ему: "Один плюс один должны равняться двум, и никак не иначе!"… И еще он представил, с какой надеждой за ними наблюдают сейчас люди, которые должны появиться на свет, возможно, спустя много веков. Белов снова услышал полный отчаяния и боли голос: "Вы же – люди!"…
В конце концов, подумал Михаил, виновата во всем война. Если бы не она, я бы и не подумал убивать этого немца… Что он сделал плохого лично мне? Да, он убил Леху Полоза. Возможно, он убил еще кого-нибудь из ребят… Но ведь, наверное, и я убил кого-то из его товарищей… На войне – как на войне, будь она неладна!..
– Эй, Один! – крикнул Михаил, приподнимая осторожно голову.
Из-за камня что-то неразборчиво прокричали в ответ. Михаил почувствовал, что у него камень свалился с плеч: значит, это был Один, раз в отпет не стали стрелять…
– Ну что, боец? – крикнул Белов. – Давай, разойдемся по-хорошему, что ли?
На этот раз до него донесся обрывок фразы на противном немецком языке.
Ax, вот оно что, подумал Михаил. Это только в Зоне мы понимали друг друга без переводчика, как же я сразу не додумался… Что же, попробуем по-другому…
Он решительно встал, преодолевая боль в затекших конечностях, и демонстративно упер ствол автомата в землю. Из-за камня тут же высунулась голова.
– Все, – сказал громко разведчик. – Война – капут, понимаешь? Я – нах хаус, и тебе советую, ферштейн?
Один что-то тоже сказал и встал на колени. На большее, видно, у него не было сил. Он совсем не был похож на того Одного, который находился вместе с Беловым в Зоне, и дело было не в одежде… Левая рука Одного висела плетью, обмотанная какой-то грязной тряпкой, глаза глубоко ввалились в глазницы, лицо осунулось, а через весь лоб проходила кровавая ссадина. Сердце у Михаила невольно сжалось. "Вот до чего человека война доводит", подумал он, а вслух сказал:
– Ну, ладно, пошел я… Ауфвидерзейн, значит!
Через несколько метров он оглянулся.
Один, словно не веря своим глазам, смотрел ему вслед, и было в его взгляде нечто такое, что нельзя выразить никакими словами…
* * *
ИЗ ПОСТАНОВЛЕНИЯ ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННОГО В/Ч 106540 от 31 июля 1943 года:
"Рассмотрев все обстоятельства по делу рядового второй разведроты Белова Михаила Александровича, 1920 года рождения, русского, беспартийного, ПОСТАНОВИЛ: за неисполнение своего воинского долга в боевых условиях, повлекшее за собой невыполнение боевого задания, приговорить рядового Белова М. А. к расстрелу, приговор привести в исполнение немедленно.
Оперуполномоченный Особого отдела НКВД 159 отдельного пехотного полка ХИМРЮК А.И."
* * *
"Многоуважаемая фрау Шнеллингер! С чувством огромной горечи и искреннего соболезнования извещаю Вас о том, что Ваш супруг, ефрейтор вермахта Райнер Шнеллингер, погиб 2 августа 1943 года в борьбе за дело великого фюрера, на благо нашего славного рейха.
Лично мне известно о его смерти следующее. Ваш муж подорвался на мине, установленной русскими партизанами на пути его следования в тыл в сопровождении своих боевых товарищей. Скорбя о гибели Вашего мужа, тем не менее, не могу не отметить, к сожалению, что в последнее время, перед смертью, Райнер изменился не в лучшую сторону как солдат фюрера и великой Германии. В его беседах со мной он неоднократно выражал крамольные сомнения в справедливости нашей борьбы против врагов нации и даже заявлял о своей готовности к самоустранению от выполнения воинского долга. Собственно говоря, именно это обстоятельство и побудило меня как близкого друга и непосредственного командира Райнера отправить его в тыл для проведения с ним воспитательной работы в одной из соответствующих служб специального назначения. Видимо, Богу было угодно распорядиться его судьбой иначе…
В связи с вышеизложенным, извещаю Вас также, что, поскольку Ваш супруг Райнер Шеллингер погиб не при исполнении своего воинского долга, Вы и остальные члены Вашей семьи (насколько мне известно, у Вас есть сын) не можете претендовать на получение пособия по потере кормильца, как прочие вдовы наших доблестных воинов, павших в боях за Родину.
Хайль Гитлер!
Командир взвода Генрих Зигфрид Хольценбах".
* * *
– Поздравляю вас, Сергей… простите, не знаю вашего отчества…
– Алексеевич.
– Как вы, наверное, уже знаете, Сергей Алексеевич, проект "Оптимум" наконец-то увенчался успехом – в первую очередь, благодаря лично вашим… м-м… неординарным действиям… Да-да, вы не ослышались. Как руководитель Проекта я склонен расценивать результаты эксперимента именно как успех!
– Но ведь те двое, Джанком Олегович… Объекты наши… Они же погибли, оба!..
– Да, конечно. Видимо, здесь кроется еще какой-то парадокс, который нам впоследствии придется изучить. Вполне допускаю, что некая фатальность в отношении отдельных индивидуумов может иметь место. Другими словами, тот, кто когда-то погиб, погибнет при любом другом варианте исторического развития, но не это важно… Важнее другое – наша коррекция привела к возникновению бифуркационного ответвления истории. Таким образом, результаты нашей работы убедительно доказывают возможность реализации альтернативных цивилизационных процессов, а это, в свою очередь, обусловливает и возможность создания ряда дифференцированных между собой миров, альтернативных миров! В дальнейшем, разумеется, возникнет необходимость выработки критериев для выбора из этих миров одного, лучшего, обеспечивающего оптимальные условия для прогресса человечества… Представляете, какие заманчивые перспективы открываются в этом случае перед нами? Творить миры и выбирать из них лучший!.. Что же вы молчите?
– Простите, Джанком Олегович, но я не…
– Не представляете, зачем я говорю все это именно вам? Дело в том, Сергей Алексеевич, что вы нужны мне для будущей работы. Убежден, что вы – прирожденный педагог, воспитатель, а переделывать историю мы сможем только с помощью и посредством людей, живших в том или ином временном срезе. Перевоспитать их, переубедить будет весьма трудно – я предвижу это… Но от этого нам никуда не деться. Согласны ли вы принять участие в этой работе, Сережа?
– Постойте, Джанком Олегович, а как же Катастрофа?.. Я не понимаю… Выходит, я солгал Одному и Другому, обманул их?..
– Вы напрасно так волнуетесь, Сергей Алексеевич. Видите ли, катастрофа, которая нас ожидает спустя тысячелетия, вполне вероятно, все-таки состоится. В нашем мире… Понимаете? Другие же, альтернативные миры, созданные нашими усилиями, будут существовать в полной безопасности, и человечество уцелеет для последующего развития и совершенствования…
– Я понимаю… я все понимаю, Джанком Олегович. Соблазн очень велик, и цели велики, и я… я еще подумаю над вашим предложением.
– Как надумаете – заходите… Кстати, хотите взглянуть на тот мир, который образовался вследствие наших корректив?
– А это возможно?
– Конечно. Мы теперь с вами, Сереженька,- как боги, мы теперь все можем!..