* * *
Газета А-Арец
Продолжаются тяжелые бои в Восточной Пруссии. Советские войска продвигаются вперед, неся потери.
Газета Коль Ха-ам. КПИ
В течение веков Восточная Пруссия оставалась оплотом германских захватчиков. Отсюда они предпринимали свои грабительские походы. Восточно-прусские помещики поставляли основную массу комсостава для немецкой завоевательной армии.
Гитлеровцы стремились любой ценой отстоять этот плацдарм. Со всех концов Германии перебрасывались дивизии, укомплектованные пруссаками. Немецкое командование приказало всем военным – уроженцам Восточной Пруссии оставить свои части и отбыть на защиту области.
Однако прусская крепость, созданная на костях покорённых народов, не выдержала удара Красной Армии. Советские войска методически разрушали укрепления и шаг за шагом продвигались вперёд.
22 марта 1945 г
* * *
Они стояли передо мной. Пятнадцать парней и десять девчонок семнадцати лет. С цыплячьими немытыми шеями, торчащими из воротников. С прекрасно мне знакомым голодным взглядом, постоянно недоедающих людей. На мгновенье я снова оказался в училище, только стоял с другой стороны. Представляю, что думали наши преподаватели, когда мы приехали в феврале сорок второго. Пожалуй, еще хуже выглядели. Только один выбивался из общего строя хорошо развитой мускулатурой. Точно деревенский, на домашних харчах вырос.
Как нас кормили, что в училище, что в формировавшемся Легионе, до сих пор вспоминать противно. Под конец многие рвались на фронт не столько в надежде с врагом посчитаться, сколько думали, что хоть там нормально кормить будут. Иногда так и было. Особенно как половину закопают или в госпиталь отправят, а продукты на всех получим. Нормально кормить начали только где-то с сорок четвертого.
Я собрал в кучку все свои знания языка и начал:
– Прошу просить мой скудный иврит. Я постараюсь говорить, чтоб было понятно. С помощью рук и ног я буду показывать отсутствующие слова.
Засмеялись. Уже хорошо.
– Вы будете учить меня языку. А я буду учить вас выживать на войне. Гитлеру скоро конец, но для вас война не кончилась. Здесь, на границе, стреляли и похоже будут и дальше стрелять. Вы все здесь добровольцы и пришли не работать на кибуц, а защищать свою страну. Поэтому боевая работа главная. Да, именно работа. Романтические подвиги бывают два раза в год на всю армию и только если попадают в газету. В остальное время бесконечные тренировки и нудная работа. А сейчас, вольно. Садитесь. Я хочу знать, чем вы занимаетесь и что хотите. Только не разом. Командиры отделений кто?
Встали трое. Тот самый мускулистый:
– Рафи Орлов.
Очкарик:
– Дов Голани.
Девчонка:
– Анна Ардити.
– Расскажите-ка мне, что вы делаете.
Опять загалдели, перебивая друг друга.
– Два человека в карауле на въезде, один на башне, шесть сменщиков. Остальные работают с утра до вечера. Очень выгодно, рабочая сила за кормежку.
– И все? А в роте что, никто не знает?
– Знают прекрасно. Мы жаловались, да только отмахиваются. Никто с Хавой ссориться не хочет.
В результате пояснений вырисовывалась любопытная картина. Нахлаим, солдаты НАХАЛ, обычно, приходят в кибуц группой, вместе посменно работают, отдельно от кибуцников, живут и едят отдельно, хотя и то же что кибуцники и в основном общаются между собой. С кибуцниками солдаты общаются мало, не считая получения приказов. Их стараются использовать на работе, которые не хотят делать кибуцники. Даже с местными девушками и парнями не очень то общаются, хотя нравы здесь достаточно свободные. Они чужие. Рано или поздно уйдут. Все это знают и предпочитают видеть просто рабочую силу.
В принципе, и общего у них мало, служили у меня сплошь городские добровольцы. Зачем кибуцнику менять шило на мыло? У него и дома тоже самое, разве что в армию сбежать захочет, от каких-то проблем…
А питание… еды было очень мало, а та, что выделялась нам из общего котла, была страшно невкусная. Крупа, неочищенное растительное или оливковое масло, немного овощей с кибуцного огорода и неизменный американский ленд-лиз в консервных банках. Сахар и как не странно настоящий кофе, тоже ленд-лизовский был в таких очень маленьких бумажных пакетиках. Чая не было совсем.
* * *
Загрузив своих солдат бесконечными тренировками, я окончательно отсек их от жизни поселка. Они там только работали и получали продукты. Питание – это была отдельная история. Чтобы не создавать проблем с религиозными, а их было достаточно много среди призывников, с самого начала уставом предусматривалось кошерное питание.
Молодое поколение, выросшее уже в Израиле, не сильно заморачивалось этими проблемами. Школы были вполне светские, с совершенно советским разоблачением религиозного мракобесия. При этом неприятие всего имеющего отношение к религии у них замечательно совмещалось со знанием Танаха и убеждением, что эту землю они получили от Бога, и никак иначе.
Раньше, до меня, варили по очереди. Так что раз на раз не приходился. Кто-то готовить умел, а после кого-то в рот взять было нельзя. Я назначил начальником кухни Нину. При ее росте в метр с каской и весе молодого петуха, она все равно не могла быть со всеми на равных, чисто физически. Зато готовить умела разнообразно и вкусно. При нашем стандартно-пайковом рационе это немаловажно.
Скоро мне стало понятно, что солдаты вовсе не представляли из себя что-то необходимое для обороны. Население приграничных районов поголовно было вооружено до зубов армейским, полученным еще от поляков, и трофейным оружием, и никого это не смущало. Очень редко кто-то мог пострадать случайно, а про то чтобы соседа застрелить, по пьянке или из ревности, я и не слышал ни разу. Плохо себе представляю, чтобы было у нас, в Союзе, если б на руках было столько оружия, бедная милиция.
Так что в случае опасности кибуц легко выставлял больше сотни вооруженных людей, с несколькими пулеметами и 60-мм минометом. Не уметь стрелять, по здешним понятиям, ты вообще не человек. Тут не важно, мужчина или женщина. Каждый должен был работать и воевать, если потребуется. Равноправие считалось абсолютно необходимым. И в половом смысле тоже. Никаких "мальчик ухаживает за девочкой". Это просто неприлично, она такой же боевой товарищ и работает наравне со всеми, хотя нравы в кибуце, были – как у нас на фронте. Только там считалось, что война все спишет, а здесь гуляли до свадьбы. После – ни в коем случае. Все про всех знают, не спрячешься.
И было еще у кибуцников замечательное правило – делать не для себя, а для коллектива, движения, организации, народа. Вот только не каждый это может выдержать. Человек, изрядная скотина, хочет счастья для себя, не только для всех. А счастье каждый понимает по-своему.
– Ладно, последний вопрос. Кто знает ваш участок границы?
Головы повернулись к Рафи.
– Я тоже знаю, – с изрядным вызовом заявляет Ардити, – мы вместе ходили.
– Значит сейчас всем спать. Завтра, в шесть часов, все стоят здесь с оружием. Потом с первым отделением, у тебя Орлов ведь первое, пойдем, посмотрим, что именно мы здесь охраняем. С завтрашнего дня у вас начинается ужасная жизнь.
Смеются. Думают, что это шутка такая.
Жили они в общем бараке, разделенные секциями по десять человека. Девушки отделены от остальных матерчатой занавеской, Вдобавок установили пирамиду для оружия и несколько тумбочек и стульев. У меня была отдельная комната размерами чуть больше шкафа.
Только начал устраиваться, стук в окно.
– Тебя Хава зовет.
– Сейчас выйду.
Ну, пора знакомиться с начальством. У входа стоял с сигаретой Дов.
– Это кто?
– Секретарь кибуца, Вольф, – ответил он. – Большая сволочь и штинкер. Собственно штинкер – это вонючка, но я слишком часто слышал это слово еще в армии, в смысле стукач, так что переспрашивать не имело смысла.
Ожидал увидеть, что-то вроде стандартной партийной хари, с надменностью во взоре. Оказалась, симпатичная тетка, лет под сорок. Одета не лучше прочих. Правда, на столе стояла совсем не обычная пайка. Свежие овощи, курятина, бутылка. Ну, я не гордый. Если солдату наливают и угощают, значит, нужно есть и пить. Неизвестно, будет ли завтра. Полячка, так что беседа на иврито-русско-польском проходила без особых проблем. Мельком дала понять, что в курсе, кто я такой. Сначала спрашивала о войне, о Европе. Минут через пятнадцать подошла главному.
– Ты видел арабское село на той стороне?
– Конечно, сложно не заметить, что прямо напротив находится.
– У нас с тамошним мухтаром, ну старостой, договор. Мы их не трогаем, а они нас.
– А других трогают?
– Ничего такого нет. Поэтому не демонстрируй, какой ты весь из себя герой. Пасут своих овец и пусть пасут. Если случайно забредут на нашу сторону, не устраивай стрельбы.
– Ладно, пока они тихие, я тоже тихий. Но я тоже кое-что хочу.
– Что?
– С завтрашнего дня работает одно отделение, второе, в охране, с третьим я занимаюсь. Если есть необходимость помочь, всегда, пожалуйста, но не надо придумывать работу.
– Договорились.
Вышел на улицу, задумался. Странно, как-то легко проскочило. Ожидал скандала, десять дармовых работников отбил. Чего-то я серьезно не улавливаю в здешних раскладах… Надо с Изей поговорить.
С утра вручил Дову план работ. Оборудовать спортплощадку и полосу препятствий. Чтобы не было проблем с пониманием, нарисовал, а не написал. Ему явно стало нехорошо.
– Мы не успеем!
И я ему так ласково:
– Я проверю.
Отделение Рафи заставил взять все, что положено. От патронов до сухпайка, на двое суток. Килограмм двадцать на каждого. И мы пошли в хорошем темпе. Рафи действительно знал местность и умел ходить по горам. Тут не Карпаты, но то же местами круто будет. Он даже имел понятие, о том, что по гребню идти нельзя. Потом я узнал, что он вообще обошел весь Израиль. Пешком. И Анна с ним ходила, он были знакомы еще до армии. Оба были членами иерусалимского движения "Следопыты". В нем обучали навыкам полевой жизни и выживанию в горах и пустыне.
Зато, для остальных наш поход был на грани возможностей. Недокормленные и нетренированные они еле тащились и, под конец, если бы я бдительно не следил, точно бы что из имущества выбросили. Вернулись мы поздно вечером. Солдатики мои дружно попадали, а я, демонстрируя, какой весь из себя железный, резво помчался проверять выполнение работ. Как и ожидалось, там еще и треть не сделано было. Но явно трудились на совесть. Похвалил и потребовал соображений, что можно улучшить, и где взять материалы. Идеи, в основном, были "просить выше" и "слямзить". Мысль хорошая, но я уже поняло, что только не в кибуце. Тут свое добро очень хорошо знали. Скандал мне ни к чему. Для начала попробую попросить в бригаде.
Часов в десять вечера пришла Хава. Глаза горят огнем.
– Почему, ты снял часовых?
– С башни, потому что при обстреле – это братская могила для всех будет. Блиндаж строить нужно. Тем более что у вас договор. А те, что у ворот стояли, вон там, на холме окопчик вырыли. Так они видят дорогу издалека.
– Ты не имел права оставлять кибуц без охраны!
– Послушай, Хава, или вы договорились с мухтаром, и от них никакой пользы нет, или если опасно, они прекрасные мишени. А ворота – открывать солдат не требуется.
Жаловаться будет, сказал кто-то, когда она ушла. Я сделал вид, что не слышал.
Через день приехал с проверкой Изя. Посмотрел на тренировку и сказал:
– Ты продолжай в том же духе, но не лезь все-таки на рожон. И наблюдатель там не для стрельбы стоит, а чтобы арабы видели, мы бдим. Пользы, от него, конечно, нет.
Похоже, действительно настучала.
В общем, так и продолжалось. С шести утра до десяти вечера я поочередно гнал отделения в горы. У меня не было уставов и наставлений не то что на иврите, но вообще ни на каком языке. Поэтому учил тому, что знал. Организации засад, маскировке, окапыванию, как определять сектора обстрела, как ставить растяжку на тропе и устанавливать мину. Учил действовать группами. Одна атакующая, вторая пулемётчики и стрелки поддерживала первую огнём, и должна была пресекать контратаки, устраиваемые неприятелем. Очень нужна была информация о деревнях в нашей зоне. Какая численность банд, их вооружение, тактика действий. Пути передвижения, транспорте, связь с другими бандами. Если кто-то и знал, мне сообщить забыли.
Поэтому стал сажать наблюдателей и заставлял их фиксировать кто куда пошел и что вообще происходит. Нашелся среди моих ребят и переводчик. Абутбуль, откуда-то из Северной Африки. Он мне заодно читал и переводил арабские газеты. Любопытно было сравнивать, как одно и то же совсем по-разному освещалось. Там мы были злобными агрессорами, мешающими наладить мирную жизнь. Здесь – наоборот.
Сначала ходил на патрулирование сам, потом время от времени стал доверять своим командирам отделений. Второе отделение гнал на полосу препятствий и стрельбище. После первой стрельбы лёжа, сидя и стоя, мишени красноречиво показали, что итоги стрельбы совсем неутешительные. Поэтому свел знакомство с прапорщиком из бригадных складов, выполняя Изины советы и по его рекомендации, с кем именно говорить. Стоило это мне трофейных часов. Зато выяснилось, что каждые три месяца положено было проводить стрельбы. Теперь я все патроны получил задним числом, по дружбе, и стреляли мои ребята без конца.
Сначала просто с положения лежа и стоя. Потом в составе расчета и отделения. Потом в движении. Каждый должен был уметь обращаться не только с винтовкой, но и пулеметом. Велись тренировки с метанием ручных гранат. Замеряли расстояние броска. В бою это нужная информация. Обязательной была и спортивная подготовка: ежедневные бег, гимнастика, в частности, прыжки через верёвку, стены, изгороди из колючей проволоки, деревья, столы, живые изгороди. Недостаток языка, действительно, восполнял иногда ногами и руками. Дашь разок по каске ногой, и очень хорошо доходит, что окоп надо рыть глубже, чтоб ничего не торчало.
* * *
Я сидел, краем глаза наблюдая за стрельбой второго отделения по мишеням, можно было уже не бояться, что застрелят друг друга. Вообще то разбирать-собирать они умели с самого начала. Вот только, в первый раз один идиот захотел посмотреть поближе, куда он попал, а второй, оказывается, еще не отстрелялся. Может это и не педагогично, но оба ходили с синяками под глазом. Первый под левым, а второй под правым. Сорвался непростительно, но когда Вертман упал после выстрела, у меня вышибло всякий иврит, чтобы заниматься нормальным воспитанием. После этого усвоение матчасти пошло рекордными темпами. И что странно, они не боятся, а, наоборот, зауважали. Может, наконец, дошло, что я им пытаюсь косноязычно объяснить. Уставы и инструкции в армии кровью написаны. Убили кого-нибудь по недоразумению или глупости, вот и еще одна строчка появилась.
В данный момент меня больше занимал левый ботинок. Он явно намеревался скончаться в скором времени. Подошва намекающе, хлюпала на ходу, хотя с виду все обстояло прекрасно. Я пытался нащупать, где проблема.
Рядом сел какой-то кибуцник, с кряхтением вытянув ногу.
– Что, лейтенант, проблемы с обувкой? – неожиданно заговорил он по-русски.
После Меера это был первый человек, говоривший со мной на родном языке, за последний месяц. Кибуцники многие понимали, но говорить не желали ни под каким видом. Не из вредности, это был очередной идеологический вывих. Все должны говорить только на иврите. За это хоть и не наказывали, но смотрели крайне неодобрительно.
Они тут все носились с единственно правильным языком и переименовывались для слияния со светлым будущим в Бен Давидов и Бен Ами. Самый легкий был вариант превращения из Перского в Переса. Хоть сам не забудешь. Только задним числом стало ясно, как мне в этом смысле повезло. Если бы вместо иврита я постоянно общался бы на русском, никогда бы язык толком не выучил. Были такие примеры среди репатриантов. И через двадцать лет заикались на каждом слове.
– Ну-ка дай, – бесцеремонно забрал он ботинок. Пальцы у него было жесткие, с въевшимся под ногти маслом и весь он был какой то жесткий, даже с виду. Черный от загара и, хотя и грузный, но это был не жир, а сплошная мускулатура. Руки и плечи, какие то чрезмерно развитые.
– Ерунда, – сказал он, возвращая. – Надо пару гвоздей и будет полный порядок. Еще долго протянет. Нашим, вон, положено, одни ботинки в год. Не какие-нибудь легкомысленные сандалии или туфли. Именно ботинки, чтобы можно было и зимой и летом ходить. Новые не дадут, пока год не пройдет, хоть тресни. Вот и хранят их, как могут, вечно ходят босые.
Я невольно посмотрел на его ноги.
– Мне это уже не грозит, смотри, – сказал он, задирая штанину. Ниже колена на левой ноге у него был протез. – В Ливии на мину наступил. Всю жизнь шел против течения, один раз в жизни поступил как все и ничего хорошего не получил. А протез сам сделал, никаким специалистам и не приснится такая работа. Я здесь мастер сделать и починить все. Хочешь – самолет, хочешь – ботинок. Так что освободишься – приходи в крайний сарай, где мастерская, помогу твоему горю. Я там все время, даже сплю. А зовут меня Ицхак Соболь, вставая, сообщил он. – Не Ицик или еще как, только Ицхак. И почти не хромая зашагал в сторону домов. Не видел бы сам протез, никогда бы не догадался, что ноги нет. А ведь мне про такое рассказывали, только сразу и не сообразил, когда человек долго на костылях передвигается или постоянно физическую работу делает сидя, у него руки и пальцы сильнее становятся. Как слепой запахи лучше чувствует, у безногова сила в плечи и руки уходит.