– А на эту ты нажимала? – спросил он жену, не притрагиваясь, однако, к кнопке.
– А как же! Сперва на нее, а потом… потом уж не помню… – ответила та виновато.
– Бестолочь, – констатировал муж. И добавил: – Вот тут есть еще "назад". Попробуем…
Он надавил на кнопку. Машина тут же заревела, затряслась и через несколько минут затихла.
– Ну… помоги, Господи! – прошептал Тимофей Алексеевич. И открыл дверь.
Господь таки помог: Машина как ни в чем не бывало стояла на громушкинском участке возле гаража. Все кругом было своим, родным – и газон, и забор, и дача. И дом Поповых сзади, за живой изгородью.
– Уф-ф… – Громушкин выбрался на воздух. – Повезло. Не сподличал Гурвич. А только откуда наш-то Витек знал про такое чудо?
– А он все знает! – безапелляционно произнесла дочь. – Витька до того умный – ужас!
Жена как ни в чем не бывало деловито тащила мешки с грибами в дом, бормоча про себя: "Рассортировать… Крупные пожарить, как раз ребенок приедет, ко дню рождения. Грибов-то нигде не купишь, лето нынче для грибов плохое… А маленькие – в маринад!".
– Тима! У нас уксус есть? И гвоздика?
– У нас есть все, – гордо ответствовал глава семейства, обдумывая, куда же все-таки носила их Машина и что это вообще за Машина, что умеет и как ее можно использовать для дела. Грибы – оно, конечно… Но должен же быть еще какой-то толк… И с Витькой надо поговорить – хотя для него покупали, а вещь серьезная, не для пацана. Вот подрастет, получит автомобильные права…
Дочь будто подслушала:
– Пап! Я вот там на все смотрела. Получается, вроде наше место – и не наше. Дуб, что на холме, пониже ростом, а елки, ну, старой, что ты все хочешь спилить, чтобы солнце не загораживала, вовсе нету. Вместо нее – какой-то хлыстик, кро-ошечная такая елочка. А сколько лет живут елки?
– Не знаю, – отмахнулся отец. Но, вспомнив, что с детьми надо быть педагогичным, добавил: – Наверное, лет сто. Дуб – тот долго живет.
– А Витя говорил, что елка – как человек. Вот, помнишь, ты елочку показывал – сказал, что посадил, когда я родилась. Так сейчас она как раз с меня!
– Очень возможно, – солидно ответил Громушкин. И подумал, что носила их Машина как раз в прошлый век, лет за сто. Это, получается, семидесятые годы девятнадцатого столетия. Ну, может, не так точно. Жена, видишь, не заметила, на какую кнопку давила. Но главное, хорошо все, что хорошо кончается, – они дома, грибами разжились. Дальше надо думать, как с пользой эксплуатировать агрегат. А пока закатить в сарай – благо, и колесики внизу… ну, точно – есть! И своим сказать, чтоб не болтали. А то всякий захочет попробовать прокатиться, загубят вещь. И Гурвичу сегодня же позвонить – мол, барахло а не Машина. Нет, возвращать не будем, пускай стоит в гараже, я буду в ней инструмент хранить. Вот так.
Ill
Сын вернулся из "Артека" загорелым и подросшим. Сразу спросил, достали ли подарок, что он заказывал. Отец замялся, сказал, что достать-то достали, но пользоваться им пока нельзя.
– Это еще почему?! – взвился Витек. – Там что – неприличные песни, детям до шестнадцати? Я, хочешь знать, Макаревича у Вадьки слушал, ему братан принес. Нормальная запись, ничего такого. Ты, папа, вечно страхуешься, привык со своими ревизорами…
– Какая… какая запись? – Не понял Громушкин. – Чего – запись?
– Да группы "Машина времени"! Я ж тебе русским языком… Для магнитофона! Отстал ты, папуля, от века, таких вещей не знаешь. А я теперь что – без подарка, да?
И рослый парень вдруг заревел, размазывая слезы.
"Какие они инфа… инфантильные, – думал Громушкин. – Я в его годы… Да ладно, может, все к лучшему, не будет соваться к агрегату. А запись для магнитофона я ему достану, было о чем говорить".
И в тот же вечер ему в магазин привезли запись. Нужный человечек всегда отыщется. Витек был счастлив.
А на другой день пришли гости, ребята остервенело гоняли свою музыку, а взрослые, сидя за столом, поражались, как это ухитрилась хозяйка достать грибов для жаркого. В этом году, все знают, грибов в лесу – днем с огнем… А тут целое блюдо! Импортные, что ли?
– А места надо знать, – хмыкнул Громушкин. – Где было, там уж нету.
– Чтоб вы знали, – добавил Гурвич, – импортных грибов не бывает, да будет вам известно. Не собирают их иностранцы, только шампиньоны выращивают – в теплицах. А тут – белые.
И никто не приставал, знали – своих источников Громушкин нипочем не выдаст, хоть стреляй. Такой характер.
Дочь, влетевшая из комнаты брата и заставшая конец разговора, заверещала, что грибы, мол, из прошлого века, и все расхохотались – до чего остроумный ребенок растет! А отец бросил на нее строгий взгляд, и Юля, замолчав, убежала назад, к мальчишкам.
Той осенью чета Громушкиных еще несколько раз съездила на дачу, а оттуда – за грибами. Знакомые сетовали, что год плохой, даже солоников нету, а Громушкины намариновали три ведра и насолили две бочки.
Для засола брали только белые грузди да рыжики, волнушек, и тех не собирали – некуда. Делалось это все в секрете даже от детей – по будням, когда они в школе. Несколько раз Юлька возвращалась к разговору о той, первой поездке, но родители убедили ее, что все это ей приснилось, бывают такие сны, что все будто бы по-настоящему, а на самом деле померещилось. У нее, наверное, тогда была температура, отсюда и бред.
Юля была ребенком весьма смышленым и не поверила. Зато поняла, что приставать к взрослым с этими делами не нужно, зачем-то им надо, чтобы все считалось сном, – хорошо, помолчим. Брату же она, взяв с него честное комсомольское молчать, – Виктора как раз в тот год приняли в ряды, – она странную ту историю рассказала. Но он цыкнул, чтобы не порола чушь, и заявил родителям, что сестрице надо сделать хороший втык – читает фантастику, а ей еще рано, мозги прокиснут.
Между тем, пришла зима, грибной сезон закончился. Но Громушкин продолжал время от времени ездить на дачу. Ездил один, якобы для хозяйственных надобностей – позвать соседа Кирюху поправить забор, заказать дров и угля – да мало ли дел в дачном доме.
В первый же свой приезд он обошел участок, нашел елочку, которую сажал в 1967 году – год рождения дочки, то есть десять лет назад. А потом решил произвести эксперимент. Выкатил Машину, снял с нее брезент, вошел внутрь и внимательнейшим образом все осмотрел. И обнаружил в углу пожелтевшую приклеенную к стенке бумажку с расплывшимся чернильным текстом. Надев очки, разобрал, что Машина может перемещаться во времени только назад и никогда – в будущее. Ну, это и дураку ясно – как можно перемещаться в то место, которого еще нет? Дальше…Дальше было сказано, что с або-ри-генами в контакты вступать нежелательно. Кто такие эти аборигены, Громушкин не знал, но выписал слово в блокнот и дома проверил по словарю. И понял, что это – местные жители. Но как избежать контакта, неизвестно. Бегать от них, что ли. Ладно… решим, как говорится, по месту. И не таких контактов избегали, всякое в жизни было.
В одно из посещений Громушкин решил произвести опыт. На себе одном – нечего рисковать семьей. Внимательно изучив все кнопки, нажал на ту, где стояло число 10. Рев и трясучка на сей раз продолжались недолго, и вышел он на свой собственный участок, где все было почти, как нынче, только дом еще не обшит вагонкой, забор прежний, живой изгороди нет. И вместо гаража – обыкновенный сарай. Когда же это было? А именно, что десять лет назад!
Громушкин пошел в угол участка – так и есть, елочки Юлькиной еще нету, не родилась дочка. А старая ель, которую он благодаря воплям жены, что уничтожает красоту, оставил жить, стоит. Зря, конечно, не спилил, от нее одна сырость и на веранде вечно тень, да что спорить с женским полом из-за какого-то дерева!
Во время следующего посещения перепугался было до дрожи. Случилось это как раз после приема ревизоров, был Громушкин с сильного похмелья, так что позабыл выкатить Машину из гаража, нажал трясущимся пальцем на 100 и сразу понял – вот сейчас раздастся треск и проклятый агрегат разнесет его замечательный, из белого кирпича гараж, в куски. А что будет дальше, и подумать страшно!
Но ничего такого не произошло. Никаких кусков и треска. Для Машины в этом случае гараж, оказывается, препятствием не был. И ведь правильно! Сто лет назад его и в проекте не стояло. Так что Громушкин преспокойно вышел на свой запорошенный снегом участок, подышал свежим воздухом, запахом хвои, подумал, что воздух тогда был, вроде, как почище. И вернулся обратно.
Машина была что надо. И думал Громушкин, использовать ее нужно не абы как, для грибов. Тут большую деньгу можно заколотить, если с умом.
Можно эту хреновину продать. Причем не кому-либо, за что, того гляди, сядешь. А родному государству. Оно ее употребит в военных или там космических целях. А на это, известно, у нас никаких средств не жалеют. Вон, академики, что бомбу изобрели, живут, рассказывали, как в раю – имеют коттеджи, автомобили с шоферами, домашние кинотеатры, да чего хотят, то и получат.
Чем развлекаться сбором грибов, можно обеспечить семью и наследников выше крыши. Того гляди, Ленинскую премию получить… Вот только куда обратиться? Вопрос…
Советоваться Громушкин, ясное дело, ни с кем не мог и не собирался. Даже с женой. Решил для начала отправиться в один секретный институт, где занимались не то ракетами, не то чем-то еще, имеющим отношение к полетам в космос.
Институт, повторяем, был строго засекречен, но все, конечно, знали, где он находится. И в один прекрасный день, надев свой лучший импортный костюм и вставив для солидности в карман пиджака заграничную авторучку, Громушкин поехал в тот институт. "Жигули" оставил на всякий случай за два квартала. Вошел и, конечно, – охрана. Так не зайдешь, нужен пропуск.
Но Тимофей Алексеевич наш тоже шит не лыком, вынул паспорт, сказал, что внутрь ему не нужно, а он просит вызвать к нему представителя для переговоров. Каких? Секретных. И уж это, извините, он скажет лично представителю. Тот и решит, что делать дальше – провести разговор с Громушкиным самому или вызвать другого специалиста. Вот так.
Охранник куда-то позвонил, потом провел Громушкина в комнату переговоров – она находилась тут же, в вестибюле, – до турникета, через который только по пропускам. Отвел и велел ждать: "К вам выйдут".
Комната как комната. Не скажешь, что хорошо обставлена, а еще важный институт! Обычный канцелярский стол, два кресла, обитые, правда, искусственной кожей. Хилый цветок на окне. Зато на стене портреты всех членов Политбюро. И Гагарин! Вот, дураки, сразу раскрыли все тайны, чем они тут занимаются!
Громушкин снял свое ратиновое пальто, повесил в стенной шкаф. Не париться же тут солидному человеку в верхней одежде, пока они изволят явиться.
И только он, поддернув на коленях брюки, сел в одно из кресел, в комнату вошел худощавый и очень длинный молодой человек с лысиной и в очках. Сразу поймешь – ученый!
Пожал руку, уселся напротив в кресло: "Я вас слушаю".
Громушкин замялся – с чего начать. С такими субъектами ему беседовать еще не приходилось. Бывало, придут за мясом, так там какие разговоры – "Вам сколько? Чего – вырезки или на студень?" Здесь дело другое, тонкое.
И, главное, если пойдет разговор, не продешевить!
Громушкин откашлялся, вытер губы белоснежным платком и начал:
– Как бы ваша организация отнеслась к одному изобретению?..
– Чертежи! – выпалил ученый, протягивая руку. Чего тянет? Видит же, что у Громушкина нет ничего.
– О чертежах после, – ответил тот. – Сперва о принципе. Имеется некое… устройство, которое может… так сказать… передвигаться…
– Передвигаться может даже колесо, – улыбнулся ученый и зачем-то снял очки.
– Точно! – радостно отозвался Громушкин. – Только колесо ваше едет по земле.
– А самолет летает по небу! – еще шире заулыбался ученый и нацепил очки обратно на нос.
Надо было переходить к делу. И Громушкин прямо сказал, что агрегат, о котором он ведет речь, не самолет и даже не ракета. Он вообще двигается не по земле и не по воздуху. Он… как бы сказать, перемещается… Ну… Вот, сейчас мы, допустим, тут, в сегодняшнем дне. А нажал, допустим, кнопку – и перенеслись на сто лет назад, в прошлое. Я понятно выражаюсь? Хотя добавлю, что пока это только идея, в стадии… Тут Громушкин замолчал, решив, что и так сказал слишком много.
Что решил его собеседник, он понял не сразу. Тот как-то весь скукожился, продолжая при этом ухмыляться. Только ухмылка была теперь какой-то неестественной, точно с натуги. Потом, поднявшись с кресла, ученый сказал, глядя мимо Громушкина на членов Политбюро:
– Вы, товарищ, видимо, ошиблись адресом. Мы такими вещами не занимаемся. Категорически. Мы… Короче, вам – не к нам!
И уж хотел было выйти, но Громушкин проворно вскочил и ухватил его за рукав.
– Тогда подскажите – куда? Я, видите ли, человек серьезный и у других серьезных людей время отнимать не собираюсь. Но мне нужно знать, куда обращаться. Чтобы не попасть в этот… в просак.
– Знаете, – сияя и зачем-то кусая губу, ответил молодой ученый, пятясь к дверям, – я бы советовал вам обратиться в другое э-э… учреждение. Это в Невском районе. Знаете такой? Называется Институт имени Бехтерева. Вам там обязательно помогут. Обязательно!
И юркнул за дверь.
А Громушкин вышел на улицу и побрел к своему автомобилю. Чем занимаются в Институте Бехтерева, он отлично знал. Устраивал туда в свое время собственную мамашу-покойницу. Старуху брать не хотели, помогли связи, и она прожила в том заведении еще полгода. Там и скончалась, не сведя, слава Богу, с ума семью Громушкиных.
Садясь в "Жигули", Громушкин подумал, что все – к лучшему. В результате всего одного визита в первый попавшийся институт он получил ответ на вопрос, стоит ли выставлять Машину на продажу. Выходило – ни в коем разе, не то угодишь в психушку. А если притащить кого на дачу и показать агрегат в действии, его могут запросто отобрать, конфискуют без разговоров. И денег не дадут, а еще заподозрят в связях с зарубежными шпионами. У нас это быстро. Посадят. А то еще и убьют, чтобы не распространялся.
Нет! Машину держать в гараже. Обеспечить полную секретность, для чего проинструктировать семейство. Запугать до полусмерти, чтоб никто никому ни слова! Пугать тюрьмой – это и малолетняя Юлька понимает, недаром растет в семье торгового работника.
В тот же вечер, собрав семью, Громушкин провел инструктаж. И поскольку речь шла о судебном преследовании, обвинении в разглашении гостайны и тюрьме, все отнеслись к его словам, как должно. Дали слово молчать и к Машине без разрешения отца и мужа не приближаться.
IV
С тех пор Машина использовалась, в основном, как забава. Летом – сбор ягод и грибов, а также рыбалка. В озере, куда впадал ручей, текущий под холмом у дачи Громушкиных, еще полвека назад, а уж век и подавно, водилось полно лещей, щук, карасей и прочей живности. Закинул удочку – тут же клюет. Деревень рядом видно не было, так что и нежелательных встреч удавалось избежать. То бишь контактов с аборигенами. Только раз, году этак в семьдесят восьмом, из лесу вдруг вылез всклокоченный мужик в каком-то зипуне, снял шапку, поклонился Громушкину и спросил, испуганно на того глядя (а Громушкин был одет в голубой тренировочный костюм), "далеко ли, барин, отсель до чугунки, много ли верст?" или что-то в этом роде про железную дорогу, которую, по словам дочери, читавшей книжки по истории родного края, в этих местах уже проложили, так что Громушкин, не вступая в разговоры, мотнул головой влево и отвернулся. Мужик, кланяясь, скрылся в лесу, пошел, похоже, в другую сторону со страху. Ну и черт с ним, не пропадет.
Юльке шел уже двенадцатый год, она поступила в краеведческий кружок при Доме пионеров и подружилась с сыном профессора классической филологии, прозябавшего в соседней квартире. У того было полно всяких книг, там она и нашла карту Санкт-Петербургской губернии и обнаружила, что не особенно далеко от дачного поселка, где обитали теперь Громушкины, за лесом стояло большое богатое село, славившееся медом, молоком и разными из него продуктами, которые местные бабы даже возили в город на продажу. А по воскресеньям там бывал большой базар.
Об этом открытии Юля тайком сообщила матери, и, презрев отцовские запреты, они выбрали день, когда отец был занят – готовился к очередной ревизии, – и отправились на дачу на электричке. С собой захватили подходящую одежду, ее мадам Громушкина одолжила у костюмерши одного театра, постоянной клиентки мужа. Сказала, что они с дочкой идут на маскарад к знакомым и хотят всех поразить – будто они дамы из XIX века. Не особо богатые, не высший свет, а так, среднего сословия. В корзину, захваченную для покупок, были положены стеклянные бусы, китайская шаль и еще кое-что по мелочи…
Добираться пришлось пешком, шли через лес, сверяясь с картой, босиком, погода была теплая – стояло лето, так что до села добежали – не заметили.
А там как раз базар! И чего только нету. И мед в бочонках, и свежайший творог, и сметана: поставишь ложку – не упадет! А окорок!..
В разговоры с крестьянками не вступали. Просто показывали свой товар, те цокали языками от восторга, особенно от фальшивых жемчужных ожерелий. Да и шаль одна тетка схватила, а взамен – кринку сметаны и горшок с творогом. Не успели ахнуть – затоварились. А как нести назад? Пришлось за бутылку водки с содранной загодя наклейкой нанимать мужика с подводой. Бутылку, сняв пробку с винтом, заткнули бумагой, мужик открыл, понюхал, просиял. Довез до места, а там мать с дочерью вылезли среди чиста поля, то есть луга, где у куста, заваленная лапником, ждала их Машина. Махнули рукой – езжай мол, дядя. Мужик только плечами пожал – скаженные. Но уехал – кто их поймет, барские причуды.
Покупки затолкали в Машину, вернулись на дачу и поставили что надо в холодильники, их у Громушкиных на даче имелось аж два. Только меду Юлька упросила мать отложить в поллитровую баночку и взять с собой. И весь творог оставлять не хотелось. Да и сметану. Взяли, сколько смогли унести, да побрели на электричку.
Надеялись, отец не заметит приобретений, но он-то в качестве продуктов питания, слава Богу, разбирался. Увидел и сразу догадался что откуда. И, покушав творожку со сметанкой, устроил такой скандал, что стекла в квартире дрожали. Было строго наказано: "Чтоб в первый и последний раз!" А на Машину он приделает замок и ключ будет держать у себя, чтоб без баловства. "За угощение, конечно, спасибо, но лучше век не пробовать вашей вкуснятины, зато не сидеть в тюрьме!" При чем тут тюрьма, объяснять не стал, ушел в спальню и там закурил сигарету. Назло. Обычно курил в кухне в форточку, а тут – в спальне. А на другой день съездил на дачу и врезал-таки в Машину хитроумный замок. И спрятал ключ.
Все бы ладно, да крики папашины слышал подросший уже Витек, сидевший в соседней комнате, – будто занят своей музыкой и ни до чего ему дела нет.
Парню было семнадцать, школу английскую он кое-как закончил и теперь кое-как учился в Торговом техникуме. Да и учиться там ему было особо нечему, он и так в торговле понимал лучше своих преподавателей. У Витька к коммерции был прямо талант, видно, от отца. А умение считать – от матери. Вот характер другой, уж это точно. Вкладывать полученные "слева" деньги в кассу? Ну не маразм?
Впрочем, денежки у Витька всегда водились. Парень он был красивый, продавщицы из "Пассажа" так и млели и продавали ему из-под прилавка какой угодно дефицит – хоть польский трикотаж, хоть сапожки венгерские, хоть ковер…