– Нельзя позволять себе уверовать в этот антирелигиозный розыгрыш, даже отчасти. Давай будем бороться – и победим! Давай поможем добру. У меня вот какая мысль возникла. А что, если выставить эту мерзость на аукцион в "Сотбис"? Вот и денег хватит на ремонт колокольни.
Соня спрятала лицо на груди у Робина.
– Робин, лапонька, мне страшно. Надо бы и письмо разыскать, а то никто не поверит, что эта штука подлинная.
– Все поверят, что она подлинная, если меня загрызет свора диких псов.
Снаружи налетевшая буря уже стихала. Еще один порыв, как последний вздох, и все замерло. Идеальный покой, угрюмый, гнетущий. Будто ожидание.
– Типичная английская погода, – сказала Соня, пытаясь не падать духом.
Джереми Сампшен навел на себя лоск, чтобы отправиться в гости к двум юным дамам, которые обосновались в доме двадцать два. Он не только пригладил щеткой волосы, но и почистил старый зеленый вельветовый пиджак – и еще попрыскал себя тут и там дезодорантом "Инка" (он называл его "дезодоринка").
Дверь открыла сладко улыбающаяся Хетти Чжоу. До чего же она бесподобно стройная, подумал Джереми. На ней были джинсы и легкий пуховый свитерок, на ногах розовые сандалии. Высокие скулы и эпикантус над темными глазами лишь добавляли ей привлекательности. Джереми только что не облизнулся.
Он не мог, правда, не задаться вопросом, что бы Хетти подумала, узнай она о его вылазках на Моулси и его деяниях под сенью дубов.
– Здравствуй, Хетти. Завтра в шесть часов у нас заседание комиссии.
– Я не забыла, – ответила она, – но все равно спасибо, Джереми, что напомнил.
– А я почти забыл. Я вот хотел спросить, не хочешь ли поужинать со мной сегодня.
– Как мило с твоей стороны. Я сейчас очень занята, устраиваюсь, сам понимаешь, но, может, зайдешь?
Он прошел внутрь, совсем близко от нее, вдыхая ее аромат. В прихожей было темно, пока Хетти не открыла дверь в гостиную. Там было совершенно пусто, лишь посреди мокрой кляксы на полу стояли ведро с водой и бутылка "Деттоля", да валялась жесткая половая щетка.
– Не знаю, почему, – сказала она, – но около трех часов у меня вдруг возникло страшное ощущение, что весь мир погряз в грязи.
Джереми озадаченно взглянул на нее:
– Как странно! На моих часах было около трех, когда мне вдруг показалось: вот-вот случится что-то невероятно плохое. Но, к счастью, я пошел к тебе – а это невероятно хорошо и приятно.
Хетти дразняще улыбнулась и объяснила, что в ее случае пол был уж очень грязный, вот она и решила, что надо его как следует вымыть, прежде чем класть ковер. Пошла и купила новое ведро у мистера Азиза. Джереми воззрился на нее в полном изумлении:
– Как, ты стояла на этих восхитительных коленях и сама оттирала грязь?
– Служанки у нас пока нет, а Джуди ушла гулять с Рупертом Боксбаумом, – захихикала она. – Видишь, как быстро у нас, зарубежных женщин, проходит процесс интеграции с местным населением…
– Ну, Хетти, я надеялся, что мы с тобой сможем интегрироваться сегодня вечером.
Она лукаво взглянула на него, по-прежнему улыбаясь:
– И как далеко, по-твоему, может продвинуться этот процесс?
Он смущенно объяснил, что сегодня один шведский издатель пригласил его на ужин в Оксфорде и сказал, чтобы он привел с собой даму, поскольку сам издатель будет с женой. А потом, может быть, если Хетти не будет возражать, Джереми хотел бы пригласить ее заглянуть к нему, выпить кофе.
Хетти выдержала паузу. Глядя на него своими миндальными глазами – взор ее Джереми принял за благожелательный, – она сказала:
– Большое спасибо за это предложение. Оно мне льстит, и с твоей стороны это очень любезно – ведь у тебя наверняка много знакомых английских девушек. Могу ли я сказать, что буду рада сопроводить тебя на ужин и даже вернуться потом к тебе домой, чтобы выпить кофе? Только хотела бы на всякий случай избежать недопониманий и разочарований, сказав, что, если ты собираешься меня соблазнить, я вовсе не возражаю. Такое со мной, разумеется, уже случалось. Но прежде, чем я уступаю притязаниям, мой поклонник должен повернуть невидимый ключик в замочке – в моем замочке. Я не могу точно сказать, что это за ключик, только хотела бы тебя заверить, что я тут же это пойму – так же, как ты поймешь, если тебе удастся повернуть этот ключик.
Нельзя не отметить, что Джереми воспылал, столкнувшись с такой искренностью. Подумать только: эта хрупкая женщина в пушистом свитерке и розовых сандалиях так педантично высказала все наперед – разве это не удивительно? Он, немного заикаясь, поблагодарил ее за предупреждение.
В семь вечера он заехал за Хетти в своей старенькой красной "тойоте". На нем был тот же костюм, что и прежде. А Хетти переоделась: облачилась в атласную брючную двойку с блестками и надела, в тон костюму, синие туфельки на высоких каблуках. На шее жемчужное ожерелье, в ушах жемчужные серьги. Джереми, почти теряя сознание от вожделения, смотрел, как ее крепенькая попка поудобнее устраивается на пассажирском сиденье.
– Господи, ты совершенно восхитительна, Хетти! Обязательно, бог даст, найду ключик к твоему замочку! Во что бы то ни стало.
Они оставили машину на площади Ориел и пошли в ближайший ресторан "Ma белль". Хетти взяла Джереми под руку. Теплые солнечные лучи косо падали на улицу.
Издателю из Швеции Йорану Хольмбергу было за шестьдесят: седой, крупный, на вид довольно суровый. Его жена Ингрид, куда моложе его, была одета с большим изяществом и много смеялась. Вчетвером они сели за столик внизу, заказали напитки и разговорились.
Йоран Хольмберг сказал, что ему очень понравился триллер Джереми "Копилка". Там одна сцена происходит в Стокгольме. И это навело его на мысль, что Джереми мог бы приехать к нему в гости в Стокгольм, прожить там около года и написать два триллера, в которых действие будет происходить в Стокгольме. Отнюдь не исключено, что один из них, а то и оба, экранизируют.
– Европа должна больше знать про наш чудесный город, даже про его темные стороны, – сказал Йоран.
Он заговорил о различных частностях, а сам все косился на Джереми, пытаясь понять, как тот относится к его предложению. Йоран гарантировал солидный гонорар.
– Предложение, конечно, очень соблазнительное, – сказал Джереми. – А жить я буду в гостинице? Четырехзвездочной?
– Мистер Хольмберг, – встряла Хетти, – вы, по-видимому, пожелаете купить на эти две книги авторские права для Швеции? А мистер Сампшен, надо полагать, будет распоряжаться правом издания на других языках, в том числе на английском.
– Мы…э-э… мы могли бы это оговорить, разумеется.
– Но мне кажется, что эти права не требуется специально оговаривать. Как по-твоему, Джереми?
– М-м, пожалуй. Мне надо посоветоваться с моим агентом.
Деловой разговор пришлось прервать: настала пора изучить меню. Заказали блюда и хорошее австралийское вино "Шираз", которое очень хотел отведать Йоран. Когда принесли первое блюдо, Джереми уже согласился приехать в Стокгольм и написать хотя бы одну книгу.
– Я, знаете, раньше был архитектором, до того как стал издателем, – сказал швед. – У меня есть домик, где вы и сможете все это время жить. Там вам никто не помешает.
– Приятно это сознавать, – сказал Джереми, не глядя на Хетти.
Йоран с воодушевлением принялся за еду и вино. Доедая утятину, он заказал еще "Шираз".
– Я в Англии часто бываю, знаете ли, – сказал он. – Мне здесь очень нравится. Мы с Ингрид обычно останавливаемся в старинном отеле "Браунз", в Мэйфер. А вы тоже там останавливаетесь? Нет? Ну, ничего. Мы во Вторую войну миров, к сожалению, не слишком дружили е Англией. Сейчас все иначе.
– Стоит ли говорить о тех временах, дорогой? – предостерегла Ингрид. – Это ведь так давно было.
– Я могу рассказать вам одну любопытную историю из тех лет. Касается родственников моей жены.
– Ах, Йоран, пожалуйста не надо опять про этот ужасный случай.
Он по-волчьи ухмыльнулся.
– Мы потому и хотим ее услышать, что она ужасна. Видите ли, – он повернулся к Джереми и Хетти, окидывая взглядом обоих, – моя жена из очень известной семьи Фох – это была ее девичья фамилия, до первого, несчастливого замужества. Но история эта не бросает на нее тени… Вы, может быть, помните, что Герман Геринг был командующим "Люфтваффе". Но задолго до этого, во время Первой мировой, он был воздушным асом, а между войнами отличался безрассудной смелостью. Как раз тогда он и встретил очаровательную шведку по имени Карин Фохсдоттер. И хотя можно сказать, что позже Германн сбился с пути истинного, однако мне кажется, что он никогда не переставал любить Карин.
Йоран сообщил затем, что, может, по этой причине между Швецией и нацистской Германией во время войны и не было особой враждебности. Ингрид скучающе закурила.
– Потуши сигарету, дорогая, – сказал Йоран. – Из-за нее жизнь укорачивается.
Карин, поведал он далее, умерла от какой-то загадочной болезни и была похоронена с известными почестями на обширной территории охотничьего поместья Геринга к северу от Берлина. Там возвели мавзолей. Когда война закончилась и старина Герман умер, это поместье оказалось в советской зоне оккупации – то есть объято ужасом. Так случилось, что деда Ингрид тогда назначили послом Швеции в Западной Германии. Прежде он бывал в грандиозном поместье Геринга.
И вот однажды, сказал Йоран, в холодный январский день 1946 года, в шведское посольство явилась какая-то бедно одетая женщина. Она прождала много часов, чтобы получить личную аудиенцию у посла Свена-Генри, и пожелала говорить с ним наедине. Она рассказала, что в поместье уже появились советские военные. Она опасалась, что в доме устроят штаб-квартиру советского командования. Она была в этом поместье в услужении и помнила, как Свен-Генри приезжал в Карин-холл. Карин-холл теперь в развалинах, Герман собственноручно его взорвал, и она опасалась, что "эти звери", как она называла советских военных, осквернят мавзолей. Поэтому она вытащила останки Карин, а престарелый муж помог ей захоронить их в лесу.
Но все равно она боялась. Вдруг советские случайно раскопают останки? Вдруг она умрет (у нее был туберкулез),"тогда останки будут утрачены навсегда.
– 1 Можно подумать, к тому времени это еще имело значение, – заметила Ингрид, все еще курившая.
– Для прежних поколений твоих родственников, дорогая это имело значение, – сказал Йоран и взмахнул рукой – дескать он-то понимает. – Тогда по всей Европе были тысячи, сотни тысяч людей, все потерявших и совершенно потерянных: перемещенных лиц, которые утратили все, что прежде имели. И множество владений, которые утратили владельцев. Я уже не говорю об осиротевших, которые разыскивали могилы близких. По-моему, в Европе это было наихудшее время за всю ее историю, включая эпоху Черной Смерти. И только этот ужас научил нас стремиться к объединению Европы.
– Мой муж, боюсь, одержим тем периодом, когда закончилась Вторая мировая война, – сконфуженно сказала Ингрид, обращаясь к Хетти.
– На Востоке было почти так же плохо: там все-все перевернулось вверх дном, – сказала Хетти. – Мои прадед и прабабка были очень богаты, жили в Нанкине. А когда пришли японские армии, они все потеряли и стали беженцами.
– И поэтому твои родственники оказались в Гонконге? – спросил Джереми.
Хетти кивнула:
– Да, в конце концов. Но рассказывайте, пожалуйста, дальше свою историю, мистер Хольмберг. Мне очень интересно.
Йоран наклонил голову и улыбнулся Хетти.
И продолжил рассказ. Как Свен-Генри был тронут тем, что эта маленькая женщина все еще хранит верность покойной хозяйке. Как он отправил ее в больницу в американский сектор оккупации, чтобы там ее лечили от туберкулеза. И как распорядился вывезти останки своей соотечественницы из Карин-холла. Это было отнюдь не просто.
– Не забывайте, это была советская зона оккупации, – сказал Йоран, хмурясь на Хетти и Джереми.
Свен-Генри, рассказывал он, раздобыл какой-то грузовик и нужные бумаги от властей Восточной Германии, а потом сам, вместе с шофером, отправился в бывшее владение Геринга. Якобы что-то починить. Оказавшись на месте, он начал искать в лесу захоронение по карте, которую начертала старая служанка. Разумеется, среди ночи: температура ниже нуля, и советские военные грелись в помещениях. Он обнаружил тело у замерзшего ручья. Запах благо даря морозу, был не слишком сильный. Тело осторожно засунули в похоронный мешок. Затем положили в специально сделанное отделение под сиденьем шофера и отправились в западную зону. Их, разумеется, обыскали на КПП, однако без особого усердия.
Свен-Генри распорядился, чтобы тело Карин кремировали прямо на территории посольства: кремацию тоже пришлось делать ночью, "по-черному", как придется, и дым улетал за стену посольства, увенчанную колючей проволокой, во тьму холодной немецкой ночи. Пепел сложили в урну и запечатали. На той же неделе Свен-Генри положил урну на сиденье своего "ягуара" и отправился через Гамбург на шведский берег пролива, в деревушку, что смотрела на Данию. Там жила какая-то старая-престарая родственница – может быть, троюродная сестра. Она оказалась женщиной суеверной и не хотела держать урну в доме, но Свен-Генри все-таки урну оставил, спрятав за какими-то пальто в чулане: ему надо было срочно возвращаться в Берлин на важную встречу.
– Вскоре эта история завершится, к явному облегчению моей супруги, – заявил Йоран, хитро глядя на Ингрид. Та поморщилась, подняла бокал и выпила. – И вот, либо на той же неделе, либо на следующей, – продолжил Йоран, – Свен-Генри вновь приехал на "ягуаре" в деревню и забрал урну из чулана, чтобы передать ее семье Фох, в большом доме, только что не дворце, в их поместье к югу от Стокгольма. Он, конечно, сначала позвонил, сказал что приедет. Собрались все родственники, все в трауре, в том числе и девушка-подросток, которую также звали Карин, – она и стала впоследствии матерью моей дорогой Ингрид. Все очень формально, согласно траурной церемонии. Все были в доме, где закрыты все шторы, читали молитвы. По существу – еще одни похороны… Вот и все, – сказал Йоран. – Давайте-ка выпьем еще этого превосходного вина.
– А что случилось с той старой женщиной, у которой был туберкулез? – спросила Хетти. – Она вылечилась?
– Об этом история умалчивает, – отмахнулся Йоран. Затем повернулся к Джереми: – Я подумал, что вы, Джереми, могли бы превратить этот рассказ в прекрасный триллер, в котором злодеями были бы и нацисты, и советские.
– Что ж, многообещающе, – согласился Джереми. – Это правда или вы все выдумали?
– О, из тех времен есть еще множество подобных историй! Поселитесь в Стокгольме – выбирайте, какую захотите.
По пути домой, в Хэмпден-Феррерс, Джереми и Хетти обсуждали предложение Йорана. Джереми напомнил, что швед так и не сказал, правдива ли история про Карин или нет. Хетти спросила, зачем бы Йорану такое выдумывать, и Джереми не нашел, что ответить.
– Мне показалось, он не такой уж откровенный человек.
– Да, мне тоже, – согласилась Хетти. – Но ведь это ты автор триллеров, тебе и карты в руки, чтобы выводить злодеев на чистую воду.
– Может, это меня предчувствие зла не отпускало. Сейчас все прошло.
В деревне уже все замерло. Он остановил "тойоту" у своих дверей.
Посмотрел на Хетти и спросил, не повернулся ли невидимый ключик в ее замочке.
– Был такой момент, – сказала она, – когда он сказал, что тебе там никто не помешает, а ты лишь ответил: "Приятно это сознавать", – и совсем не улыбнулся. Вот в этот момент я ощутила, как замочек мой немного так подался.
И она с деланной застенчивостью посмотрела на него. Он сжал ее руку.
– По чистой случайности у меня есть ключ, который мы сможем вставить в этот замок.
И они поспешили в дом, обнимая друг друга за талии.
Дуэйн Ридли пригласил Кайл в "Медведя" – чего-нибудь выпить. Он привык стоять прямо у бара, однако теперь послушно отнес две порции светлого пива к столику, который Кайл себе облюбовала, и уселся рядом с нею.
За соседним столиком сидели Заданка и негр, с которым она жила. Заданка слегка повеселела – она потягивала белое вино. Перед тем, кого она называла У-У, стояла бутылка "Гиннеса". У-У вынул пачку сигарет. Они с Заданкой прикурили от его зажигалки, с явным удовольствием выдыхая дым. Дуэйн сообщил своей девушке:
– Бросил курить – такой кошмар. Я бы сейчас с удовольствием сам затянулся.
Услышав это, негр обернулся и протянул пачку:
– Возьми мои, старик.
Дуэйн с подозрением взглянул на него, потом на Кайл, потом опять на него.
– Блеск! Ну, может, одну… Спаси…
Когда он вынимал сигарету, мужчина наклонился вперед, держа наготове зажигалку, и сказал:
– Меня зовут Уолли Уайт. Не сразу и выговоришь. Зови меня У-У. Как все.
– Приятно познакомиться, – вежливо сказала Кайл. Потом обратилась к Заданке: – А тебя я, кажется, в автобусе как-то видела. Ты здешняя?
– Хочу Прага ехать. Хочу У-У со мной ехать.
– На хлеб заработаем, старушка, не бойся, – успокоил У-У.
В бар вошли двое и направились прямиком к игровому автомату. Сами при этом громко спорили про чемпионат мира по футболу, который должен был вот-вот начаться.
– У Англии нет ни шанса, вообще ни хера, – твердил один, светловолосый.
Его спутник, толстый, невысокий и мускулистый, был иного мнения:
– Нам бы только эту блядскую Аргентину уделать, и – амба…
– Не-а, Аргентина нас сама, блин, сделает как маленьких, как в прошлый раз. Вот увидишь!
Понизив голос, чтобы не вмешиваться в эту перепалку, У-У обратился к Дуэйну:
– Нам есть на что надеяться, как по-твоему, если у Бэкхэма нога заживет?
– Этот вратарь у нас, Дэйв Симэн, он офигенно на воротах стоит, я тебе точно говорю. Второго такого вообще не бывало еще.
И оба пустились обсуждать перипетии футбольного чемпионата. Кайл с Заданкой сидели молча, время от времени обмениваясь скучающими взглядами. Кайл было все равно, как выглядела Заданка. Ей самой сегодня сделали бесплатную прическу в "Салон франсэз", так что у нее на голове громоздилось нечто изысканное. Поскольку ее пригласили "погулять", она не преминула надеть яркие пластиковые брюки и атласную блузку с соблазнительным глубоким вырезом, открывавшим ложбинку между щедрыми грудями. У Заданки были жидкие немытые волосы и неказистое старое платье; грудь у нее не слишком-то была заметна. Короче, подвела итоги Кайл, никакой изюминки.
– Чем на жизнь зарабатываешь? – спросила Кайл с известным пренебрежением.