– Почтенная матушка, пожалуйста, возьмите, – молоденький юноша, пришедший в храм, положил деньги в ее ящик для пожертвования. Шикибу благодарно улыбнулась: за последние три дня это первая лепта! Ей следует быть смиреннее, когда она смотрит, как текут мимо все эти разодетые господа, со своими женами, наложницами, слугами, оруженосцами, – и ни один не кинет на монахиню, просящую подаяние, даже мимолетного взгляда! Еще совсем недавно она была одной из них. Еще совсем недавно…
Есть боль, похожая на разлитую по венам отраву. Есть боль, похожая на боль в сломанной кости, – мозжащая, неотвязная. А есть боль, раздирающая напополам. Она больна именно такой болью, и от нее нигде не найти спасения. Разве можно было представить, что такое возможно? В чем же она настолько провинилась перед богами? Или боги, забывшись, дали ей слишком много, а теперь спохватились и разом все отняли?
Когда она выходила замуж за Мунетоки, это сулило большую удачу: еще бы, девушка из рыбацкой деревни вышла за сына воина! Ей, надо сказать, куда больше нравился Асано, и Шикибу даже обещалась ему, но в последний момент отец с матерью наполовину уговорили, наполовину заставили ее. Она проявила себя почтительной дочерью, поступила как должно. Свадьбу сыграли быстро, и уже через несколько дней Мунетоки увез молодую жену на юг.
Он был внимателен к ней. Дарил цветы, играл на лютне. Привыкшая к тяжелому рыбацкому труду, Шикибу поначалу чувствовала себя неловко. Потом постепенно оттаяла. Она никогда не смогла бы полюбить Мунетоки – и знала это! – но их взаимное сосуществование можно было сделать приятным. В конце концов, брак по любви – редкость, и счастливы в таком браке бывают единицы из тысяч. А свой долг жены и матери она уж сумеет выполнить достойно!
Шикибу была счастлива. Счастлива не мужем, но сыновьями – одного за другим она родила Мунетоки троих красавцев-сыновей. Благодаря связям отца Мунетоки стал служить у князя Го в самой столице, бывал с семьей редко, все больше наездами, и отчаянно скучал. Она же, наоборот, вздыхала с облегчением, провожая мужа. Ей нравилось неторопливое течение жизни в красивом доме у края тростниковых равнин. Нравилось слушать, как шуршит сухая трава на ветру, как в плавнях гомонят птицы. Казалось, годы текут над ней, будто вода, – и не заметишь. Мунетоки стал доверенным лицом князя, получил в подарок три деревни и настоящий замок, пусть даже небольшой. Шикибу уже потихоньку начала присматривать невест для старших сыновей. Ей не терпелось стать бабушкой.
Ее сыновьям было четырнадцать, двенадцать и десять, когда князь Го совершил измену, поддержав опального принца Катоку в его претензиях на престол. Мятеж был подавлен почти сразу, она даже ничего не знала об этом. Просто однажды в ее дом ворвались люди в цветах императорской стражи, схватили детей и увели. Шикибу, рыдая, лежала на холодном полу своего опустевшего дома и думала только о том, что оказалась не готова к такому повороту судьбы. Многие годы покоя сделали ее слабой.
Князя Го казнили последним. Сначала казнили его двоих сыновей, потом его ближайших сподвижников и их детей, потом – самого князя. Мунетоки и ее сыновья – все трое! – были обезглавлены. Она стояла далеко в толпе, так и не сумев подойти поближе, и только молилась, чтобы все это оказалось неправдой, чтобы она закрыла глаза и проснулась в мире, где ничего этого никогда не случится. Потом она слышала, как падали на помост тела. И время для нее замерло.
– Почтенная матушка, вам плохо? – ее плеча коснулась мягкая рука. Шикибу слабо улыбнулась проходившей мимо молодой женщине. Что ей сказать?
– Нет-нет, просто голова закружилась, – пробормотала она. – Сейчас все пройдет.
Она подхватила тяжелый ящик для пожертвований и поплелась от храмового комплекса вверх, к кельям монахинь. Дорога, посыпанная желтым песком, сияла перед ней в полутьме золотистым светом. Замок оставался позади, становясь все дальше и дальше, пока не превратился в крошечный силуэт в тумане. Галька под ногами потемнела, смешиваясь с землей. Шикибу оглянулась и обнаружила себя в собственном дворе. Это была ее южная судьба, всего лишь одна из четырех судеб, и она вернулась! От облегчения слезы покатились из ее глаз.
Когда слезы перестали течь, она увидела, что золотистый свет потух и тень, отбрасываемая ею на землю двора, стала обычной. Волшебство закончилось, и все вокруг снова стало обычным. От мокрых сетей пахло морем и водорослями. Шикибу повернулась и вошла в дом, аккуратно прикрыв за собой дверь.
"Теперь я знаю, что невозможно жить лучше, чем я живу сейчас, – твердо сказала она себе, – и это лучшее из знаний!"
Она заглянула к дочери. Та спала, прижав к себе посапывающего младенца. Таю прилегла на циновке и тоже дремала. Шикибу тихо прикрыла дверь. Побродила по спящему дому. Поняв, что не сможет уснуть, тихо вышла и направилась к морю. Жемчужину она держала в руке. Наверное, ее следует передать князю.
"Когда уедет господин Фуруяма", – с неожиданным злорадством подумала она. То, что произошло с ней в эту ночь, дало ей новую, странную, поднимавшуюся изнутри силу. Эта сила стремительно росла, наполняла ее до краев и, готовая разорвать, клокотала внутри. Шикибу чувствовала, что должна что-то сделать, но не представляла что.
"Выбравшему верный путь жемчужина вернет его истинную сущность", – всплыло в памяти. Шикибу разжала ладонь и уставилась на жемчужину.
Истинную сущность? Разве она может быть еще кем-то кроме той, кто она есть сейчас? Она подошла к самой кромке воды и задумчиво смотрела, как набегающая волна колышет мелкую гальку. Наступил отлив, и тишина прерывалась только заунывным криком морских птиц в утреннем тумане. Скоро придет новый день. Она может прожить его, как один из тысяч других дней своей жизни. Но сейчас Шикибу ощутила, что и эта ее судьба полна.
Ей пора. Уронив жемчужину в прибой, Шикибу сбросила одежду и вошла в воду. Она плыла все быстрее и быстрее, ровно и глубоко дыша, пока не оказалась над Подбородком Дракона. Вода лежала под ней, неподвижная и тяжелая, как свинцовая плита. Шикибу изогнулась и нырнула вглубь. Она двигалась волнообразно, прижав руки к бокам и выпуская из легких воздух, – весь до последней капли. И когда в ее легких не осталось ни пузырька, она глубоко вдохнула, пропуская воду через стремительно растущие трепещущие жабры. Сила тяжести наконец перестала беспокоить ее. Она упруго выгнулась всем телом, ощущая мягкое сопротивление воды, и поплыла еще дальше, над колышущимися колониями актиний, пугливыми стайками мальков, над столбами зеленоватого света, бьющего сквозь зеркальный купол поверхности. Внизу, на морском дне, жемчужницы приоткрыли створки, словно улыбаясь ей. Той, что однажды выбрала другую судьбу и теперь наконец вернулась домой.
Светлана Дильдина
КУКЛЫ НА КАРНАВАЛЕ
Мороженое тает на языке, оставляя привкус ягод. Над головой раскрываются цветы фейерверка – все небо расшито сияющими иглами.
Доминика высокая, смуглая, сильная, у нее глаза цвета лесного ореха, волосы черные и прямые. Сидит на парапете, при каждом особо красивом залпе отклоняясь назад, голову запрокидывая – вот-вот упадет. Браслет на ее предплечье – три золотых кольца, прирученный солнечный свет.
Магдалена – бледная моль рядом с подругой. Тоже высокая, тоже стройная, но такая блеклая, такая хрупкая, чтоб не сказать тощая – и впалые щеки, губы бесцветные. А цвета глаз Магдалены никто не может запомнить. И от залпов салюта она вздрагивает, будто не в небо запускают сноп разноцветных искр, а в грудь Магдалены бросили автоматную очередь.
А может, и правда в нее – праздник расстреливает зиму петардами и фейерверками, прогоняет унылую полинявшую старуху, на смену которой уже подоспела весна. Долой скучное и невзрачное! Долой Магдалену, даром, что она-то еще не стара – ведь не юная у нее душа и вся червячками изъедена.
И думает Магдалена отнюдь не о празднике, а о том, что вновь потерпела поражение. Хотя поражение – это когда война, сходятся равные; а схватка львицы с котенком – смех, да и только.
Девушка смотрит на небо, на веселящуюся толпу, но избегает бросать взгляды на подругу, чтобы случайно не увидеть того, кто рядом с ней. Того, кто мог бы стоять рядом с самой Магдаленой…
Арлекин похож на странствующего певца – такой же чуть не от мира сего, в любой толпе ухитряется выглядеть неприкаянным. У него крупными локонами вьются волосы, мечтательные глаза, тонкий нос с еле заметной горбинкой. Но это все внешнее, а сам он веселый, Магдалена знает, как он смеется.
И ему нравится Доминика.
Она всем нравится; Магдалена желает подруге счастья – и только вечерами, когда остается одна в комнате, позволяет себе погрустить. Ведь с Арлекином они познакомились раньше…
…Велосипед Магдалены петляет по улочкам, его заносит в сторону из-за неловкости девушки – удар о бортик, падает сумка, рассыпаются листы курсовой работы. Незнакомый молодой человек бросается помогать…
Целых три дня девушка была счастлива. Потом Арлекин встретился с Доминикой…
Праздник закончился.
Они живут в большом доме цвета топленого молока, в одной комнате – студентки на последнем году обучения. Сказочная принцесса и завистливая дурнушка.
В карамельно-смуглых пальцах Доминики подрагивает фарфоровая белая чашечка. Девушка пьет крепкий кофе без сахара, морщится и тут же улыбается лукаво. Она красивая, Доминика. Она лучше всех.
– Ты меня изводишь своими тоскливыми взглядами. Разве я виновата, что мне везет? – спрашивает она.
– Что я могу поделать? – говорит Магдалена и ночами не спит – ей хочется исчезнуть из жизни подруги или вообще из жизни… а порой хочется, чтобы подруга исчезла первой.
Все, к чему потянется Магдалена, оказывается у более удачливой товарки.
– Чего ты от меня хочешь? – говорит та, чуть не плача. – Чтобы я перемазалась сажей и букой сидела в углу? Как ты! – бросает мстительно напоследок.
– Да, как я…
– Ох, прости… ты же не сердишься, да? Ты добрая, внимательная, чудесная!
"Не я, – думает Магдалена. – Уж точно не я".
Куклу привезла Доминика – упитанная, в розовых кружевах, та смотрела с полки круглыми пустыми глазами и улыбалась.
Магдалена не любила эту улыбку – и, когда оставалась одна, занавешивала куклу каким-нибудь платком. Но и через ткань чувствовала взгляд, не живой и не мертвый.
Доминика сердилась, обнаружив свою ненаглядную куклу закрытой в очередной раз. Она срывала тряпку, кидалась целовать фарфоровую красавицу, приговаривая: прости, малышка, снова тебя обидела эта дуреха!
Потом спохватывалась, и кидалась подруге на шею, и притаскивала разные сласти, и долго-долго говорила слова, от которых становилось и тоскливо, и сладко. Будто дырявую бочку наполняли амброзией. На какой-то миг веришь, что все получится, но драгоценная влага вытекает, и остается лишь след на стенках.
Магдалена довольствовалась и следом.
– А где Арлекин? – хоть изредка видеть его… крохи чужого счастья.
– Мы расстались, – беспечное. Так говорят молодые богини. – Он уехал к себе на север.
– Как? А… я? – бормочет растерянно и сама понимает, как жалко выглядит. Зачем с ней было прощаться?
Последний день праздника.
Куклы горят, до самого неба костры. Радость. Много-много забавных фигур в огне. Таков обычай – сделать забавную куклу и в последний день праздника сжечь ее. Весь город освещают горящие куклы. Большие, тоже чуть не в полнеба – или это кажется Магдалене, ведь сама она так мала, меньше всех. На углу Тополиного бульвара девушка видит – кукла Доминики, огромная, в знакомом розовом кимоно, усмехается, – а пламя никак не загорится – и, наконец, охватывает куклу целиком и сразу, от ног до макушки. Словно огонь сошел с неба. Так не бывает.
Так не бывает, бормочет Магдалена, возвращаясь домой. А куклы на полке и впрямь нет.
– Зачем ты это сделала?!
– Не знаю. Не знаю…
Девушка припоминает – это она сама облила куклу бензином и подожгла, после того как ей привиделось что-то на улицах. Стыдно… до чего стыдно. Та, другая, не виновата… если она теперь не захочет жить в одной комнате с психопаткой?
Но больше никто не следит с полки за Магдаленой, когда та пытается выучить очередной параграф из учебника или сделать контрольную. Никто не подсказывает беззвучным шепотом: недотепа, неумеха, и сама знаешь, кто получит лучшую оценку, а кто опять будет среди последних…
Сгорела та, что таращилась на Магдалену нетутошними глазами. В пепел обратились розовые кружева, и жаль их, как мертвых бабочек. Почернел фарфоровый остов. Где-то он теперь… мусорный контейнер принял бывшую куклу и увез далеко-далеко.
А если Доминика купит еще одну куклу? – мысль ледяной сороконожкой пробегает по позвоночнику. Что ей помешает снова и снова сажать на подоконник игрушечное подобие себя?
Не проще ли уничтожить саму Доминику?
– Что с тобой? Ты всю ночь не спала? – спрашивает утром подруга, свежая, как юная роза, и голос звучит слегка виновато: – Прости… это всего лишь кукла, не надо было кричать на тебя…
Когда она так говорит, становится хорошо-хорошо, и можно переносить любые невзгоды. Нет никого лучше Доминики, весь мир должен по праву принадлежать ей.
Год прошел.
Расцвела Доминика.
Подруга ее подурнела и в списке студентов последняя по успеваемости.
"Не завидуй", – шепчет она, ворочаясь ночами на все более жесткой кровати, словно и не кровать это вовсе, а другое ложе, о котором все чаще мечтает. Если умереть, сразу всем станет проще. Разве что Доминика обронит слезу – она добрая, она лучше всех…
Доминика спит сладко, во сне улыбается.
"По данному адресу такая-то не проживает и никогда не жила", – говорилось в письме.
"Среди выпускников школы такая не числится", – говорится в другом.
Магдалена роняет конверты, один за другим, и бессмысленно смотрит в пространство. Зачем подруга врала ей? Откуда она приехала на самом деле? Где родилась?
Перед глазами вставали разные и такие похожие картины: Доминика и Арлекин, Доминика и светловолосый мальчик, студент откуда-то с севера, она же – и обожающие приятели, разного пола и возраста, танцы, хлопушка – смуглые руки Доминики обсыпаны родинками разноцветной бумаги. А вот Доминика сдает экзамен – оглядывается на застывшую на задней парте подругу – и начинает говорить без запинки, и сияют преподаватели. Всегда – триумф Доминики, и Магдалена, обязательно, как неизбежное приложение. Блеклое существо, оттеняющие успехи юной богини. И каждый раз – радость, гордость за подругу и самая капелька боли. И каждый раз – короткий взгляд, голова вполоборота – и нет этой капельки, и снова смеется Доминика.
Пока не появится снова ничтожная доля яда, сладкого, золотистого – и снова слетит яркая бабочка, чтобы забрать свою пищу…
Встряхнула головой Магдалена. Привидится же…
В рекламе веселая девчушка слушала плеер, показывала язык и каталась на роликах. "Я не смогу, – думала Магдалена, глядя на роликовые коньки. – Упаду сразу, и как-нибудь поглупее. А Доминика сумеет, и этого я не переживу. Но я буду слушать музыку, – решает она. – А если плеер испортится, куплю другой".
Мягкие черные горошины вдеты в уши, и мир преображается.
– Я соскучилась, – говорит Доминика. Она как-то поблекла, хотя раньше праздники лишь придавали ей сил. Весь город заполнен радужными огнями, и все небо над городом.
– Я соскучилась, – ее руки холодней глубоководных рыб, и такие же белые, словно выцвела кожа.
В этот раз подруга не сопровождает ее на гуляниях. Не сидит и одна в тоске и не пытается заняться бесполезным, всем, что разобьется от одного лишь присутствия Доминики. Магдалена убирается в комнатке, читает, пьет чай; купила снотворного, спит и видит хорошие сны или спит вовсе без снов. А когда просыпается, бродит по комнате с плеером, делает нелепые танцевальные па и не слышит, что говорит Доминика – лестное или обидное, все равно. А та, победительница, на глазах чахнет.
На полке стоит новая кукла, похожая на маскарадный костюм Доминики, – фея-насекомое с глазами навыкате. Она следит за Магдаленой ночью и днем, но снотворное и музыка сильнее ее – девушка ночью спит, днем ходит по комнате, вытирает пыль, пританцовывает, и кукла скрипит зубами от злости.
А Доминика не может заснуть ночами и завтракать не желает.
– Я возилась с тобой, ты, бесполезная дура! – в стену летит тарелка.
Тогда Магдалена понимает, что ненависти больше нет – только жалость. Девушка пожимает плечами и берется за веник.
Праздничная неделя прошла.
– Я же так привязана к тебе, – едва не плачет Доминика. – Ты сидишь с этой дурацкой музыкой и меня не желаешь слушать… – Протянув руку сорвать наушники с подруги, она морщится, словно от боли, и руку отдергивает. – Я тебя ненавижу! – кричит вечная победительница.
– Да ты успокойся, – говорит Магдалена. – Хочешь, я тебе сделаю морс?
Она читает по губам, что ее ненавидят, но улыбается – голос певицы в ушах заставляет ноги притопывать.
Доминика в ярком наряде – хищное крылатое насекомое с фасеточными глазами – надвигается на нее, но стакан морса, протянутый подругой, ее останавливает. Морс бледно-розовый, покачивается, дробится в стакане. Розовый, как радость.
– Только это я могу тебе предложить, – говорит Магдалена.
Бабочка питается ядом, – проносится мысль. Не радостью.
Но Доминики уже нет в комнате – будто ветер сдул с порога сухое крыло насекомого.
Радостные крики донеслись снаружи – последняя ночь праздничного карнавала.
Она бежала – точнее, думала, что бежит, но толпа не пропускала ее так просто; приходилось протискиваться сквозь хоровод пестро одетых людей. Поначалу Магдалена звала, но вскоре сообразила, что голос ее никогда не будет услышан – тихий, он не мог одолеть праздничного шума.
Справа мелькнуло золотисто-зеленое, похожее на платье Доминики – но оказалось нарядом какой-то клоунессы. Нигде не было огромной бабочки в расшитой бисером полумаске.
На углу Тополиного бульвара горела огромная кукла – Магдалена узнала костюм и на сей раз могла бы поклясться, что это не обман зрения. И не скрытое желание уничтожить соперницу, как тогда, год назад.
Она бросилась прямо к огню – но люди загомонили, удерживая, и пламя пожрало золотисто-зеленый шелк – от изящной куклы остался каркас, и это совсем уже не походило на человека.
Насекомое, питавшееся ядом, исчезло.
Девушка брела, на зная куда, а вокруг смеялись настоящие люди и готовы были принять ее в круг. Догорали костры, в небе распускались отдельные залпы – время салютов прошло.
И, когда над головой взорвалась последняя петарда, Магдалена поняла, что свободна.