По-видимому, сочетание переживаний породило во мне столь невыносимое отвращение, что я отправился к Фрэнсис убеждать, что должен немедленно уехать, пусть даже пока один. Хотя это и был наш последний день в усадьбе и мы собирались назавтра отправиться домой, я опасался, что сестра все же найдет какую-нибудь убедительную причину остаться. Но неожиданный случай устранил эту тревогу. Парадная дверь была открыта, у подъезда стоял кэб, а в холле высокий пожилой джентльмен серьезно беседовал с горничной, которую мы прозвали гренадершей. В руке он держал какую-то бумагу.
- Я приехал посмотреть дом, - услышал я слова гостя, взбегая вверх по лестнице к Фрэнсис, которая, как любопытная девочка, выглядывала через перила на незнакомца.
- Да, - сказала она со вздохом не то сожаления, не то облегчения, - дом выставлен на продажу или сдачу внаем. Мэйбл все же решилась. И вот вроде из какого-то общества приехали.
Я ликовал, теперь наш отъезд выглядел вполне естественным и возможным.
- Но ты мне ничего об этом прежде не говорила, Фрэнсис!
- Мэйбл и сама всего несколько дней назад получила от них предложение, а мне сказала только сегодня утром. Возможность вполне реальная. Одной ей ничего не выправить.
- Значит, она признала поражение? - спросил я, не сводя с сестры глаз.
- Она полагает, что это неплохой выход. Эти люди не родня, а какое-то общество, община, и собираются тут…
- Община? - ахнул я. - Религиозная?
Фрэнсис покачала головой и улыбнулась в ответ:
- Не совсем, это объединение мужчин и женщин, которым нужно помещение на природе, куда бы они могли приезжать, чтобы размышлять и излагать свои мысли на бумаге, обдумывать свои планы… Точнее я не знаю.
- Мечтатели-утописты? - продолжал уточнять я уже совсем с легким сердцем. Вопрос мой не нес ни капли цинизма и был задан из простого любопытства. Фрэнсис, конечно же, сможет меня просветить. Она разбиралась в подобных вещах.
- Не совсем, - с улыбкой отвечала она, - их учение величественно, просто и старо как мир. По сути, оно лежит в основе всех религий, пока люди не принимаются перекраивать их под свой лад.
На лестнице послышались шаги, и звуки голосов перебили нашу странную беседу; показалась гренадерша, за нею следовал высокий серьезный джентльмен, которому показывали дом. Сестра потянула меня по коридору в свою комнату и прикрыла дверь, но я успел все же бросить пристальный взгляд на визитера, и этот джентльмен произвел на меня глубокое впечатление. Его облик излучал спокойствие, двигался мужчина с достоинством, а взгляд был полон такой уверенности, что я сразу отнес посетителя к разряду людей, на которых можно положиться в трудную минуту. Я видел его всего мгновение, но уже во второй раз, и впечатление сложилось то же: джентльмен шел по коридору, уверенно поглядывая по сторонам, как и в первый раз, когда я только завидел его, он показался мне терпимым, бесстрашным, мудрым. "Искренний и добрый человек, - рассудил я, - которого воспитали с большой любовью, расположившей его к миру, в нем нет и следа злобы и ненависти". Несомненно, немало для беглого взгляда. Но голос джентльмена подтвердил мою интуицию: густой и мягкий, однако полный убеждения.
"Неужто я вдруг сделался чувствителен к свойствам человеческого характера? - спросил я себя, слыша, как дверь комнаты сестры закрывается за моей спиной. - Или у меня здесь каким-то образом развилась способность к ясновидению?" Прежде подобная мысль пробудила бы во мне лишь насмешку.
Я уселся напротив сестры, впервые с той минуты, как ступил под крышу Башен месяц назад, ощущая странное облегчение. И заметил, что Фрэнсис улыбается перемене во мне.
- Ты знаешь его?
- И ты это почувствовал? - вопросом на вопрос ответила Фрэнсис и затем добавила: - Нет, я знаю о нем лишь то, что он предводитель некоего движения и посвятил годы жизни и все свои средства на достижение его целей. Мэйбл уловила в нем те же качества и не раздумывала дольше.
- Но ты видела его прежде? - настаивал я, поскольку уверенность, что он ей знаком, не отпускала меня.
Сестра покачала головой.
- Он заезжал в начале недели, когда тебя не было. Мэйбл с ним беседовала. И думаю, - она чуть помедлила, будто ожидая, что я ее нетерпеливо оборву, как нередко бывало, - думаю, он все ей объяснил и теперь она уверяет, что в его убеждениях - ее спасение, если она сможет принять их.
- Новое обращение! - воскликнул я, памятуя о богатстве Мэйбл, которое любое общество с удовольствием употребит на свои нужды.
- Те слои, о которых я тебе говорила, - спокойно продолжала она, слегка пожав плечами, - образовались на почве сильных убеждений и неподдельной веры, но в особенности - уродливой веры, основанной на ненависти, поскольку, видишь ли, в ней намного больше страсти…
- Фрэнсис, я ничего в этом не смыслю, - возразил я вслух, но почти смиренно, все еще под впечатлением мимолетной встречи с гостем, которому был благодарен за позитивное ощущение мира, каким-то образом ступившего под крышу вместе с ним. Я пережил столько ужасов, и нервы мои, конечно же, перенапряглись. Как ни абсурдно может показаться, но в воображении я соотнес его с малиновками - беззаботными малиновками, полными доверия ко всем и не страшащимися зла.
Таким мыслям я даже рассмеялся, а сестра, ободренная этим, продолжала более развернуто:
- Так ли уже ничего не смыслишь, Билл? Конечно, к чему тебе. Тебе и в голову ничего подобного не приходило. Сам ни во что не веришь и все прочие верования считаешь ерундой.
- Я открыт и вполне терпим, - перебил я.
- Да ты столь же узколоб, как Сэм Франклин, и не меньше него набит предрассудками, - парировала она, зная, что может говорить мне сейчас что угодно, я не стану противиться.
- Тогда, прошу тебя, посвяти меня в то, во что он или его общество верит, - отвечал я, не желая спорить, - и каким образом это может спасти Мэйбл. Неужели они смогут привнести красоту в это средоточие ненависти и безобразия?
- Толику надежды и мира, того успокоения, что таится в понимании, обнимающем все верования и оттого терпимого к ним всем.
- Терпимость! Слово, которое человек верующий ненавидит больше всех! В то время как самое излюбленное для него - проклятие.
- Терпимого ко всем, - ничуть не отреагировав на мою вспышку продолжала она, - поскольку включает их все.
- Прекрасно, если так, - признал я, - просто великолепно. Но как же им это удается?
- Девиз общества: "Нет религии выше Истины", и нет ни единого догмата. Самое же главное - они утверждают, что никто не "потерян". Это учение о всеобщем спасении. Проклинать тех, кто придерживается других взглядов, - нецивилизованно, это говорит о незрелости и нечистоте. Некоторым труднее и дольше приходится искать, но, развиваясь, все обретают мир и покой - так члены общества верят и так живут. Души, которые иные религии считают безнадежно потерянными, они рассматривают как те, которым предстоит проделать более долгий путь. И проклятия не существует…
- Ладно, ладно, - воскликнул я, видя, что она оседлала любимого конька и теперь скачет во весь опор, - пусть так, но какое это имеет отношение к Мэйбл и к этому жуткому месту? Признаю, что тут витает некий необъяснимый ужас, и если это не говорит о том, что усадьба проклята, ее стоило бы проклясть. Не стану отрицать, я и сам это почувствовал.
К счастью, ответ ее был краток. Она изложила то, что знала, оставив на мое усмотрение - принять или отвергнуть ее слова.
- Прежние владельцы Башен оставили по себе мысли и убеждения. Здесь сошлось, должно быть, редкое стечение обстоятельств. Место, где воздвигнут современный дом, некогда занимали римляне, а до них - древние британцы, чьи погребальные курганы здесь кругом, а еще прежде - друиды, и друидические камни по-прежнему лежат возле курганов в той рощице вблизи поля, среди падуба за парадным въездом. Старинные здания, перестроенные Франклином и почти снесенные им - монастырские, часовню он переделал в залу для собраний, теперь ставшую музыкальной гостиной. До него в доме жил некий Манетти, ревностный католик, совершенно нетерпимый к чужим взглядам, а сразу после Манетти дом перешел к Джулиусу Вейнбауму - иудею самого ортодоксального толка, и все они оставили свой отпечаток…
- Пусть так, - повторил я, хотя мне хотелось услышать продолжение, - и что с того?
- Просто-напросто вот что, - убежденно заключила Фрэнсис, - каждый оставил по себе слой концентрированных мыслей и убеждений, ибо каждый верил без удержу и без сомнений. Теперь редко встретишь подобную интенсивность веры, когда все вокруг пропитывается единой волей и духом нетерпимости к чужому, одним словом, становится зачарованным. Причем каждый владелец полагал себя абсолютно правым, с той же убежденностью проклиная весь остальной мир. Все проповедовали если не прямо, то своим образом жизни, что свойственно любой религии. Последним в ряду предубежденных упрямцев был Сэм Франклин.
По мере ее рассказа мое удивление нарастало. У нее выходило так стройно и складно. Если все верно, то она провела превосходное наблюдение над свойствами человеческой психики.
- Тогда почему же тут ничего не происходит? - осведомился я. - Столь основательно зачарованное место должно было бы порождать массу странных происшествий.
- Доказательство налицо, - продолжала она, понизив голос, - доказательство страха, внушаемого этим местом, и искаженной реальности. Мысли и верования каждого из обитателей погребали все прежние слои под собой, после чего те не подавали признаков жизни. Но крепкие убеждения не умирают. Стоит возникнуть слабине - и они прорываются наружу. С возвращением Мэйбл, не верящей ни во что, слои, погребенные друг под другом, впервые получили возможность воспроизводить хранимые истории.
Проклятие, адское пламя и все прочее - наиболее постоянное и живучее представление всех этих вероучений, поскольку применялось в отношении большей части человечества - ничем более не сдерживаемые, вырвались наружу и принялись бороться за первенство. Но ни одно не могло взять верх. Разверзлось скопище ненависти и страха, желания вырваться наружу, мучительной горькой борьбы за обретение безопасности, покоя и спасения. Здесь все насыщено жуткой безысходностью - ужасом проклятых. И все обрушилось на Мэйбл, чье неприятие обеспечило скопившимся чувствам канал выхода. Поскольку мы с тобой симпатизировали ей, то оказались также вовлечены. Ничего не случилось, поскольку ни один из слоев не смог одержать верх.
Меня так захватил ее рассказ, можно даже сказать, увлек, что я не осмелился прервать паузу, боясь, что она окоротит себя и замолкнет раньше срока.
- Верования этого человека или, вернее, общества, принятые к сердцу и оттого энергично проникающие вовне, выправят тут положение. Послужат своего рода растворителем. Все активно отвергаемые едкие слои сольются и исчезнут в потоке мягкого, терпимого сочувствия любви. Ибо каждый достойный член общества любит мир, и все верования идут на переплавку; и Мэйбл, если присоединится к ним по убеждению, найдет спасение…
- Знаю, убеждения, мысли обладают первостепенной важностью, - возразил я, - но не преувеличиваешь ли ты силу чувств, ведь они в любой религии по сути истеричны?
- Что есть мир, - отвечала она, - как не наши мысли и чувства? Мир каждого человека полностью зависит от того, что он думает и во что верит, это интерпретация, толкование. Иного не дано. Без неподдельных усилий ума и искренних убеждений постоянства мира не существует. Верно, не многие люди самостоятельно мыслят и еще меньшее число приходят к убеждениям сами, большинство носят готовые костюмы и не ищут других. Лишь сильные духом творят. Рыба помельче плывет по течению или по тому руслу, что проложено другими, Мэйбл среди них. Они прозябают. Мы с тобой заботимся о себе самостоятельно, Мэйбл - нет. Она пока никем не стала, а если забрать у нее то, во что она верит, не станет и ее.
Мне не хотелось критиковать сестру за уклонение от темы разговора или пытаться отделить софистику от истины. Поэтому я просто ждал, когда она продолжит. Однако Фрэнсис молчала, поэтому я наконец сказал:
- Но ведь никто не обладает абсолютной Истиной, дорогая Фрэнсис.
- Именно так, - отвечала она, - и все же у большинства есть убеждения, а то, что думает каждый из нас, влияет на мир в целом. Подумай о том наследии ненависти и жестокости, встроенном в доктрины человеческих верований, когда безусловное приятие лишь одного набора взглядов дает надежду на спасение, альтернативой же выставляется вечная гибель, ибо, лишь отвергая историю, могут они отринуть ее, сняв с себя ответственность.
- Ты не совсем точна, - вмешался я. - Ведь совсем не все религии толкуют о вечном проклятии. Франклин, без сомнения, так и делал, но прочие теперь стараются идти в ногу со временем, разве не так?
- Да, они, возможно, пытаются от этого несколько отойти, - признала она, - однако проклятие неверующих или верующих иначе, то есть большинства людей в мире, - одна из их излюбленных идей, стоит повести с ними разговор.
- Я и не пытаюсь.
Сестра улыбнулась.
- А я пытаюсь, - с упором сказала она, - поэтому, если представить силу убеждений прежних владельцев Башен, не стоит удивляться мрачности и жути оставленного здесь отпечатка. Ведь мысли, как тебе известно, оставляют…
Тут, к большому моему облегчению, дверь отворилась и гренадерша ввела посетителя осмотреть комнату. Он поклонился нам, извиняясь, окинул помещение взглядом и удалился, а с его уходом наш разговор естественным образом подошел к концу. Я последовал за гостем. Прерванную беседу мы не возобновляли.
Насколько мне известно, необычная история Башен тут обрывается. Ни кульминации, ни развязки она в классическом смысле не имеет. Ничего так, собственно, и не произошло. На следующее утро мы отбыли в Лондон. Знаю лишь, что общество въехало в дом и с тех пор занимает его с полным удовлетворением, что Мэйбл вскоре вступила в его ряды и теперь нередко останавливается в Башнях, когда хочет отдохнуть от нелегких и бескорыстных трудов, принятых ею на себя. Только позавчера она обедала с нами в челсийской квартирке, и более веселой, пышущей здоровьем, более интересной и счастливой гостьи нельзя было и желать. Ее переполняла жизнь, в лучшем смысле слова, манекен ожил. Даже не верилось, что это ее страшное подобие перемещалось по пустым коридорам и почти оказалось поглощено жуткой Тенью.
Во что она теперь верила, я счел разумным не затрагивать, и Фрэнсис, к счастью, не заводила разговора на эту небезопасную тему. Было, однако, очевидно, что Мэйбл обрела некий внутренний источник радости и преобразилась в деятельную позитивную силу, обретя уверенность в себе и, по всей видимости, не страшась ни Бога, ни черта. Она лучилась надеждой, была полна смелости и говорила так, словно верила, что мир - чудесное место, а все люди добры и прекрасны. Причем оптимизм ее был заразителен.
О Башнях упоминали лишь вскользь. Всплыло имя Марш, но подразумевалась не экономка, а некая героиня из книги, которую обсуждали Мэйбл с сестрой. И я не удержался, любопытство пересилило. Если бы Мэйбл захотела, она могла бы оставить мой осторожный вопрос без ответа, однако у нее не было никакой причины его избегать. Открыто улыбнувшись, она ответила:
- Только представьте, она вышла замуж, - сказала Мэйбл, несколько удивившись, что я вообще помнил об экономке, - и совершенно счастлива. К тому же нашла наконец для себя подходящее занятие в жизни. Она сержант…
- Экономка завербовалась в армию! - воскликнул я.
- …Армии спасения, - весело пояснила Мэйбл.
Мы с Фрэнсис переглянулись, и я рассмеялся, столь неожиданным был поворот судьбы бывшей экономки. Не знаю отчего, но я ожидал услышать, что женщина нашла ужасный конец, вполне вероятно, в огне.
- А Башни, теперь переименованные в Дом отдохновения, - продолжала весело щебетать Мэйбл, - кажутся мне теперь самым покойным, самым восхитительным местом в Англии.
- Пожалуй, вы правы, - вежливо вставил я.
- Прежде, когда вы гостили у меня, - продолжала Мэйбл, - поговаривали, что в доме живет нечистая сила. Не странно ли? Места менее подходящего для духов и привидений мне не доводилось видеть. Ни следа гнетущей атмосферы.
Эти слова были обращены к Фрэнсис, потом Мэйбл с улыбкой спросила меня, без малейшей задней мысли:
- А вы заметили что-то странное во время вашего визита?
Отвертеться от ответа было уже нельзя.
- Мне там… э-э-э… трудно было собраться, - сказал я после секундного замешательства. - Работа не шла.
- А я думала, что вы написали ту замечательную книгу о слепых и глухих, пока жили у меня, - наивно заметила она.
Чуть запнувшись, я ответил:
- О нет, не тогда. В Башнях мне удалось сделать лишь несколько выписок. Отчего-то моя голова отказывалась там работать. Но… почему вы спросили? Разве что-то должно было случиться?
Пристально посмотрев мне в глаза, она ответила лишь:
- Мне об этом ничего не известно.
Перевод Л. Михайловой и А. Ермиловой
КЕНТАВР
Роман
Перевод с английского Л. Михайловой
Перевод осуществлен по изданию:
Blackwood A. The Centaur. Whitefish MT, Kessinger Publishing, 2004
I
Для Вселенной мы подобны собакам и кошкам, случайно забредшим в библиотеку, - те видят книги и слышат разговоры, но не имеют ни малейшего представления об их сути.
Уильям Джеймс
…видение человека для него великая данность. Кому какое дело до аргументов Карлейля, Шопенгауэра или Спенсера? Философия - суть проявление сокровенного человеческого характера, и все определения Вселенной есть лишь намеренно избранные реакции человека на нее.
Уильям Джеймс. Вселенная с плюралистической точки зрения
- Есть такие люди, которые сразу пробуждают к себе интерес, независимо от их пола и внешней привлекательности. Их число невелико, но членов этого племени удается распознать без труда. Они могут не выделяться ни богатством, ни красотой, ни той живой предусмотрительностью, которую по глупости обычно именуют удачей, - и все же они обладают неким возбуждающим качеством, которое без утайки объявляет, что они превозмогли судьбу, обуздали насилие и держат поводья уверенной рукой.