Километра через два группа решила остановиться и разбить лагерь. Сначала пленников привязали друг к другу спина к спине, а затем двое, что несли рюкзаки, сняли свою нелегкую поклажу и, осматриваясь, медленно разошлись в разные стороны. Минут через десять они вернулись и долго очень бурно, срываясь на крик и размахивая руками, что‑то обсуждали. Затем уже один из тройки удалился, а двое других быстро срубили и вкопали в землю шест, развернули какой‑то объемный сверток и стали устанавливать, как говаривал кот Матроскин "индейскую национальную избу". Третий вернулся с внушительной вязанкой досок и хвороста, и вскоре в лагере загорелся небольшой, практически бездымный костер, спрятанный от внешнего мира за вертикальным овальным тентом.
Дальше троица занялась маскировкой, и уже через каких‑то полчаса мы не смогли бы найти лагерь, если бы не видели его изначально. Издали легко узнавались четкие, слаженные действия хорошо тренированных людей. Все окончательно встало на свои места, когда один из них, размотав сверток, достал из него что‑то черное, что напоминало ружье.
Пронаблюдав за лагерем до тех пор, пока его не окутал плотный туман, мы растворились в непроглядной темноте пасмурной ночи.
Снова начался дождь. Стало невыносимо холодно.
Дорога обратно заняла около получаса легким бегом. Местность мы знали, как свои пять пальцев, а дома нас ждал камин, горячий ужин и Татьяна, которая, хоть и привыкла к тому, что мы часто уходили из дому, но наверняка волновалась. Тане мы решили ничего не рассказывать, а к лагерю вернуться до рассвета.
- Могли бы и раньше вернуться! – по недовольному Таниному лицу было понятно, что она сердится, – мне тут, между прочим, одной очень страшно было! Все время казалось, что за забором кто‑то ходит! Закрылись с котом дома и дрожали перед камином.
- Никого мы там не видели! – Миша подмигнул Татьяне.
- Даже собак, – добавил я и подумал, что ведь действительно собак сегодня не было весь день и даже утром не завывали.
- Танюш, если тебя это успокоит, то и нас никто не увидит: окна же плотно закрыты, а то и вовсе забиты, – проговорил Михаил и уже из кухни, сделав нарочито глубокий вдох, добавил, – разве что унюхает.
Пахло действительно замечательно. Легкий аромат заваренных трав изысканно переплетался с теплым запахом домашнего грибного супа. Хозяйка из Тани получилась отменная – в таких жестких условиях творить чудеса не любой женщине под силу, а тут молоденькая девчонка.
- Как ты умудряешься все это делать? – не удержался я, наградив девушку довольной улыбкой. Было больно, но улыбка получилась искренняя.
- Танюха у нас молодец! – Мих потянулся и осмотрел стол, – что тут у нас вкусненького?
- А ну бегом под душ! Мы не в спортзале! – лесть на Таню не подействовала. – И нечего зубы мне заговаривать.
Что может быть лучше ведра ледяной воды на морозном воздухе, когда вовсю льет холодный дождь? Что лучше взбодрит, вернет силы, омолодит и прочистит сознание после дня, полного тяжелой физической нагрузки в сложных климатических условиях?
Ужин был отменным, после него, согласно сложившейся традиции, мы немного посидели перед камином, обсудили прошедший день, подумали над тем, что надо сделать завтра, и разошлись спать.
В последние дни сон мой стал более чуток, тревожен, наполнен кошмарами из пережитого бреда. Иногда я засыпал лишь под утро, когда переставала ныть рана и болеть голова, – просто проваливался в пустоту. Красные глаза, мешки под глазами и раздражительность. Что тут можно сказать. На том свете отосплюсь.
- Вставай! – Миша тряс меня за плечо, – Хватит спать! На том свете отоспишься!
- Типун тебе на язык! – я вопросительно посмотрел на него. – Только ведь глаза закрыл.
- Рассвет скоро, надо успеть, – Мих улыбнулся, – поднимайся, сейчас растрясешься.
Подниматься не хотелось. За неделю мне удалось заснуть лишь один раз и по закону подлости этот "один раз" совершенно случайно выпал на сегодня. Ох уж мне эта "случайность", никак не оставит в покое. Я улыбнулся своим мыслям и, выпрыгнув из теплой постели в прохладу комнаты, быстро оделся.
К утру дождь закончился. Я потянулся и посмотрел на небо – звезд по–прежнему не было видно, сплошные тучи, тучи и еще раз тучи. Проверив экипировку, чтобы ничего не блестело, не болталось и не звенело – фильмы и книги о войне учат многому – мы отправились в путь.
Наш путь был очень труден – грязь и тьма делали местность практически непроходимой, мы то вязли, то скользили, то спотыкались, хотя уже имели довольно большой опыт передвижения в подобных условиях.
- Хлопушки! – Миша остановился, – послушай, они хлопают хлопушки!
И правда, я тоже услышал приглушенные хлопки, подобные тем, что слышал я в далеком и давно забытом детстве, когда в одной ручке держал цветную картонную трубку, а второй дергал за шнурок. Хлопушки… После такого хлопка я часто искал среди конфетти пластмассовые маленькие фигурки… Как же давно это было… Вспомнил я и то, как сидя с дыроколом, дырявил цветную бумагу, газеты, а потом… Потом… Это было тогда… Хлопки не прекращались…
- Интересно, где они взяли их теперь? – Миша слушал тишину в ожидании очередного хлопка.
Мысли в моей голове начали бешено вращаться. Внезапно все стало понятно. Я прыгнул на Миха и, ударив его всем телом, повалив в грязь, упал рядом.
- Ложись! – гаркнул я, и со всей мочи, левой рукой вдавил его, пытавшегося что‑то сказать, лицом в грязь. – Это не хлопушки!
Когда Миша отплевался, он, матеря меня последними словами, попытался встать. Тщетно – я все еще держал его.
- Лежать! – прохрипел я, кашляя от воды и грязи. – Стреляют! Они стреляют!
До лагеря чужаков оставалось довольно далеко, но береженого Бог бережет – дальше мы поползли. Сказать, что мы вывалялись в грязи, – не сказать ничего! Сам губернатор Калифорнии, когда боролся с хищником, выглядел по сравнению с нами младенцем после ванны. Хлопки прекратились так же внезапно, как и начались. Чем ближе был лагерь, тем более изощренные маршруты мы выбирали, тем медленнее ползли.
Любой здравомыслящий человек давно бы убежал подальше от этого места, но только не мы – что‑то, что полностью лишало нас здравомыслия и перед чем невозможно было устоять, тянуло вперед и было это отнюдь не любопытство.
Вдали раздался полный страдания вопль, он разрезал пространство, как острый меч разрезает шелковый платок, и прервался в своем пике, будто несчастному неожиданно заткнули рот. Мы молча достали пруты.
Метрах в трехстах от лагеря мы остановились и укрылись за несколькими раскрошенными старыми бетонными плитами темно–серого цвета – из них опасно торчала изогнутая ржавая арматура – и еще долго вглядывались в полумрак холодного пасмурного утра. Безрезультатно. Капли пронизывали тело, словно ледяные струны, каждый новый укол заставлял все сильнее прижиматься к земле.
Прошло несколько бесконечных напряженных часов ожидания, прежде чем мы осмелились пошевелиться. Я осторожно выглянул из‑за угла и, щурясь, стал всматриваться вдаль. Лагерь казался покинутым, все перевернуто "вверх дном", от тента остались лишь обгоревшие лохмотья. Не было видно и людей. Я снова спрятался и в двух словах шепотом обрисовал ситуацию Миху. Он тоже осторожно высунулся и убедился, что все так и было.
Дождь прекратился.
Мы решили подождать еще немного, затем подобраться поближе.
К пепелищу добрались еще через час, добрались – да так и остались лежать рядом, в метрах тридцати. Любое движение, любая качнувшаяся веточка, любой крик птицы останавливали нас, заставляя прижаться к земле, слиться с ней. Никогда еще нам не было так страшно.
Роса под ногами была багровой, когда мы осмелились войти в этот Ад.
Первое тело оказалось обезглавленным. Голова нашлась сразу же, хотя и по частям. Вспомнился старый анекдот: "Разрывная, – подумал Штирлиц, раскинув мозгами в радиусе трех метров". Тут, правда, радиус был чуть побольше, да немного на кусты попало. Мих позеленел, да и меня самого, честно скажу, чуть не стошнило. Судя по всему, "Штирлиц" был одним из пленников, видимо, пытался сбежать.
Второе тело, что лежало в костре и посему успело практически наполовину сгореть, судя по останкам одежды и обуви, принадлежало одному из "качков". Как этот человек погиб было не ясно, одно скажу точно, его смерть была жуткой. И не спрашивайте, почему.
Третье тело нашлось лишь наполовину: ног и внутренностей не было, лицо обглодано, от рук остались лишь кости.
Берцы обычно не скользят – грязь, песок или, например, мусор – все это, как и многое другое им не помеха, но вот человеческое мясо… Четвертое тело я нашел случайно, когда, поскользнувшись на куске плоти, чудом ухватился за дерево. Остатки моего ужина тут же смешались с тем, во что превратился бедняга.
- Очень странно, – немного отдышавшись, сказал я.
Мих вопросительно глянул в мою сторону: "Пятого тела нигде нет. Надо валить отсюда…" Я молча с ним согласился.
Проклятое место покидали в спешке, не забыв, правда, о рюкзаках и оружии, но в свете недавних событий последнее лично мне теперь казалось абсолютно бесполезным. Рюкзаки были тяжелыми, однако их вес абсолютно не ощущался. Чистый адреналин тек по венам, а сознание стало кристальным. Мы бежали, постоянно озираясь по сторонам, стараясь избежать опасности.
Приблизившись к дому, мы поняли: случилось что‑то ужасное – калитка была заляпана кровью и открыта. Бросив тяжелую ношу на землю, мы бросились в дом.
Этот дурманящий сладковатый запах. Его не спутаешь ни с чем. Кровь. Так она пахнет.
- Таня! – Миша вложил в этот крик всю свою душу. – Та–а-ня!
В комнате, в луже крови без сознания лежал мужчина, а Татьяна обеими руками прижимала окровавленную тряпку к его изувеченной ноге.
- Что встали, как вкопанные? – Татьяна плакала. – Помогите.
Глава 10
Массивное деревянное кресло–качалка убаюкивает меня перед камином из красного кирпича, где тихо потрескивают несколько яблоневых чурбанчиков. Под пушистым пледом тепло и уютно. На коленях, развалившись, спит огромный черный кот. Урча¸ он изредка вытягивает то одну, то другую лапу, выпуская острые коготки. Моя правая рука тонет в теплой, мягкой шерсти, ловя каждый новый удар неутомимого маленького сердечка.
В мозгу крутятся странные слова одной из песен Флер:
Будем гладить всех урчащих,
Теплых, сонных, настоящих,
Запуская руки в меховые животы.
Переменчивы все вещи
В странном мире человечьем,
Постоянны мягкие
Урчащие коты.
Игра причудливых теней становится все более неуловимой, я растворяюсь в ней, мысли тонут в пустоте вечного океана спокойствия – я танцую с ними загадочный и прекрасный танец, которому нет названия. Голова падает на грудь, на мгновение сознание возвращается, и я всплываю из дремы, чтобы секундой позже снова окунуться то ли в загадочный мир Морфея, то ли в божественное царство Гипноса.
Так ушел в небытие еще один тяжелый день, так закончился еще один долгий вечер, и так началась еще одна бесконечная черная ночь, наполненная кошмарными снами. Снами, что причиняли мне мучительную боль, оставляли в душе незаживающие раны.
Спал я по обыкновению своему чутко и проснулся рано. Разбудил меня вовсе не кот, с наслаждением точивший когти о кресло, не холод, пробравшийся под плед после того, как потух камин. Я проснулся из‑за какого‑то приглушенного звука – он настораживал, нарушал спокойствие. Звук был странным и доносился из комнаты, где лежал мужчина, выживший в недельной давности передряге, но так до сих пор и не пришедший в себя.
Мы с Мишей дежурили через ночь, впрочем, нет, не дежурили – просто пытались как можно дольше не заснуть в кресле у камина. И этого было вполне достаточно, поскольку сон наш давно стал весьма тревожным. Татьяна тоже пыталась договориться хотя бы об одной "ночевке" для себя, но мы были непреклонны, и она после нескольких бесплодных попыток отступила. В общем‑то, дежурство было излишним – слишком серьезны были раны пострадавшего.
Я поднялся и потянулся. Затекшее тело отозвалось уколами тысяч острых иголок и недовольным хрустом суставов. Чтобы немного согреться, я потер запястьями друг о дружку и раз десять присел. Все же спать вот так, сидя, мне не нравится. Из комнаты донесся протяжный стон и, более не медля ни секунды, я направился к двери.
Желтовато–серое лицо с застывшей гримасой боли, ввалившиеся глаза, впалые щеки, приоткрытый рот, отсутствие дыхания и легкий поворот головы красноречиво говорили мне, что сей человек только что закончил свой путь на этой грешной земле. К горлу подступил комок, стало не по себе. Не знаю, какие чувства были сильнее – грусть и тоска или досада: столько вопросов хотелось задать этому несчастному, столько всего узнать…
Вдруг человек открыл глаза. Это было так неожиданно, что я испугался и инстинктивно отшатнулся назад. Мужчина закрыл рот и издал странный сиплый звук, более всего напоминавший протяжный вздох. Затем он зажмурился и заскрежетал зубами. Я ощутил, как на моем затылке начинают шевелиться волосы – ведь далеко не каждый день приходится видеть ожившего мертвеца.
В голове пронеслись обрывки всевозможных историй, фильмов и книг о зомби, мертвецах и прочей воскресшей нечисти. Я медленно попятился, пытаясь нащупать что‑нибудь тяжелое, и опрокинул табуретку, на которой стоял тазик. Какофония звуков от упавшей конструкции в тишине показалась раскатами грома. "Зомби" посмотрел в мою сторону, глубоко вздохнул и облизал губы, как бы смакуя воздух. Пошарив рукой позади себя, я нащупал небольшой металлический бюст Ленина. Штука весьма увесистая, основание – с острыми углами, голова удобно легла в ладонь. Ильич, нас с тобой голыми руками… то есть, я хотел сказать, голыми зубами не возьмешь.
Я ждал, что "мертвец" бросится на меня, подобно бешеному зверю, будет рвать мою плоть, но тот, едва шевеля губами, тихо произнес: "Воды…"
Не останови меня тогда прибежавший на шум Миша, Александр (а именно так, как оказалось впоследствии, звали очнувшегося коматозника) был бы убит мною и вождем мирового пролетариата с особой жестокостью. Но, как говорится, не судьба…
- Подумай, как зомби может облизать губы? – убеждал меня Мих, когда немного позднее мы кололи дрова во дворе. – Непонятно, как он вообще выжил.
- А что в этом особенного? Ведь почти все наши знания о них субъективны…
- Я не говорил, но прошлой ночью он бредил… Какой он, прости Господи, зомби? – на этот раз Миша уже не улыбался. – Он бредил о том, что мертвые ожили… Просил, чтобы его отпустили, что он не крот, что, не знает, где находится деревня. – Миша помолчал немного, потом добавил – Может он сумасшедший?
- Может. А кто из нас сегодня не сумасшедший? Тем более, если учесть, что ему изрядно досталось.
Погрузившись каждый в свои мысли, мы молча трудились до самого обеда.
Алекс окончательно пришел в сознание только к вечеру следующего дня. Он был слишком слаб и истощен, чтобы отвечать на наши расспросы, поэтому мы решили оставить его в покое и еще немного подождать. Впрочем, "немного" растянулось надолго – еще несколько суток мужчина практически был не в силах говорить.
Мы отпаивали Алекса (так мы его звали между собой) травяными чаями и бульоном и это, похоже, помогло. Благодаря регулярному промыванию отварами зверобоя и ромашки, швы постепенно перестали выглядеть воспаленными, понемногу спадала опухоль, лицо розовело, а взгляд становился все более живым. Судя по тому, как он временами бледнел, покрываясь каплями крупного пота и сжимая зубы, боль во время обработки ран была адской. Однако же Алекс молча терпел все наши издевательства, понимая, что иного способа поправиться нет.
Время неторопливо двигалось в лишь ему одному ведомом направлении, а мы неспешно, в такт его шагам, трудились по дому, тренировались, в общем‑то, жили как и раньше – дел хватало всем.
Наступила пятница. По крайней мере, в исписанном аккуратным Таниным почерком тетрадном листике, что лежал на камине рядом с прошлогодним календарем, значился именно этот день недели. Тем вечером Алекс первый раз самостоятельно смог подняться и ненадолго присоединиться к нашим вечерним "посиделкам".
Мы долго молчали, наблюдая за игривыми языками неутомимого пламени, сжигающего в своих нежных объятиях свежие еловые дрова.
В дверном проеме показался Алекс: он пытался идти, но силы оставляли его, он прислонился к дверному косяку, на бледном лбу проступили капли пота. Признаться, мы все вздрогнули – слишком уж неожиданным оказалось его появление. Миша среагировал быстрее всех: рванулся с места и подхватил оседавшего мужчину. Вдвоем мы усадили Александра на стоявший у стены диван, а Татьяна раскрытым журналом "Вокруг Света" начала махать, словно опахалом, у его лица.
- Простите… – в глазах Алекса читалась признательность, – и еще раз… спасибо…
- Не благодарите… – произнесли Миша с Татьяной одновременно и, не сговариваясь, добавили – не надо…
- Я буду молиться за вас троих… Пока буду жив…
- Все будет хорошо… – я тронул Алекса за плечо. – Берегите силы, вам надо поправляться.
Бедолага снова побледнел, и мне показалось, что в глазах его был испуг. А может – всего лишь боль и усталость.
- Слушайте, – мужчина буквально уронил голову на принесенную Таней подушку и с облегчением выдохнул – давайте "на ты", по–простому. – Взгляд его был чист, слова искренни.
- Хорошо, – Татьяна протянула ему чашку с травяным чаем и улыбнулась, – попей, Саша, полегчает.
На этот раз чаем все и закончилось: "Саша" просто "выключился".
Мих задумчиво посмотрел в свою чашку и не менее задумчиво произнес: "Танюха, а что ты ему намешала такого? Еще есть?"
- Ага, дайте два… – не смог сдержаться я. Мы беззвучно захихикали.
Этой ночью кот принял на ночную вахту Михаила. Поскольку более ничего не произошло, а кошмары не заглянули ко мне на еженощные истязания, я, как никогда, прекрасно выспался.
- Не знаю, как ваша фамилия… – Мих не просто улыбался, он почти смеялся, – но вы и спите…
- А в чем, собственно, дело? – я попытался глубже зарыться в подушку. – В кои то веки удалось выспаться по–человечески…
- Обед уж подан. – И уже из‑за двери донеслось смешанное со смехом: "А он все спит".
Мне ничего не оставалось, как вылезти из теплой постели, быстро одеться, сбегать умыться, и, изображая бодрость души и тела, искрясь радостью, юмором и вселенским светом, явиться на кухню, где дать святого пендаля наглому коту, с хитрым видом гревшему мое место. Подлец, видимо, хотел добавки к утреннему рациону, поэтому кусаться, царапаться и буянить не стал, а уселся на стул рядом, был изловлен Михаилом и передан на поруки возмутившейся Татьяне, где и получил в полном объеме ласку, тепло и уют. Через несколько минут к нам присоединился Александр, мы все пожелали друг другу приятного аппетита и принялись за трапезу.
- Алекс, расскажи, что творится в мире? – Мих поставил на стол чашку чая.
Помолчав немного, Александр как‑то тихо произнес: "Черт–те что происходит. Война…". И после небольшой паузы, пока мы собирались с мыслями, добавил еще тише: "Война на истребление человечества".