- Воистину так. Нас отбросили на уровень примитивной экономики, которая просто не в состоянии поддерживать большие массы народа. - Его лицо скривилось в гримасе. - Вам повезло, что вы прилетели почти через год после окончания войны. А скольких унесли прошлые зима и весна… о-хо-хо!
- Голод?
- И чума. Марсиане почти ничем не могли помочь, хотя, должен признать, они пытались сделать это. Но миллионы погибли и продолжают погибать.
Он мрачно взглянул на поле. Наш "глобус" и "оливковая ветвь" по-прежнему развевались на ветру, но знамя с двойным полумесяцем Марса трепетало на самом высоком флагштоке.
- Это конец нашей независимости, - прошептал Гонзалес. - Отныне мы просто скоты.
- Нет, мы вернем себе свободу, - ответил я. - Дайте нам двадцать лет, чтобы оправиться. Мы добудем оружие и тогда… - Он вздрогнул.
- Мне кажется, я скорее смирюсь с властью марсиан, чем с фашизмом, который повлечет за собой наше возрождение, - сказал Гонзалес. - И знаете, командор, они не дадут нам ни одного шанса. Вскоре мы потеряем всю промышленность и превратимся в жалких провинциалов. Они веками будут держать нас в этом состоянии - да вы и сами знаете характер марсиан. Они не мстят, но очень осторожны и дальновидны.
Я впервые задумался об этой драконовской мере. Наша популяция должна уменьшиться наполовину, прежде чем людям удастся вернуться к агрокультурной экономике. А затем начнутся нескончаемые века поруганной цивилизации - века крестьян, ремесленников, рыбаков, лесорубов и горняков; в лучшем случае избранных будут назначать на должности мелких чиновников марсианской империи. Люди навсегда окажутся прикованными к Земле, их свяжут по рукам невежеством, а наука, индустрия и полеты к звездам останутся на долю Марса.
Впрочем, на их месте я сделал бы то же самое! Уже по своей природе мы имели столько преимуществ, что без труда могли уничтожить всю их планету, - да если бы в Генеральном штабе думали мозгами, мы одолели бы Марс за какие-нибудь пять лет! Но вместо этого отцы-командиры нагромоздили кучу страшных ошибок, и только невероятно глупые действия марсиан позволили бойне затянуться надолго. Конечно, в истории наших миров это была первая космическая война, и, в принципе, никто не ожидал, что удастся все учесть и предвидеть, но я чувствовал какую-то фатальность в том, как обе стороны неумело уничтожали друг друга, превратив быстрый и неудержимый обмен ударами в двадцать изнурительных лет.
Ладно… теперь слишком поздно скулить о прошлом. Слишком поздно.
- Прощайте, командор, - сказал Гонзалес. - Счастья вам.
- И вам, - ответил я, пожимая ему руку. - А еще удачи.
- Да, удача нам теперь не помешает…
Полет в Нью-Йорк прошел без особых событий. Пассажиры небольшой ракеты - все как один земляне, в жалкой одежде, с угрюмыми лицами и поджатыми губами - забросали меня вопросами о космических боях. А мне не терпелось узнать о том, что случилось дома. Я не был на Земле около пяти лет.
Последние несколько месяцев беда здесь сменялась бедой - атомные бомбардировки из космоса, капитуляция, голод, чума… Вокзалы и индустриальные центры подвергались полному разрушению. Население огромных городов не имело средств к существованию, отсутствовала элементарная медицинская помощь. Из руин вырвалась волна преступлений и анархии. Она с ревом промчалась по миру, и ее отголоски звучали до сих пор, хотя оккупационные власти марсиан с помощью ООН и местной полиции пытались притушить безумную вспышку насилия.
- И все это зря, - мрачно рассказывал пожилой американец. - Если население не сократится до необходимых размеров, впереди нас ждут долгие голодные годы. Нам уже никогда не подняться на ноги. Марсиане планомерно разрушают все мало-мальски значимые отрасли промышленности, которые у нас остались. Пройдет пять-шесть лет, и мы будем плавать под парусом и ездить на лошадях. Эту линию ракетных перевозок планируют закрыть через несколько месяцев, когда закончатся наиболее срочные переброски грузов.
- Надо продолжать сражаться, - вмешался в разговор другой мужчина. - Не так их и много. Каких-нибудь пять миллионов в войсках, но гарнизоны разбросаны по всей планете. К тому же учтите непривычную для них гравитацию. Нам надо объединиться и выбить их с Земли.
- А чем? - устало спросил я его. - Охотничьими ружьями и кухонными ножами? Идти грудью на пулеметы, огнеметы, танки и воздушные корабли? А вы не забыли о базах на Луне? Как только мы поднимем голову, они накроют нас новой волной ракет.
- Так, значит, ты сдался, космонавт?
Молодая, не по годам строгая и суровая женщина бросила на меня презрительный взгляд.
- Наверное, да, - ответил я, - если вам хочется это услышать.
Глава 2
Мы приземлились под вечер. Я поднялся в башню управления наспех отстроенного аэропорта и, затаив дыхание, долго осматривал город. Мне говорили, что Нью-Йорку досталось больше всех, но я бы никогда не поверил, что такое возможно.
Надменные очертания Манхэттена превратились в скопище стальных скелетов, ободранных, изломанных и непристойно голых на фоне серого неба. Некоторые здания попали в причудливый огненный вихрь, сплавились, а затем застыли, словно фантастические скалы из комковатого, искореженного, почерневшего от огня железа.
За огромной чашей основного кратера виднелись лишь каменные осыпи и мертвые дебри обвалившихся глыб, над которыми ветер развесил вуаль из пепла и пыли. В районе Бруклина начинались беспорядочные завалы, и только несколько голых каркасов домов все еще торчали относительно прямо. Мгла и сгущавшиеся сумерки скрывали от меня остальную часть города, но я нигде не видел огней - ни одного огонька на всем этом огромном пространстве.
Начальник аэропорта, разрешивший мне взобраться на вышку, печально кивнул, когда я спустился вниз.
- Не стоило этого делать, командор Арнфельд, - сказал он. - Я вас предупреждал. - Его голос казался таким же унылым и безжизненным, как и лицо. Ввалившиеся глаза лихорадочно блестели. - Это просто страшно.
- Сколько людей теперь здесь живет? - спросил я. Он пожал плечами:
- Кто знает? Наверное, около миллиона. Когда вспыхнула эпидемия и обрушился голод, все, кто могли, убежали из города. Потом начались столкновения между фермерами и толпами беженцев. Теперь мы обмениваем в деревнях товары на продукты, а в городе предлагаем работу по расчистке развалин, и, можно сказать, условия начинают улучшаться. Не очень сильно, но немного улучшаются.
- Как мне пробраться на север штата? - спросил я. - Там мой дом.
- На своих двоих, командор, если только вам не удастся пристроиться в одном из фермерских фургонов. Но после прошлой зимы они не очень любят горожан.
- Вот как…
Я посмотрел в окно. Огни аэропорта казались маленькими точками на фоне тьмы, которая наползала с моря.
- Тогда я лучше заночую здесь. Вы не могли бы порекомендовать мне какое-нибудь место?
- Сколько у вас с собой денег?
Я горько усмехнулся:
- Мне начислили пятьдесят тысяч долларов ООН. Так что с добавкой на инфляцию - около миллиона.
- Эта добавка что-то значила четыре месяца назад. Теперь за такие деньги можно три раза поесть и снять койку на две ночи. Город расплачивается с рабочими продуктами, одеждой и той небольшой медицинской помощью, которую мы можем предложить.
Он нервно подергал мочку уха и отвел глаза в сторону.
- Я с радостью предложил бы вам ночлег, командор, но нас семеро в одной комнате, да и та не больше этого кабинета, поэтому…
- Я понимаю. Спасибо вам. Найду что-нибудь другое.
- Попробуйте устроиться в общежитии бенедиктинцев. Тут небольшая группа монахов построила хижину, и они пускают на ночь тех, кто помогает им работать. Если у них осталось какое-нибудь свободное место, они позволят вам переночевать, но потом попросят выполнить определенную работу.
- Мне это подходит. Я даже могу пожертвовать им деньги, - скажем, полмиллиона долларов.
- Они это оценят. Им приходится присматривать за инвалидами, которые не могут работать.
Начальник аэропорта рассказал мне, как пройти к общежитию; оно находилось в трех милях отсюда.
- Но будьте осторожны, - предупредил он. - В городе много бандитов. Если вы попадетесь, вас убьют. Последние несколько месяцев довели людей до отчаяния.
Я похлопал по кобуре, в которой прикорнул многозарядный "магнум". Мне, как офицеру, позволили сохранить личное оружие. К тому же серая форма космонавтов пользовалась в народе уважением - хотя ради этого костюма меня запросто могут убить по дороге.
Еще не совсем стемнело. Когда я вышел из здания аэропорта, сумерки сгустились. Это меня не опечалило; в темноте дома по обеим сторонам улицы казались не такими мрачными, не было видно пустых окон, распахнутых дверей и обгоревших развалин. Тротуары опустели, редкие прохожие молча обходили меня стороной, и в их глазах не было ни цели, ни надежды. Тишина превратилась в монолит - вокруг царило полное и сплошное безмолвие, густое и тяжелое, в котором стук моих каблуков и вой промозглого ветра звучали неестественно громко. Я зашагал быстрее, надеясь найти где-нибудь свет, тепло и ласку.
Кто-то коснулся моего плеча. Я отпрыгнул в сторону, обернулся и с рычанием выхватил пистолет. Передо мной стояла женщина. И только тогда я понял, какая напряженность клокотала во мне. Сердце стучало в ушах неистовой дробью.
- Привет, космонавт, - сказала она. Я опустил оружие и шагнул ей навстречу.
- Что тебе надо?
Пытаясь придать голосу твердость, я перестарался, и вопрос прозвучал слишком грубо.
- Мне просто хотелось узнать…
Она отвернулась и быстро вошла в дверной проем, рядом с которым стояла. Я последовал за ней. Услышав шаги за спиной, женщина судорожно вздохнула, расправила худенькие плечи и робко обернулась.
- Ищешь приют на ночь? - спросила она. Я молча разглядывал ее.
- Ты, наверное, только что из космоса?
Низкий бархатный голос дрожал, как крылья бабочки, но это не было похоже на дребезжащий выговор обитателей трущоб, а манеры и весь облик женщины говорили о хорошем воспитании.
- Да, - ответил я.
- Может быть, хочешь провести ночь со мной?.. - Она тяжело сглотнула и с трудом закончила: - У меня есть место.
Я поднялся на ступеньку и, встав рядом с девушкой, постарался рассмотреть ее в темноте. Она была чуть ниже меня и когда-то имела хорошую фигуру, но ноги под изорванным платьем выглядели до жалости тонкими. Совсем еще молодая - около двадцати лет. На бледном лице выступали скулы, но огромные глаза, дерзко вздернутый нос и мягкие нежные губы придавали ей неповторимое очарование. Она вздрагивала, порывисто переводя дыхание, и все время смотрела куда-то в сторону.
- Кто ты? - спросил я.
Ее голос зазвенел и наполнился злостью.
- Слушай, давай без этих штучек. Если ты… хочешь меня так и скажи. А нет, и так проживу… подумаешь!
Я провел в космосе почти десять лет. Мне редко доводилось бывать на Земле и земных колониях, но я встречал проституток и кое-что понимал в этом деле.
- Наверное, первая попытка, сестренка?
Она молча кивнула.
- Мне говорили, в городе дают работу, - сказал я. - Ты могла бы этим и не заниматься.
- Та работа, которая осталась, мне не по силам. - Она перешла на грустный шепот: - Я не могу таскать кирпичи… я пыталась, но ничего не получилось. В деревне мне тоже делать нечего. Там не осталось мест, и вряд ли какой-нибудь фермер согласится взять еще одну приблудную. К тому же у меня маленькая дочь, за которой надо присматривать.
Я покачал головой и выдавил из себя жалкую улыбку:
- Извини, сестренка, но я не могу воспользоваться твоим тяжелым положением.
- Если не ты, то это сделает кто-нибудь другой, - безнадежно всхлипнула она. - Пусть уж лучше ты. Мой муж тоже был космонавтом.
Я решился.
- А сколько надо заплатить… какую цену?
- Я…
Ее голос ссохся, как осенний лист.
- Полмиллиона. Это не слишком много?
- Нормально, - ответил я. - Мне все равно нужен ночлег, а ты говоришь, что у тебя есть место. Я заплачу эти деньги за постель и завтрак… большего мне не надо.
И вдруг она заплакала. Я прижал ее к себе и стал нежно гладить длинные золотистые волосы, которые казались удивительно прекрасными. И еще меня изумила ее одежда - когда-то довольно приличная, но даже теперь чистая и опрятная. Я не мог понять, как ей это удавалось без мыла и стиральных порошков. Скорее всего песок и вода.
Взявшись за руки, мы пошли к ней. Она уверенно вела меня через груды бетона, мимо нагромождений разбитых вдребезги плит, сломанных балок, битых стекол и человеческих костей. Уже совсем стемнело, и я спотыкался на каждом шагу.
При обвале огромной гостиницы в горе осколков и искореженной арматуры образовалась небольшая пещера. Моя спутница замаскировала вход двумя поломанными дверями и ветками кустов, которые снова начали расти в городе.
Мы втиснулись в узкий туннель и пробрались в квадратную нору - около семи футов в длину и четырех футов в высоту. Пещера казалась такой же чистой, как и одежда женщины, и почти такой же унылой: кое-какая уцелевшая посуда, тюфяк, закопченная масляная лампа и несколько книг. На полу играла девочка. Она выглядела немного маленькой для своих трех лет - худое лицо, блестящие, как у матери, волосы и огромные зеленые глаза. Она подбежала к женщине, и та сжала ее в объятиях.
- Ах, Элис, малышка, ты не скучала без меня?
- Ну что ты, мамуля, я подумала о Гоппи, и Гоппи прилетел ко мне. Он сел на лампу, и у него были такие большие глаза и крылья, а потом ты привела домой дядю, как хотела, и Гоппи мне сказал…
Я сел в углу, грустно покачал головой и тихо спросил:
- Значит, ты позволила бы дочери смотреть на все это?
В моей груди появилась тупая щемящая пустота. Женщина повернулась ко мне. Ее лицо исказилось от ярости.
- Если не нравится, - закричала она, - можешь уходить! Конечно! Тебя всегда окружал порядок, о тебе заботились, тебе давали еду и работу, а если бы ты даже умер, это произошло бы быстро и прилично. Тебе не приходилось скрываться от банд и всякой сволочи, ты не знаешь, как трудно здесь выжить… поэтому давай, уходи!
- Ладно, прости меня. Я не хочу тут строить из себя святошу. Тот, кто бомбил Зунет, не может смотреть на других свысока.
- И ты там был?
Она успокоилась и смущенно улыбнулась.
- Мы считали это самой большой победой. Вы тогда перебили не меньше миллиона марсиан.
- Да, - ответил я. - Сначала мы без пощады долбили их из космоса. А потом они забросали бомбами Землю. Миллионы живых и разумных существ превратились в куски кровавого мяса. И я давно перестал гордиться этим.
- А я бы убила каждого из них, - прошептала она. - Я этих выродков давила бы до последнего.
- Лучше забудь об этом.
Я провел пальцем по стопке книг, которые, судя по черным печатям, она выкопала из развалин библиотеки. Шекспир, греческие трагедии, "Фауст" Гете на немецком языке, Уитмен, Беннетт и - как трогательно! - Брук. Да, ее воспитывали в приличной семье. Я покачал головой, представив, как она, сжавшись в комочек, читает в этой норе "Троянских женщин".
- Как тебя зовут?
- Кристин Хоторн, - ответила она. - А друзья называли меня Киской.
Я заметил, как покраснели ее щеки; она подумала, что по неосторожности дала мне добро на все прочее.
- Не бойся, Крис. Конечно, я тоже, как все… к тому же давно не видел женщин… но не бойся. Меня зовут Дейв. Дейв Арнфельд.
Наш разговор затянулся допоздна. Она, как и я, выросла во время войны, но до последнего года решающих битв и капитуляции Земли вела вполне приличное существование. Ее состоятельные родители постарались привить дочери культурные и космополитичные взгляды. Она много путешествовала, училась в колледже и знала кое-что из литературного наследия. Четыре года назад она познакомилась с лейтенантом Джеймсом Хоторном - Крис показала мне поблекшую фотографию с симпатичным мальчишеским лицом - они обвенчались, но, когда она родила малышку, он погиб в битве за Юнону. Какое-то время Крис работала лингвистом в Комцентре, а потом Нью-Йорк сровняли с землей, и ей лишь чудом удалось спасти себя и дочь. Началась жестокая борьба за выживание. В конце концов у нее опустились руки, и она вышла на панель. Мы долго говорили, и я заметил, что вера вновь возвращается к ней. Я видел, как снова вскипает решимость. Да только какой в них толк, если у нее не было другого выхода?
- Куда ты идешь? - спросила она.
- На север штата, - ответил я. - У меня есть участок земли около Олбани - родительское наследство. Вся семья погибла… кроме меня, никто не выжил. Земли там давно заброшены, но я надеюсь, что могу поднять их. Попробую стать фермером… а что еще в наши дни остается людям?
Я знал, о чем она подумала, но гордость заставила ее переменить тему.
- Мне кажется, немногие немцы согласились бы на такую жизнь. Ее фраза вызвала у меня улыбку.
- Я швед, а не немец. Хотя, если считать с времен колониальных войн, большую часть моего рода составляли голландцы и англичане.
"Сначала мы сражались с французами и индейцами, - подумал я, - потом с другими народами. И вот теперь потерпели окончательное поражение".
- Слушай, Крис. Мне понадобится экономка и помощница по дому. Ты как раз подходишь для такой работы. Может быть, пойдешь со мной?
Она прижала к себе ребенка.
- Это очень опасный переход.
- Ты права, - быстро согласился я, внезапно почувствовав злость от усталости и голода. - Тогда оставайся.
Мы какое-то время дулись друг на друга, потом помирились и отправились спать. Конечно, она согласилась. А я сэкономил полмиллиона долларов.
Наш завтрак состоял из небольшой банки консервированной солонины и воды, принесенной с реки. Потом мы собрали скудную утварь и двинулись в путь. Большую часть времени я нес Элис на плечах. Она оказалась милым и спокойным ребенком. Те ужасы, через которые она прошла, казалось, не оставили в ее душе глубоких ран, хотя по ночам девочка часто кричала и плакала.
- Когда она станет старше, - сказал я Крис, - тебе надо бы отвести ее к психиатру, чтобы он поработал над этой проблемой.
И тут мне подумалось, что на Земле, наверное, больше никогда не будет психиатров. В лучшем случае мы можем надеяться на полуобученных докторов - других не предвидится, потому что квалифицированный специалист мог бы придумать какие-нибудь бактерии, которые одолели бы марсиан.
Нам потребовалось почти целый день, чтобы выбраться из города. Голод терзал нас все больше и больше. Благодаря моей форме нам удалось купить еды и устроиться на ночлег на сеновале у одного фермера, который предупредил меня, что он редкое исключение.
- А мне казалось, что теперь мы просто братья-земляне, - сказал я.
- Вот и я так думал когда-то, - ответил он. - Но из города повалили беженцы и мародеры. Мне повезло, и я не очень обозлился на людей, а многим пришлось гораздо хуже. Они видели, как горели их дома, как убивали их детей, насиловали женщин, крали скот и зерно. Поэтому не жди от них милости и участия. Даже городу с трудом удается уговорить их меняться.
- Да, теперь все ясно, - сказал я.