Версия
Немцы, когда победили СССР, все-таки начали, по дрянной своей привычке, кое-что уничтожать. Кремль, слава Богу, дотумкали оставить, несмотря на прежние обещания Адольфа. Вообще, здания в Москве особо не трогали, хотя поначалу да с радости заорали многие здорово - следуя дурному примеру Бонапарта. Памятники, правда, поскидывали. Минину и Пожарскому. Гранитный исторический член в память революционеров всех времен и народов - в Александровском саду. Мухинских "чучел" - у ВСХВ. И так далее, всего списка Ильин не помнил, да и не знал многого из того списка. Но назначенный Гитлером временный военный комендант Москвы, при котором вся эта вакханалия раскрутилась, поначалу ее не останавливал - ну надо же победителям покуражиться, погулять! - но и не поощрял особо. К слову, он довольно быстро, за месяц всего, навел в Москве относительный порядок, своих соотечественников приструнил, да и Берлин уже не приказывал топить первопрестольную в новообразованном море: немцы всегда хозяевами были. Так вот этот комендант, фон Грок его фамилия, скинутые с постаментов памятники свозил… куда бы вы думали?.. в Донской монастырь, где и складировал их рядом с грустным Гоголем, фрагментами Триумфальной арки и храма Христа Спасителя… И опять-таки к слову: не зря складировал. Минин с Пожарским вернулись на Красную площадь в пятьдесят пятом, там и стоят, где стояли. Триумфальная арка нашла законное место у Смоленского вокзала, бывшего Белорусского, а грустный Гоголь сел в истоке бульвара своего имени. "Чучелы" и революционный член на места не возвратились, так и остались в Донском, не мешая ни похоронам, ни церковной службе. Ужились.
Но что немцы каленым железом выжигали - книги.
Горький, Шолохов, Фадеев, Серафимович, Островский, Гладков, Катаев… Даже партийного графа Толстого не пожалели. Первые дни оккупации были освещены кострами из книг, как в приснопамятные дни в самой Германии. Книги жгли на Лубянке и в фонтане перед Большим театром. Жгли по спискам и без списка - что под руку попадется. Но начали, конечно же, с Ленина.
Но вот странность! Жгли основоположников сладострастно, грели зимнюю Москву истово. Гражданам под страхом всяческих кар надлежало волочь из домашних библиотек в огонь все книги по утвержденным спискам. И ведь волокли, кидали в костры, а потом хвастались друг перед другом - кто сколько. Были и те, кто прятал любимые книги. Их, прячущих, выдавали соседи, а то и родственники: стукачество, насажденное гебе, легко прижилось и в дни оккупации. Но многие все же сохранили кое-что. Потом, когда пожарный синдром несколько поутих, и позже, когда Россия стала самостоятельной, это "кое-что" всплыло и в домах, и в букинистических лавках, и Ильин встречал в своих книжных странствиях по Москве то "Тихий Дон", то "Хождение по мукам", то "Белеет парус одинокий". Что-то из этого, сожженного, но, как оказалось, не сгоревшего, даже переиздаваться начало - уже в шестидесятых, в начале. Кое-что, большинство, так и сгинуло. А вот Булгакова не жгли - за неимением оного в типографском виде. Он и возродился легко: "Мастер и Маргарита" пришли к русскому читателю в пятьдесят седьмом, Ильин купил себе это самое первое издание в книжной лавке на Арбате.
Что же до основоположников, то даже имена их оккупанты постарались стереть не только из истории, но и из памяти.
Сталин и его Политбюро скрылись из Москвы накануне сдачи города, немцы их искали с остервенением, но так и не нашли. Более того - и это казалось Ильину фантастичным, необъяснимым! - скрывшись из Москвы, они больше нигде не возникли вновь, ни намеком даже. И из ЮАР о них ни слова не пришло. Были версии. Первая: во время бегства всех их накрыли бомбой или снарядом - в поезде ли, в автомобилях ли, на чем они там драпали. Накрыли и не узнали, кого накрыли. Вторая: им удалось переправиться в Китай к гоминьдановцам, а оттуда они все-таки ушли в ЮАР, а там - пластические операции, то да се - ну, как фашисты в Южной Америке в прежней жизни Ильина. Сравнение ему и принадлежало. Обе версии были вполне допустимы, но ни одна не нашла фактического подтверждения. Оставался факт: были люди - нет людей. Но вот над именами их и над трудами немцы поизгалялись вволю, все подчистую спалили, а за упоминание Сталина даже в частных разговорах людей волокли сначала в гестапо, а позже в гебе. И по сей день имя Сталина в России - черно. В энциклопедии, смотрел Ильин, несколько строк: тиран-параноик эпохи тоталитарного социализма, родился тогда-то, умер - прочерк. А вот Ленин нет-нет да и возникает нынче.
Ильин вместе, конечно, с автором погорячились, утвердив, будто новая маска Ильину никому, кроме неореволюционеров, в Москве не известна. Подробности - высказывания, цитаты, полные тексты книг и статей - да, неизвестны: кто нынче в здравом уме станет заглядывать в мертвые прописи минувших дней? Кроме, естественно, специалистов - историков или политологов. Но все же сожженный Ленин, аки феникс-птица, из праха возник для памятливого русского народа. Фамилия на слуху. Кого ни спроси - скажут пару слов о бывшем вожде. В гимназиях, в лицеях его не проходят, но поминают к месту, к случаю. А то и старую фотку покажут, чтоб ученички знали, от кого их избавила доблестная немецкая армия. В той же энциклопедии, вышедшей в недавние годы, в восьмидесятые уже, о Ленине - целая статья, удостоился. И хоть поливают Лукича, но вежливо, отдавая, так сказать, посмертные почести Личности с большой буквы.
Демократия! А что? В истории самой Германии тоже полно было всяких персонажей, а ведь никого не забыли. Чем мы-то хуже?..
И не случайно - сначала среди стариков, а потом и молодежь увлеклась! - в России начали возникать тайные общества ленинистов. Вот ведь и кое-какие труды сохранились, хотя и жгли их вроде бы подчистую. Вот ведь и фотографии старые выплывали то там, то тут. Смотришь - на ветровом стекле автобуса или мощного трака "вольво" улыбается Лукич хитренько: мол, жив курилка. А когда Россия стала Россией, когда промышленность поднялась, когда границы открылись и пошли торговля - раз, туризм - два, культурные всякие взаимообмены, тут и поплыли в Россию книжечки не только Ленина, но и Троцкого, и Бухарина, и Зиновьева. Там-то, за бугром, их никто не жег - в Англии, например, или в Штатах.
Другое дело, что имя Ленина было в России вроде как не очень приличным, что ли. И если упоминалось в каких-либо официозах, то непременно в негативном смысле. В последние годы, когда южноафриканский социализм начал прорываться за скудные пределы пустыни Калахари, имя бывшего вождя мирового пролетариата вновь оказалось на слуху у этого пролетариата. И не только у него. Уже не только тайно, но кое-где и явно. Однако официозная Россия открещивалась от вождя, как и после войны. Оно и понятно: откуда у нас свои пророки!..
Но пророки на то и пророки, чтоб существовать вопреки любым идеологиям. Помните поговорку про запретный плод? То-то и оно. Да и слишком яркой - пусть для большинства черной, но все ж яркой, как сие цветовое утверждение ни парадоксально! - личностью в мировой истории был Ленин, чтобы вычеркнуть его из оной. Вон в прежней жизни Ильина московские постперестроечные издатели даже "Майн кампф" Гитлера перевели и издали, Ильин ее до катастрофы успел купить, но не успел прочитать. Так и в нынешней его жизни махонькие коммерческие издательства, то возникающие, то умирающие от безденежья, начали потихоньку издавать Лукича. Как там говорилось: Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить…
Факт
Ильин политику терпеть не мог. В былой жизни, как и весь советский народ, его сильно достали народные депутаты всех уровней, видеть их на экране "тиви" не мог, зверел. А также митинги, демонстрации, всякие выборы-перевыборы, флаги красные, трехцветные, андреевские et cetera - тоже не мог ни видеть, ни слышать. Тем более - участвовать.
Здесь, в этой России, политики тоже хватало, но шла она как-то мимо народа, сама по себе. Шла и шла. Кто очень хотел, тот интересовался, кто избегал - милости просим. Когда приближались выборы, агитационная кампания вырывалась на улицы, иногда - на телеэкран, обязательно - в газеты. Но улицы этой кампании отдавались определенные - Тверская, Манежная площадь, часть Садового кольца от Крымского моста до Смоленской площади, до "высотки" МИДа, которая, как ни странно, и здесь была достроена после войны - на предвоенных фундаментах. И в ней по-прежнему - к вящему удивлению Ильина - обитала российская дипломатия. Впрочем, это - не единственный повод для удивления Ильина, таких поводов в Москве оказалось - сотни. О них здесь уже писано… А мы о чем? А мы об улицах для демонстраций и митингов. Да что о них распространяться: только вышеперечисленные. За их пределы - ни-ни! Иначе сразу - полиция, судебное преследование, гигантские штрафы с устроителей. Вот и получается: не ходишь, не ездишь по этим улицам - любая выборная кампания рулит мимо тебя. Плюс к тому: на "тиви" - двенадцать программ, а не пять, а газеты хоть и уделяют подобным кампаниям местечко, но - на одной полосе, а полос в газетах - не меньше сорока восьми. С учетом рекламных. Читай - не хочу, а не хочешь - не читай. Так что в здешней действительности Ильину легко было не интересоваться политикой. Как и легко было интересоваться послевоенной историей, о чем уже говорилось.
Но, интересуясь оной, Ильин в первую очередь листал старые газеты и волей-неволей отмечал про себя - внимание у него было прежним, летчицким, острым, - как отовсюду исчезнувший в первые послевоенные годы Ленин стал помаленьку-помаленьку появляться в разных газетных контекстах. То недобрым словом помянут его "Материализм и эмпириокритицизм" или еще какую работу, то набросятся за разгон Учредительного собрания, то зверски бьют за пристрастие к террору и экспроприацию церковных ценностей. Так и в Той жизни, застал Ильин, к Ленину подбирались не сразу, исподволь, набрасываясь сначала на очевидные проколы, а то и преступления вождя. Но, заметим, в Той жизни никто книги Ленина не сжигал, разве что из основных фондов библиотек их полегоньку перевели в запасники.
Почему Ильин стал следить за ненавязчивой реанимацией Ленина? Во всяком случае, не потому, что он страстно его любил! Как уже отмечалось, единственная заученная им цитата из творений вождя революции носила не канонический, а скорее пародийный характер. Нет, конечно же, Ильин проходил в училище, а потом и в академии марксизм-ленинизм, сдавал экзамены, занимался в армии так называемым политсамообразованием. Но "проходить" и "сдавать" в родной совдержаве никогда не значило "учить" и "знать". Ни фига он не знал, Ильин наш высокообразованный. Просто Ленин - как бы кому сие было ни по душе! - тоже стал для потерявшегося во времени новоявленного Каспара Хаузера своеобразной ниточкой в прошлое, тонкой ниточкой, но именно из таких тонких и составлялась для Ильина та путеводная, ариаднина, которая позволяла держаться за нее и ориентироваться в чужом совсем мире. В чужом-то чужом, а все ж родном. Извините за излишнюю красивость "штиля".
Но красивость красивостью, а как бы он выжил здесь, как бы окончательно не сошел с ума, с катушек, с фундамента (с чего еще?), если бы не эти ниточки, не эти милые сердцу приметы! И цирк на Цветном, и семь "высоток", все же доведенных до занебесного ума практичными немцами, склонными к тому же к имперским излишествам (тут у Сталина с Гитлером много общего было…), и гастроном на Смоленке, превратившийся в продуктовый суперладен, и даже "чучела" из-под ВСХВ-ВДНХ, мирно раскорячившиеся в Донском, и сама выставка, так и оставшаяся выставкой, куда раз в год теперь приезжали купцы со всего света, демонстрировали товары и технологии, торговали и торговались - выставка называлась Московской ярмаркой и имела кое-какой вес в Европейском Сообществе. И еще, повторим, сотни подобных примет-ниточек. В том числе и Ленин. Да и чего кривить душой: Ильин с детства воспитывался на поклонении вождю мирового пролетариата, особо не поклонялся, конечно, иронически относился к любому культу, родители так воспитали, но и к перестроенным газетно-журнальным разоблачениям сердцем не припадал. Мели, Емеля… А Ленин… Что ж, был такой дедушка со святочных фоток. В Той жизни был и в Этой объявился. Спасибо ему за память.
Действие
Вот и все, отстранённо, как не о реальном, подумал Ильин. Темное и теплое нутро машины надвинулось, дохнуло мягким запахом дорогого парфюма. Ильин на миг почувствовал себя библейским Ионой, которому еще только предстояло нырнуть в известное чрево. А нырять не хотелось очень.
- Бежать некуда, - предупредил его желание Ангел. Ильин оглянулся. Невесть откуда телетранспортировавшиеся Арлекин и Тарталья стояли за спиной, нагло поигрывали карнавальными пестрыми жезлами, которыми, не исключено, легко было, тюкнув по кумполу, вырубить клиента из действительности. Может, то дубинки полицейские были, а не жезлы никакие, может, они только покрашены были в полоску и крапинку… Ильин проверять не стал. Голова начала тупо гудеть, виски сдавило. Ильин больно потер их пальцами - не отпускало.
- Да ладно тебе, - раздраженно сказал Ангел. - Чего тянуть? Садись. Волк не выдаст, свинья не съест…
Не уточнил, кто есть кто.
Ильин, выдохнув, нырнул в салон "мерседесины", дверь за ним мягко хлопнула, и машина рванулась от тротуара, полетела по еле освещенному фонарями длинному Поперечному просеку, полетела в ночь, полетела в неизвестность, в никуда, в бред.
Впрочем, в бред лететь далеко не надо было. Бред наличествовал везде, где появлялся Ильин. И в машине он начался сразу, бред обрыдлый.
- Куда бы вы хотели поехать, майн фюрер? - ласково спросила Мальвина.
Она сидела рядом на заднем сиденье, еле видная в темноте салона, только горели в ее волосах как-то очень хитро спрятанные светляки. Мода такая возникла нынче у богатых московских дам: подсвечивать изнутри круто взбитые прически. Ильин не впервые видел это довольно занятное украшение, живьем видел, в "телеящике" видел, пригляделся уже и только любопытствовал праздно: где же это они батарейки прячут? Никак в ухе? Или в клипсе?..
- Какой я вам фюрер? - склочно спросил он. - Ильин я.
- Как посмотреть, - философски заметила светящаяся Мальвина. - По сути, может, и Ильин, да только по форме - типичный фюрер, то есть вождь. Вы же себя, свою маску, в зеркале узнали? Ведь узнали, да? Не отпирайтесь, майн фюрер…
- Узнал, чего ж не узнать. Видал портретики…
- А где же вы их видали?
- А на ветровых стеклах у дальнобойщиков, - как мог, ехидно сказал Ильин. - А у автобусников видал. А в переходе на Страстной площади видал, их там мальчишки за рупь штуку толкают… Продолжать?
- Достаточно, - удовлетворилась Мальвина. - Раз узнали, то зачем задаете глупые вопросы? Сейчас вы - вождь мирового пролетариата, вы - маска, как и мои девочки, только маска с намеком.
- С каким?
- Форма, майн либер фюрер, должна хоть в малом отвечать содержанию. Ваша маска - намек на вашу суть.
- Что за чушь?
- Почему чушь? Помните вопрос в карнавальной толпе?.. Не молчите, не притворяйтесь, все вы прекрасно помните. Он вас ошеломил, тот вопрос. Вы, наверно, решили, что ослышались. Нет, не ослышались. Вас и вправду спросили о самолете в озере.
- Кто спросил? О каком самолете? - Ильин уже играл в несознанку, лепил горбатого с явными профессионалами, так что ж ему игру зря ломать…
Ах, как плавно летела машина - ну чистый самолет!
- Майн фюрер, не надо вешать мне лапшу на уши, - эдак приблатненно, эдак по-тинейджерски, хотя и чарующим голосом, сказала Мальвина. - Мы же все знаем, а спрашиваем лишь для того, чтоб вы могли облегчить душу покаянием.
- Во завернула! - изумился Ангел. - Это значит надо покаяться, раз ты в озеро гробанулся… Ну покайся, покайся…
Ильин заметил: впереди, на переднем сиденье, рядом с шофером возвышался башенного вида мужик, сильно смахивающий на Шварценеггера из ревподполья. Но это уж совсем было бы странно! Как говорила покойная бабушка Ильина, "не одна рыжая кобыла на свете". Шварценеггер - в подполье, а в "мерседесине" - телохранитель Мальвины, бодигард, лейб-вахтер, не исключено - агент гебе. Не все же ей с бабами-то ходить, хоть они у нее и накачанные… Бодигард даже головы ни разу не повернул, как сидел истуканом, так и сидел. А шофер, напротив, все норовил на Ильина в зеркальце заднего вида глянуть, Ильин то и дело ловил его любопытствующий взгляд - когда пролетающие мимо фонари отражались в том зеркальце. Не знал его Ильин раньше, не видел никогда.
И куда это они его везли? Куда это мчалась одинаково надежнейшая во всех подпространствах автомашина?
- Куда это мы едем? - спросил Ангел.
Боковые стекла машины были затемнены, Ильин, как ни старался, не мог разглядеть уличных примет. А в ветровое стекло ни черта видно не было: трасса и трасса.
- Куда-то за город, - предположил Ильин.
- Не на расстрел ли? - предположил Ангел.
- Типун тебе в рот, - сказал Ильин.
- Ты становишься однообразным и примитивным, - осудил Ангел. - И к тому же у меня нет рта… А ты кайся, фюрер кайся, а то Мальвина заждалась.
- Каяться мне не в чем, - сказал Ильин Ангелу и Мальвине одновременно. - Да и не в церкви. А вот коли вы все сами знаете, так, может, поделитесь всеведением, а?
- Хорошо, - неожиданно согласилась Мальвина. - Слушайте… Мы знаем, что вы…
И тут внезапно прорезался башенный лейб-вахтер.
- Стоп! - рыкнул он, не оборачиваясь. - Не время и не место.
И Мальвина заткнулась.
И только шофер хихикнул гадко и подмигнул Ильину в зеркальце. Фонари мелькали с бешеной частотой, "мерседесина" явно превышала дозволенную в черте города скорость восемьдесят кэмэ в час. Да и трассовую тоже превышала, поскольку под Москвой, знал Ильин, дозволялось развивать не более ста десяти.
- Ты прав, мы за городом, - согласился Ангел. Ильин не стал отвечать, поскольку сам о том догадался. Ехали оставшийся путь - молчали, как в гробу. Даже Ангел притих. Лишь все чаще били в глаза фары встречных машин, из чего Ильин сделал несложный вывод о том, что они приближаются к какому-то населенному пункту. Времени прошло, он отметил, не более получаса. Он в Этой жизни легко определял время, как будто после аварии и амнезии к нему в башку кто-то встроил электронные часы. Полчаса от Сокольников за город - это куда они могли доехать? До какого такого пункта? Скорость была явно под двести, город проскочили быстро: вечер, холодно, движение негустое… Какое шоссе?.. Не Ярославское, нет, там до Сергеева Посада никаких больших наспунктов нет, а за полчаса до Посада - вряд ли… На Дмитров, там, кажется, гебешная школа есть, если молва не врет?.. Или это петербургский тракт?..